А. Н. ЧАНЫШЕВ МОЯ ЖИЗНЬ (воспоминания лоха). СТИХИ

Главные сведения о А. Н. ЧАНЫШЕВЕ

Чанышев Арсений Николаевич (18.04.1926, Новочеркасск -3.08. 2005,
Москва). Родился 18 апреля 1926 г. в г. Новочеркасске Ростовской обл.
Поступил в Московский государственный Университет им.
М.В.Ломоносова (философский факультет) в 1947 г. Окончил с отличием в
1952 г.
Кандидат философских наук (1956), доктор философских наук (1984).
Профессор кафедры истории зарубежной философии философского
факультета (1992).
Именно в Университете (1947 – 2003 гг.) А.Н.Чанышев прошёл
становление как философ, ученый, поэт и гражданин своей Родины.
Им опубликованы философские и публицистические статьи, философские
монографии, учебные пособия и учебники по теории и теории философии.
Основные труды:
«Эгейская предфилософия» (1970),
«Италийская философия» (1975),
«Курс лекций по древней философии» (1981),
«Аристотель» (1981, 1987),
«Курс лекций по древней и средневековой философии» (1991).
«Философия Древнего мира» (1999, 2001, 2003)
«Введение в любомудрие» (2000, 2002)
Область научных интересов: проблема бытия и небытия, мировоззрение и
его виды, философия как вид мировоззрения, генезис философии,
особенности древней философии и др. Тема докторской диссертации:
«Генезис философии и её ранние формы».
Лауреат Ломоносовской премии 2000 года за научную работу по теме
«Виды мировоззрения и генезис философии в прошлом и настоящем».
Одна из ярких его работ: «Трактат о небытии» (1962 г., первая публикация
– «Вопросы философии»,1990 г.). Выступление А.Н.Чанышева по этому
трактату на ХХ Всемирном философском Конгрессе (США, Бостон) 13
августа 1998 года вызвало несомненный интерес. Будучи официально
приглашенным на ХХI Всемирный философский Конгресс (Турция, Стамбул;
август 2003 г.) с докладом «Проблема Небытия», не смог туда явиться по
состоянию здоровья. Его доклад был зачитан на английском языке на секции
«Онтология». Был назван «Человеком 2004 года» по разделу «Философские
науки».
Публицист и активист времен «перестройки». Автор «Декларации
антитоталитариев».
Поэт. Член Союза писателей России (2001г.). Литературный псевдоним
Арсений Прохожий. К особенностям поэзии А.Н.Чанышева следует отнести
4
чувство нравственной правоты, традицию социально-философской критики.
Судьбы современников в его поэзии предопределены историческим
прошлым, в частности, сталинским режимом.
В 1999 году вышли в свет пять самиздатских книжечек поэзии и прозы
Арсения Прохожего: «Я счастлив» (из стихов 1963 – 1967 г.г.), «Агония»
(стихи), «Софья» (стихи, посвященные памяти убиенной дочери Софьи,
2003 г.), «Пифагор» (комедия идей)», «Рассказы». В 2000 году вышел
самиздатский сборник его стихов «Если дарят цветы». В 2002 году –
самиздатский хронологический (с 1943 по 2001г.г.) сборник стихов
«Издранное».

«ОН ФИЛОСОФ ПОТОМУ, ЧТО ПОЭТ»

Философ потому, что поэт или поэт потому, что философ…Сущность
состоит в том, что уникально мыслящий человек объединяет в себе оба эти
понятия. Его смелая, своеобразная, порой парадоксальная мысль настолько
свободна, что может беспрепятственно перемещаться в пространстве и
времени, далеко выходя за пределы обывательского представления о жизни.
Она пронзает единственное, случайно данное человеку временное бытие,
выходит за его пределы, погружаясь в безграничное небытие и возвращаться
обратно, чтобы успеть поведать нам нечто важное, что многие из нас не в
состоянии постичь сами, не смея, и даже не пытаясь задуматься об этом.
Рассуждения эти не так абстрактны, как могут кому-то показаться. Они,
скорее, предельно конкретны, так как относятся, в данном случае, к
личности профессора философского факультета Московского
государственного университета Чанышева Арсения Николаевича. Кто-то
очень метко назвал его человеком – легендой. С этим невозможно не
согласиться. Мудрый и добрый, непредсказуемый, порой жестоко правдивый
в своих суждениях, такой антиномичный, и такой по-человечески
прекрасный Арсений Николаевич жалует нас счастливыми, моментами
совместной беседы, возможностью знакомиться с его поэзией,
публицистикой, философскими воззрениями. Труднейшая жизнь во времени,
искренние и острые переживания за судьбу России, стойкое противостояние
злу и несправедливости, какие бы формы они не принимали, не сломили его
духа, а только прибавили мужества и до предела спрессовали мудрость. Нам
остаётся только приобщиться к тому, что так щедро дарит нам Арсений
Николаевич. Это не только его известные философские и политические
трактаты, но, не в последнюю очередь, и его замечательная поэзия. Поэт и
философ «родились» в нём одновременно. Мне иногда кажется, что в его
философских раздумьях «чистой» поэзии, зачастую, больше, чем в его
острых, переполненных болью за отечество, публицистических стихах.
Однако, немало в его поэзии и таких, откровенно лирических,
проникновенных строк, как, например, эти:

***
Посиди со мной ещё немного!
Посиди со мной! Поговорим!
Скоро, скоро кончится дорога,
Скоро отцветём и отгорим.
Посиди со мной, моя родная!
Посиди со мною! Помолчим!
Видишь, как печально догорает
Наша жизнь – огарочек свечи.
Еле тлеет без огня, без силы,
Подрывая жизненный престиж.
Отчего судьба меня взбесила
Ты поймешь, и ты меня простишь.
Теперь же мне хочется привести отрывок из «Трактата о небытии». Так
написать мог только истинный поэт: «Небытие окружает меня со всех
сторон. Оно во мне. Оно преследует и настигает меня, оно хватает меня за
горло, оно на миг отпускает меня, оно ждет, оно знает, что я его добыча,
что мне никуда от него не уйти. Небытие невидимо, оно не дано
непосредственно, оно всегда прячется за спину бытия. Небытие убивает, но
убивает руками бытия. Неслышными шагами крадется оно за бытием и
пожирает каждый миг, отставший от настоящего, каждое мгновение,
становящееся прошлым. Небытие гонится за бытием по пятам. Последнее
стремится вперед, не разбирая дороги, теша себя мечтой о прогрессе, но
впереди находит только небытие. Все большие скорости, все более высокие
темпы жизни, все более дальние перемещения в пространстве, — разве это
не стремление бытия хотя бы на мгновение оторваться от небытия? Но
всякий раз небытие одним прыжком настигает нас.
Оно встречает нас у нашей цели: мы бежим от него, а оно, улыбаясь, идет
нам навстречу. Бытие только тень небытия, его изнанка. Оно как
сверкающая всеми цветами радуги пленка нефти на поверхности океана,
океана небытия.., оно как волна, бегущая перед кораблем, кораблем
небытия.., оно покоится в небытии как ребенок в лоне матери... Небытие
повсюду и всегда: в дыхании, в пении соловья, в лепете ребенка... Оно — сама
жизнь!»
Согласитесь - невозможно не приклонить колено перед столь глубоким
осмыслением волнующей темы и её столь блестящим поэтическим
изложением.
Пожалуй, самое время вспомнить, что одним из эпиграфов к своему
неизданному собранию поэтических сочинений «Исповедь одной
отверженной души» А.Н. Чанышев взял слова из романа (также неизданного)
своего, трагически погибшего друга Эдмунда Иодковского «Марсианка
бродит по Арбату», которые, очевидно, полностью соответствуют его
представлениям об искусстве: «…я понял, что стихи всегда должны быть
острее, больнее жизни. Жизнь аморфна, порой она течет лениво, смешивая в
своем течении добро и зло, притупляя нравственное чувство… Концентрат
жизни – вот что такое искусство, не надо бояться обострения,
гиперболизации, преувеличений - лишь бы вдохновляла тебя жажда сделать
этот мир капельку лучше».
Нельзя обойти вниманием гражданскую, патриотическую лирику
замечательного философа и поэта, которой он сам придаёт большое
значение. И не случайно. Глубина его патриотических чувств так очевидна в
следующем его стихотворении.
***
Я русский. В этом боль моя –
И счастье. Радость и усталость
Люблю бескрайние поля –
Всё, что от воли нам досталось.
Я славянин и тем горжусь.
Люблю тебя, моё славянство,
За неосознанную грусть
И роковое постоянство.
От Родины не отрекусь!
Пусть ты раба! Глупа и нища.
В тюрьме, в бою, на пепелище
Всегда мы нераздельны, Русь!
«Я так воспринимаю жизнь (пишет Арсений Николаевич Чанышев): она –
страдание, но прежде всего борьба с самим собой. На эту борьбу уходит
девяносто процентов сил. Я могу взять себя, как шахматную фигуру и
переставить с одного поля на другое, за шиворот, хотя мне этого не хочется,
но часто приходится себя заставлять. Счастлив ли я? Я счастлив, что
работаю. А несчастлив – в бытовой жизни, в обыденной. Чем больше я
работаю, тем лучше себя чувствую. Здесь нет никакой мистики. Просто для
меня характерно депрессивное состояние, вот я и преодолеваю его не
наркотиками, не алкоголем, а трудом…». Пусть Бог даст Вам энергию и силы
творить и работать ещё долгие годы, дорогой профессор! Не вы ли писали:
«Бог не решает наши проблемы и не делает наши дела. Он дает только силу,
чтобы мы сами делали наши дела и решали наши проблемы, ведь Бог есть
источник энергии и силы».
******************************************
«Анонимное письмо. Вслух не читать. А.Н.Чанышеву, настоящему человеку
и настоящему ученому. Спасибо за то, что вы есть. Спасибо за то, что
учите любить, от имени всех, кто сидит сегодня здесь, да вообще от имени
всех, кто Вас знает и видит.
Если бы Вы знали, какое счастье видеть на своем веку третьего (а
может быть и первого) философа. Не расценивайте это письмо как
льстивое. Можете принять его как любовное, потому что невозможно Вас
не любить. С каждым разом, проведенным с Вами, все больше и больше
понимаешь, как все-таки интересно жить. Каждый сам строит свою
судьбу, определяя жизнь. Но каждому нужен учитель.
Кем Вы и являетесь. Не знаю, как некоторые, но после знакомства с
Арсением Николаевичем моя жизнь полностью. изменилась. Может быть,
под воздействием ваших замечательных стихов, может быть под
воздействием наших семинарских занятий (которые и семинарскими
назвать было бы грубо). А может под воздействием того, что есть ещё
такой человек, который видит и учит видеть истинную ценность жизни –
любовь, причем любовь не только к человеку, но и, как ни странно, любовь к
знанию. Отдельное спасибо за Ваш учебник по «Философии древнего мира».
Он очень помогает по ИЗФ. Вашими знаниями восхищаются все, поэтому
даже если вы захотите меня вычислить (чего я думаю Вы, Арсений
Николаевич, делать не будете) и вычислите (это, правда, уж слишком
«следовательно» звучит) я нисколько не буду смущена, потому что
уверенна, что я не одинока в своем отношении к Вам…»
(ноябрь 2003
года)

среди расстреливающих и расстреливаемых

В России с 1 января 1921 года по 1 июля 1953 года было расстреляно
799 тысяч 455 человек
Это моя жизнь, как она представляется мне на пороге смерти. В ней нет
ничего героического и даже примечательного. Это жизнь слабого человека и
заурядного человека.
Сейчас 31 декабря 2003 года. 18 часов. Я один с тремя кошками. Портос,
Арамис и Миледи. Атос сбежал, пользуясь суматохой, когда зачем-то сюда,
ко мне «домой», то есть в общежитие МГУ (сектор Б, 1659), где у меня
комната, пришли мои студенты оформлять зачет. Без кошек я не мог бы
вынести свое новогоднее одиночество. 2001 год я встречал в Мюнхене, 2002
– в Египте, 2003 в ближайшем Подмосковье у знакомых, а теперь 2004 год я
встречаю один с кошками. Это наилучший вариант. Арсений-мл. привез мне
шотландского виски «Белая лошадь» и массу закуски: семга и др.).. Я глухой
и слепой умирающий старик. Мне 77 лет. Я достиг среднего возраста
японца, а в Японии наибольшая продолжительность жизни.
Я прожил жизнь в страдательном залоге. Всегда со мной что-то делали
другие.
Жены. Это особенно трагически сказалось на моих отношениях с
женщинами, особенно с моими пятью загсовскими псевдоженами. Ни одна
из них не была мне женой в подлинном смысле этого слова.
Здесь полны вечера тишиною.
А метель колобродит опять.
Я, отвыкший от счастья, женою
Начинаю тебя называть.
Лишь такое богатство несметно.
Не измерить его и не счесть.
Потому, что ты так незаметна,
Понимаю я то, что ты есть.
(ЛЕОНИД ХАУСТОВ)
Это были мелкие хищницы, которые преследовали свои, весьма далекие от
моих, цели. От общения с ними у меня ничего, кроме чувства обиды и
горечи, не осталось, Лучше бы их вовсе не было!
(Однако, Сатана мне нашептывает: «От хорошей жены не избавишься!»).
Мои жены, начиная со второй, были старше меня: на 15, на 18, на 22, на 20
лет. И у них была одна общая черта. У всех не было или почти не было
отцов. Отец второй жены актрисы Тамары пропал без вести под Смоленском
осенью 1941 года, когда ей было всего полгода. А отчим её избивал. Когда я
в ходе свадебного путешествия оказался с ней у неё в Омске и уже бывший
отчим пришел знакомиться со мной, то двадцатипятилетняя девка
бросилась от него в панике, а он было устремился за ней. Его остановила
только моя хорошая пощёчина.
Тамара называла меня «папкой». Как-то она сказала, что хотела бы как-
нибудь придти ко мне и сказать: «Папка, я влюбилась». А я вместо «папки»
играл роль старого ревнивого мужа. Чего же я ждал? На что надеялся?
Отец третьей жены Людмилы был эвакуирован с заводом в Челябинск. Там
он заделал Людмилу – и с заводом же вернулся в Москву. Мы как-то с ней
заходили к нему. Он был стар. Вскоре он умер. Свою однокомнатную
квартиру он ей так и не отказал.. А между тем урну с его прахом хоронила
она. И я. Она боялась её нести. Нёс её я.
Я не боюсь мертвецов ни в мертвом, ни в живом виде, ни в теле, ни в пепле.
Только я думаю, что оставлять после себя свой труп неприлично. Тем более
неприлично выставлять беспомощные трупы напоказ
О, Боже мой! Как беззащитны трупы!
Когда же запоют серебряные трубы?
Так же неприлично публично сообщать о смерти. В нашем корпусе, где я
работаю, почти каждую неделю труп, а то и два, и три! Надо декларировать
не мертвецов, а новорожденных. Сообщать у кого кто вчера родился. И
выставлять фотографии не покойников, а новорожденных с их мамами и
папами (пап не меньше двух, ведь теперь женщины не всегда знают, от кого
у них ребенок).
У четвертой жены Розы не было матери. Её мать, которая была намного
моложе своего мужа, он её спас, когда она тонула в Свияге (удивительной
реке, которая течет двести километров вдоль Волги, но в обратную сторону),
взяв с собой младшую Риму (она потом повесилась, удрученная своим мужем
и дочерью Венерой, которая уже не всегда ночевала дома, и было это в
Набережных Челнах, которые переименовали в город Брежнев, а какой-то
город неподалеку - в Устинов, так что автобус ходил между Брежневым и
Устиновым – у наших вождей полностью отсутствовало чувство юмора),
когда тот привел вторую жену (а татарину полагается вообще четыре), ушла
от него, оставаясь жить в том же подульяновском (40 км. от Ульяновска)
поселке Ишеевка и работая на местном текстильном комбинате, где однажды
второй этаж обрушился на первый, на который она ходила мимо дома Розы,
а та смотрела на свою мать в щелку забора и восхищалась её красотой
(«какая у меня мама красивая!»), мачеха же била её, схватив за косу,
головой о стену, так что в пятилетнем возрасте Роза ходила топиться на
Свиягу, но задумалась, что привезет ей из города поехавший туда отец… Но
и она в 15 лет сбежала из дома в Казань, где училась в техникуме на
скорняка…
И у пятой жены Евгении также не было отца. Этот матрос, женившись на
её матери, береговой матроске-прачке, женщин на корабли не допускали, по
военному билету, вернувшись в родное село, женился второй раз уже по
паспорту, своего первого брака он не признал, не признал он и Женю в
качестве своей дочери, так что далекая поездка её матери с ней к мужу и
отцу, ничего кроме позора не принесла.
Да, лучше бы их не было!
Антижизнь. Впрочем это относится и ко всей моей жизни. Лучше бы её
вообще не было.
Высший дар – не рожденным быть, - Если ж свет ты увидел дня,
В лоно вернись небытия родное!
(говорит Силен у Софокла. Софокл. Эдип в Колоне.1224).
«Рассказывается также какая-то побасенка о Силене, который
пойманный Мидасом, вместо выкупа сделал ему этот подарок: он научил
царя, что «не родиться есть высшее счастье для человека, а самое
ближайшее к нему (счастию) – как можно скорее умереть» (Цицерон.
Тускуланские беседы.I. ХLVIII. 115).
Что было самым плохим в моей жизни? Моя патологическая
застенчивость и робость. Как у Боккаччо – автора «Декамерона». Он был
жертвой деспотизма отца. Я был жертвой деспотизма матери. Что было ещё
самым плохим в моей жизни? Я жил в стихии лжи! Будучи по натуре
бесхитростным и весьма доверчивым, я раз за разом становился жертвой
обмана. Один мой знакомый сказал : «Я всю жизнь старался думать о людях
как можно хуже. Но теперь я вижу, что всю свою жизнь я оставался
идеалистом». Я не могу о себе этого сказать. У меня не было общей
установки на человека как такового. Я просто не думал об этом. Моя
исходная позиция - благожелательность. Но увы! Она и надевала шоры на
мои глаза. Моё мирочувствование: мир ко мне враждебен. У меня не было
врагов. Но у меня были друзья.
Я в мир пришёл с душою робкой.
Таким, как я, не место здесь.
Шёл не проспектом - крался тропкой,
Но всё равно был виден весь.
Не знал людей. Собой был занят.
Врагов в друзьях не узнавал.
Всегда «на пять» сдавал экзамен.
Всё знал… Одну лишь жизнь не знал.
Человек. Человек подл. Люди хорошо относятся друг к другу, если им это
ничего не стоит. И они сочувствуют добру, если им это ничего не стоит.
Даже какой-нибудь киллер, забежавший между двумя убийствами в кино на
детектив, на стороне положительного героя, который ловит киллера. Ведь
интересы этого экранного героя с интересами киллера-зрителя не
пересекаются. Ведь не его он ловит. Так же и люди добры друг к другу - до
поры до времени. Пока не столкнутся их интересы. Пока они не встретятся
на узком мосту, где разойтись невозможно. Здесь уже человек человеку волк.
Конечно, бывает, что один вдруг захочет великодушно уступить другому и
позволит ему пройти по себе, но это совершенно противоестественно.
Коммунистическая идея. Трагическая ошибка истинных коммунистов в
том, что они хотели, притом насильственно, из говна сделать конфетку. Их
представления о человеке были упрощенными. Они думали, что для этого
достаточно ликвидировать частную собственность.
У классиков всё гладко на бумаге:
Экспроприировал хозяев – и пляши.
Да только позабыли про овраги
И бездны человеческой души.
Из поэмы «Литва» (август-сентябрь 1975 года)
Слов нет – частная собственность, когда то, что надо многим, есть только у
части этих многих, оттого она и «частная» (и мы здесь говорим не о
роскоши, а о самом необходимом), - громадный источник соблазна к
криминальному перераспределению этой собственности, то есть к
мошенничеству, воровству, грабежу, разбою, убийству. Коммунисты думали,
что вместо множества ограблений надо провести одно большое ограбление
– лишить всех собственников собственности и навсегда её запретить. Пусть
человек ни чем не владеет, а только пользуется. И вот здесь- то якобы
упраздненное неравенство (богатый – бедный) снова торжествует!
Пользование было поставлено в зависимость от социального положения
пользователя. Корыто общее, но ложки разные – вплоть до совсем маленьких
и дырявых. Были «ОНИ» и были «МЫ».
В закрытых буфетах, распределителях, санаториях всё стоило «ИМ»
копейки. Поэтому люди стали стремиться не производить, а получать. И вот
здесь то и проявилась подлая натура человека. Гони её в дверь – она лезет в
окно. Место прямого обогащения занял карьеризм. Пользование
материальными благами зависело от службы. На первое место вышло не
производство, а распределение. Это то, что Аристотель называл
распределительной справедливостью, противопоставляя её уравнительной
рыночной справедливости. При распределительной справедливости более
заслуженным перед обществом гражданам предоставляются и большие
материальные блага. У нас же заслуженность состояла в учении заслужить у
начальства теплое местечко.
Мы даже жизней своих не имели, а всего лишь пользовались ими, пока на
то была воля нашего начальства.

Я, Чанышев Арсений Николаевич (литературные псевдонимы: Артемий
Михайлов, Арсений Никитин, Арсений Прохожий, Арсений Сонин), родился
18 апреля 1926 года. Мой первый адрес: Ростовская область, город
Новочеркасск, Аксайская улица, дом 127.
Мать. Моя мать - Александра Иакинфовна Чанышева ( 18.02. 1895 – 05.
05.1978). Москвичка. В Москве она родилась. В Москве она жила. В Москве
она умерла. В Москве жили её родители, её братья и сестры. На Большой
Грузинской улице. Моя бабка по матери, умерев в тридцать пять лет, родила
тринадцать детей, из которых выжило восемь: три брата и пять сестер.
Значит 5 умерло в детстве.
Да, детей лучше не иметь. Лев Толстой описывает, как с рождением сына
Левин (?) остро почувствовал, как возросла его уязвимость. А если иметь, то
много. Поэт-песенник Исаковский рассказывает в своей автобиографической
повести, как его отец смущался, натолкнувшись на него. Будущий поэт был
в числе средних по возрасту детей – и отец не мог вспомнить его имя. Когда
я недавно перечитывал пушкинскую «Капитанскую дочку», то на этот раз
меня больше всего поразило (с возрастом читателя великие произведения
предстоят ему иначе) написанное в самом начале: «нас было девять человек
детей – выжил я один». А ведь это была помещичья семья времен
Екатерины Второй…
После смерти их матери, их отец привел какую-то женщину. Но она,
увидев такую уйму детей (хотя братья уже жили отдельно, каждый сам по
себе), бежала. За ней сбежал и отец. Хозяин выселил детей на улицу,
выбросив и их жалкий скарб. Моя мать была старшей.
«Иду домой – и вижу: что во дворе стоят маленькие замерзшие
засыпанные снегом фигурки» - рассказывала мать. Наше будущее. Нет, уже
настоящее.
Детей разобрали работницы с Пресни. Она ведь недалеко от Большой
Грузинской улицы. А мать пошла работать. Хотя она не имела образования
(она так и осталась полуграмотной: читать могла, но писала, как слышится,
как бы реформируя нашу письменность), какая-то филантропическая
княгиня, учитывая, что они всё-таки дворяне, устроила мою мать ученицей
на телефонную станцию, где моя мать проработала вплоть до
социалистической революции. Став полноправной телефонисткой, она
получала пятьдесят рублей золотом в месяц. Но телефонистки, как
рассказывала моя мать, не брали золото (тяжело!) и просили ассигнации.
Станция принадлежала шведке. Её очень любили. А её заместительницу
немку (на которую падала вся грязная дисциплинарная работа) ненавидели.
Когда произошла социалистическая революция, станцию
национализировали, шведка уехала, все очень плакали, а немку посадили в
тачку и вывалили в канаву. Золотом больше не платили. Фактически вообще
не платили. И моя мать уволилась.
Отец. Тихон Николаевич Никитин (12.08. 1867 – 02.12.1937), Уроженец
Воронежской губернии. Владимир Ульянов на три года, а Иосиф
Джугашвили на двадцать один – двадцать два года были моложе моего отца.
ТНН был православным священником. Кандидатом богословских наук. В
свои сорок лет, в 1907 году, он стал монахом. В 1913 году - епископом. Моя
мать познакомилась с моим отцом в 1912 году. Ей было семнадцать, а ему
сорок пять. И моя мать стала злым гением его жизни.
Своего отца я знал и не знал: не знал в качестве отца и знал в качестве
мнимого деда (когда я родился, ТНН шел шестидесятый год) и называл его
«дедушкой».
В 1936 году епископ Модест получил сан архиепископа Смоленского и
Вяземского.
Летом 1937 мы («дедушка», моя мать и я) ездили в Смоленск и уже
собирались туда переезжать.
29 октября 1937 года архиепископ Модест был арестован органами НКВД.
Мать: «Пришли девушка в красной косынке, парень в кожаной курке,
красноармеец с ружьем. И увели. А молодой поп: «Господа! Господа! Это
ошибка. Я сейчас вернусь…»
Никто не вернулся. Исчезли бесследно. Пропали без вести.
Из пропавших без вести в расстрелянные.
Все нижеприведенные сведения я получил благодаря перестройке.
Из «Протокола допроса обвиняемого Никитина Тихона Николаевича 4/х-
37г»:
«Вопрос: Расскажите где вы находились и чем занимались до 1917 года?
Ответ: До 1878 года (то есть до одиннадцати лет – А.Ч.) я учился в
сельской школе в … Чертовицко быв. Воронежской губ. с 1878 по 1884 год
(шесть лет, с одиннадцати до семнадцати) я учился в воронежском
духовном училище, в 1884 - 1889 годах (ещё пять лет, семнадцать –
двадцать два ) - в духовной семинарии в гор. Воронеже В 1889 – 1891 г.
(ещё два года, двадцать два - двадцать четыре ) я был учителем начальной
школы в гор. Воронеже. С 1891 по 1899 год (ещё восемь лет, двадцать
четыре – тридцать два) я прослужил священником в слободе Никитовке
Воронежской губ. С 1899 г. по 1903 г. (ещё четыре года, тридцать два –
тридцать шесть) я учился в Московской духовной академии (Т.Н.Никитин
окончил в 1903 году Московскую духовную академию со степенью кандидата
богословия - диссертация о раннем христианском теологе Астерии
Амазийском; опубликована, есть в бывшей «Ленинке»). В 1903 - 1904 годах
(ещё два года, тридцать шесть – тридцать семь) я служил учителем в
Федосийском учительском институте. С 1904 по 1907 год (еще три года,
тридцать семь – сорок) я служил священником в гор. Воронеже.
В том же году (в сорок лет; возможно, что он к этому времени овдовел, у
него как будто бы была дочь) я был вызван в гор. Москву, где пострижен (в
Чудовом монастыре) иеромонахом. В 1908 г (в сорок один год) я получил
сан архимандрита, а в 1913 г (в сорок шесть лет) - сан епископа
Верийского. При пострижении иеромонахом мне было дано имя Модест.
В Москве я прослужил до июля-августа 1917 года.
Затем оставил службу и переселился в город Воронеж, где нигде не служил, а
жил безработным до сентября 1921 года. Причем во время занятия
Воронежа деникинской армией я находился в Москве, куда неоднократно
ездил за покупками церковного вина от воронежского комитета рабочих,
который в это время ведал этим делом. В 1921 году меня назначили
епископом в город Аксай, где пробыл одну зиму, после чего был переведен в
Устьмедвединскую станицу (?) архиереем (?). Затем я был во многих городах
непродолжительное время, как например: Царицын, (?), Тверь (?),
Новочеркасск, Шахты, в Севастополе, Пскове, Уральске и в сентябре 1933
года я приехал в город Вязьму, где и находился до настоящего времени –
служу архиепископом.
Вопрос: Почему вы часто так меняли местожительство в период 1921 –
1934 годы?
Ответ: В связи с переходом меня в обновленческую церковь (в 1922 –31 гг.
епископ Модест был в обновленчестве, где достиг сана митрополита),
частые переезды с места на место требовались для проведения агитации по
этой линии.
(Принеся 3 июня 1931 года покаяние, Модест вернулся в лоно
ортодоксальной церкви в качестве епископа. В 1936 голу он был возведен в
сан архиепископа Смоленского и Вяземского).
Вопрос: Назовите своих знакомых по Вяземскому району?..
Ответ:…
Вопрос: Скажите, кто из выше поименованных лиц настроен враждебно к
советскому строю?
Ответ:…»
(небрежно записанный рукой следователя текст мною выправлен:
расставлены недостающие знаки препинания, вставлены недостающие
слова, исправлены некоторые слова).
Расстрел. Все священники вяземской епархии были расстреляны.
1990 год. Мне 64. Ответ от КГБ: «Архиепископ Смоленский и Вяземский
Модест ( Никитин Николай Тихонович) расстрелян 2 декабря 1937 года в 17
часов. Место захоронения неизвестно. Реабилитирован в 56».
Свидетельство о смерти. Гражданин Никитин Тихон Николаевич умер
02.12.1937 (Второго декабря тысяча девятьсот тридцать седьмого года) в
возрасте 70 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1992 года января
месяца 30 числа произведена запись №2-В. Причина смерти – Расстрел.
Место смерти: город, селение, район не известно. Место регистрации Отдел
ЗАГС г. Вязьма Смоленской обл. Дата выдачи 30 января 1992.
Сестра. В 1920 году родилась моя сестра Галина.
Я её помню по трем сценкам, чудом сохранившимся в моей памяти.
Вот залитая солнцем комната. Галю я не вижу. Она как будто бы сидит на
рояле. Она говорит мне, чтобы я принес ей печенье. Я бегу к шкафу,
выдвигаю нижний ящик, а там красивая картонная коробка с печеньем
(«Пети фур» ???). Всё. Остро чувствую свой бег через полкомнаты. Где это
было? Может быть уже в Астрахани. Почему она сама не пошла за печеньем?
А вот мы стоим рядом в пальтишках. За нами железные зеленые ворота.
Явно, что это что-то церковно-монастырское. Впереди круто опускающийся
вниз переулок. И вот оттуда как корабль из-за горизонта вырастает мама.
Увидев нас, она улыбается.
И третье. Галя лежит нагая на кровати на спине. Бледная, худая. И какой-то
врач мажет ей как будто бы пупок йодом. Это уже к смерти.
Галине вырвали зуб – и она истекла кровью за два-три месяца.
Смерть дочери потрясла мою мать. И кто бы ни приходил, она всем
рассказывала, как умирала Галя. Как за ней прилетели и с ней улетели какие-
то птицы. Галину привезли в запаянном цинковом гробу в Москву и
похоронили на Новодевичьем кладбище. Оно было для элиты. В 20-ые годы
у тетушек были связи. Потом всех их дружков посадили, расстреляли.
Вспоминать бесследно исчезнувших запрещалось. Их как бы никогда не
было. Не отсюда ли моя Философия Небытия?
До войны мы часто летом ездили на Новодевичье. Но после войны, а
может быть и раньше, когда мы вернулись в Москву из Вязьмы после ареста
отца, никто о могиле и не вспомнил. А мне только самому до себя было. В
1937 году я ведь был подростком. Потом после смерти тети Кати я
обнаружил у нее квитанцию от 1930 года, где были указаны ряд и номер
могилы. Но прошло три четверти века. И я так и не решился поехать на
кладбище. Могилу, конечно, упразднили.
Эта смерть легла тяжкой плитой на моё детство. Мне запрещалось быть
веселым. Помню, что как-то пришла какая-то женщина. Я что-то
развеселился. Когда женщина ушла, мать сделала мне строгое замечание.
Она меня ни разу пальцем не тронула. Но я её страшно боялся.
Тёти. Младшие сёстры моей матери: тетя Лена, тетя Катя, тетя Зина, тетя
Валя. Тётя Валя постоянно жила в Ростове. Я её не знал. Говорили, что она
необыкновенно красива, но душевно больна.
Тетя Зина не выдержала моей матери, когда та окончательно вернулась в
Москву после ареста отца, – и уехала в Ростов к тете Вале. Там она была
угнана в Германию – и бесследно исчезла.
Дядья. Дядя Коля, дядя Володя и дядя Сережа.
Дядя Сережа почему-то оказался на юге, в Краснодарском крае. Он стал
часовщиком. В 1964 году я был и в Новороссийске, и в Армавире, и в
Темрюке. Там я познакомился со своими двоюродными сестрами: Галиной,
Татьяной, Натальей и с таким же братом. Он работал бетонщиком. Его
старший брат погиб во время боев на Кубани. Он был пулеметчиком. Жена
дяди Сережи надолго его пережила. Согласно семейному преданию, в
юности она была наездницей в цирке. Дядя Сережа, который одевался под
черкеса, её оттуда похитил. И она нарожала ему уйму детей, Многие умерли
в раннем возрасте. Например, одну девочку укусил паук – и она умерла.
Дядя Володя стал артистом. Он умер раньше всех своих братьев и сестер в
1947 году от приступа астмы.
Самый старший, первенец, дядя Коля был сильно контужен на фронте во
время первой мировой войны. Он был прапорщиком – самый низший
офицерский чин (до 1884 года 14 разряд, чему соответствовал низший
гражданский чин - «коллежский регистратор», а с 1884 года – 13, но всё
равно низший). В Военно-историческом архиве я нашел его анкеты времен
той войны Он там характеризует себя как потомственного дворянина
Тамбовской губернии и даже князя. В графе об образовании он пишет:
«домашнее». Это значит, что этот «князь» никакого образования не имел.
Его невеста – пианистка в Московской консерватории Китти умерла в 1920
году от «испанки» (этот начавшийся в Испании грипп унес тогда в два раза
больше жизней, чем вся первая мировая война), что не прибавило ничего к
его выздоровлению. Он женился на «тете Але». Она была из экс-богатых.
Сам он не работал, спал днем, ночами бодрствовал. Они с тетей Алей жили в
Мамонтовке. Его содержала тетя Аля, которая моталась по Москве и
Московской области с уроками музыки. У него была большая библиотека,
которая попала к нему непонятным образом. В детстве и отрочестве я обожал
книги. Но их не было. Почти ничего не издавали. Но этот дядя ни разу не
принес мне ни одной книги. К себе он меня никогда не приглашал. Он меня
презирал как незаконнорожденного сына попа. Правда, когда я подрос, он,
приезжая в Москву (так что он не все дни спал) и заходя к нам (больше было
некуда, в нашей комнатушке был как бы их штаб: то тетя Аля забегала и
убегала, то дядя Коля, целый день они так и не могли встретиться, пока,
наконец, не встречались вечером, чтобы, переругавшись, ехать домой), вел со
мной мировоззренческие дискуссии, находясь на самых реакционных
позициях. Его наивность была поразительной. В начале войны с немцами (да,
именно с немцами, а не с «гитлеровцами», как будто бы последние не были
немцами («У дьявола народ немецкий в списке! Он Богом на Земле лишен
прописки!»), он спросил меня: «Отчего немцы не бомбят Кремль?» И сам же
ответил на свой риторический вопрос: «Потому что это святыня русского
народа». Когда много времени спустя после войны неожиданно умерла тетя
Аля (ей в больнице делали какое-то исследование и порвали пищевод), дядя
Коля прожил еще несколько лет в полном одиночестве…
Наконец, от него ко мне пришло письмо, что он слег и что он брошен
всеми своими родственниками. До этого он пытался отлежаться у моей
двоюродной сестры Елены – дочери тети Лены, но она его выгнала. А мне
его некуда было взять. Мы с тетей Леной приехали к нему в Мамонтовку, где
до этого никогда не были. Мы застали его лежащим в маленькой комнате.
Стены были в книгах. Он их продавал – и на это жил. Пол был покрыт на
несколько сантиметров книжной трухой с мышиным пометом. Мы его
покормили, но больше ничего не могли сделать. И уехали. Двухэтажный дом
шел в ремонт. И всех жильцов выселили. Соседи пытались устроить его в
местную больницу. Его заочно не приняли. Тогда соседи посадили его на
санки, отвезли к больнице и там бросили. Была зима. Я со своей знакомой
приехал в эту больницу. Он лежал в коридоре. Мы его накормили. Я ему
отдал свой свитер. Вид у него был жалкий. Ему ведь было 87 лет. Когда мы
приехали через несколько дней, то его на старом месте не обнаружили.
Оказывается, что он уже умер, якобы во сне. Врач сказала, что у него не
было ни одной болезни, а умер он от дистрофии. Я с тетей Леной с помощью
своих друзей похоронил его на кладбище в Мамонтовке.
(Там я обратил внимание на множество стандартных могил с умершими в
один и тот же день. Как-то раз к платформе в Мамонтовке подходил
переполненный рейсовый автобус. Водитель слишком близко проехал от
пруда и автобус туда упал. Все погибли).
Итак, мы зимой похоронили дядю. Колю. С тех пор я, к своему стыду, ни
разу там не был. Могила, конечно, пропала.