Л. В. Рыжкова-Гришина Навязанная высоцкомания

(фрагменты  реферата ЛИТЕРАТУРА И СУБЛИТЕРАТУРА: О ВЕКТОРЕ ПОЭТИЧЕСКОГО ТВОРЧЕСТВА)

Может, мы не стали бы писать эту статью, если бы не события последнего времени – чуть ли не со всех экранов на головы ни в чём не повинных зрителей и слушателей обрушилась лавина упорно навязываемой высоцкомании. Понятно, что это связано с 80-летием В. С. Высоцкого, что он кому-то дорог, что его творчество определённым социальным кругам может быть интересно, но не до такой же степени, что невозможно включить телевизор или радио и не наткнуться на какую-то передачу о нём. Из этого странного автора низкопробных песен творят чуть ли не гения (?!), им пичкают зрителей, его навязывают читателям, обрушивают на слушателей, и здравому уму терпеть это невозможно. Тем более, если речь идёт о людях, воспитанных на традициях великой русской литературы, привыкших к певучему, мелодичному русскому языку, насыщенному полногласиями и вокализмами, а ведь опусы этого автора дисгармоничны, диссонансны, полны сбоев, неточных рифм, стилистически сниженной лексики и того блатного душка, который не то что никогда не был характерен русскому искусству, но был ему чужд. Даже когда наши знаменитые бытописатели Владимир Гиляровский и особенно Евгений Иванов собирали слова и выражения простых московских граждан (а среди них были цирюльники, сапожники, извозчики, трактирщики, торговцы), они заметили, что речь их отличалась меткостью и остроумием, добродушием и шуткой, даже озорством, но не бранью и не грубостью. Этого Русь не принимала никогда.


Многие поэты, журналисты, филологи, высоко ценя стихи Николая Тряпкина, тоже не могут понять, почему о нём не знает широкая общественность? Как случилось так, что о нём ничего не слышно в печати? Отчего его не читает молодёжь? Зато все каналы, словно соревнуясь, наперебой показывают передачи о В. С. Высоцком. Здесь беседы и литературные чтения, монологи и диалоги, встречи «за круглым столом» и дружеские посиделки, фильм о его жизни и воспоминания друзей. Дошли до того, что в школах включают часы, посвящённые изучению его творчества, и это – за счёт сокращения часов на изучение классики! Но позвольте: кому угодно читать этого автора – читайте на здоровье, изучайте его в своё личное время, факультативно, но не в ущерб проверенной временем родной русской литературе.
Как вообще можно сравнивать и ставить на одну полку то, что несравнимо по определению? Как можно называть стихами то, что стихами не является? Мы знаем, понимаем, что высокая поэзия – из области божественного, где звучит пифагоровская музыка сфер. Но В. С. Высоцкий – бард, автор-исполнитель, причём, для вполне определённой аудитории, так сказать, для своего, очень специфического читателя. И его деятельность к литературе, повторяем, имеет весьма отдалённое отношение, это совершенно иное творчество.
Возьмём любые строки, взятые почти наугад из творчества Николая Тряпкина и Владимира Высоцкого. Вот Николай Тряпкин:

А мне легко, легко до слёз.
А мне так радостно до боли,
Что я рождён, как тот овёс
Дышать дымком родного поля! [17, с. 261].

А вот Владимир Высоцкий:

У вина достоинства, говорят, целебные, –
Я решил попробовать – бутылку взял, открыл...
Вдруг оттуда вылезло чтой-то непотребное:
Может быть, зелёный змий, а может – крокодил! [4].

Снова – Николай Тряпкин:

Дедовский кладезь умолк под смородиной,
Хутор исчез над рекой…
Детство моё! Изначальная родина!
Край запустыренный мой! [17, c. 178].

А теперь – Владимир Высоцкий:

В Ленинграде-городе –
               как везде, такси, –
Но не остановите –
               даже не проси!
Если сильно водку пьёшь
               по пьянке –
Не захочешь, а дойдёшь
               к стоянке! [4].

У первого – высокая лирика, глубина, душа, мастерство, свободное владение формой, какое-то парение в поэтическом пространстве, у второго – ирония, сарказм и муссирование пошлости. Скажете, какова жизнь – таковы и певцы? Отнюдь нет, господа-товарищи. В это же время жили и творили другие поэты, прозаики, публицисты (тот же современник Н. И. Тряпкин), которые умели увидеть золотое зерно всюду, а ведь на долю каждого из них выпали свои испытания. И удивительное дело – далеко не все эти имена широко известны, не говоря уже об их творчестве. Среди них талантливейшие авторы – Иван Акулов, Константин Бадигин, Василий Белов, Андрей Блинов, Вячеслав Богданов, Виктор Боков, Сергей Бородин, Михаил Бубеннов, Сергей Воронин, Алексей Еранцев, Егор Исаев, Игорь Кобзев, Петр Комаров, Вячеслав Кондратьев, Юрий Кузнецов, Иван Лазутин, Михаил Лобанов, Иван Лысцов, Александр Люкин, Игорь Ляпин, Алексей Марков, Леонид Мартынов, Владилен Машковцев, Павел Мелёхин, Александр Морев, Сергей Морозов, Сергей Наровчатов, Анатолий Передреев, Сергей Поделков, Алексей Прасолов, Борис Примеров, Александр Прокофьев, Николай Рубцов, Борис Ручьёв, Николай Рыленков, Юрий Селезнев, Владимир Соколов, Владимир Солоухин, Михаил Скуратов, Анатолий Софронов, Николай Старшинов, Геннадий Суздалев, Владимир Фирсов, Иван Харабаров, Владимир Чурилин, Сергей Чухин, Алексей Шадринов, Игорь Шафаревич, Иван Шевцов, Борис Шергин, Василий Шукшин, Алексей Югов и многие (!) другие, буквально – плеяда, созвездие, ведь что ни имя – то литературная планета. Уместно сейчас вспомнить слова Константина Бальмонта: «Умей творить из самых малых крох, / Иначе для чего же ты кудесник...» [3, с. 410]. Эти писатели творили «из крох», умея видеть красоту во всём. Просто каждый выбирает своё – то, что близко именно ему. Словом, по Сеньке – шапка. Казалось, В. С. Высоцкий был занят иным, и вектор его творчества был болезненно-разрушительным, помните? – «И ни церковь, ни кабак – ничего не свято» [4].
Обратим внимание на лексику его сочинений: мордобитие, «винная посудина», перегар, «злой и пьяный», запой, «пили вразнобой», «блатные аккорды», преступление, бардак, кабак, похмелье, «трехстопный мат», «разбитое лицо», «облавы» и т. п.
Его персонажи вообще невообразимо много пьют, вот строки одного лишь стихотворения «Милицейский протокол»: «Считай по-нашему, мы выпили не много, – / Не вру, ей-бога, – скажи, Серёга! / И если б водку гнать не из опилок, / То что б нам было с пяти бутылок! / Вторую пили близ прилавка в закуточке, – / Но это были ещё цветочки, – / Потом – в скверу, где детские грибочки, / Потом – не помню, – дошёл до точки» [4]. Трезвость им явно не поощрялась, более того, его персонаж как-то выразился однозначно – «трезвые гадюки». Из напитков в его песнях представлено всё, что можно – водка, «водяра», мадера, старка, зверобой, коньяк, пиво, брага, самогон, портвейн, даже «политура».
Иногда говорят, что его творчеству свойственна стилизация, он, дескать, входил в роль, перевоплощался в своих персонажей и писал как будто от их лица. Но почему он видел именно таких персонажей, когда другие, например, видели совершенно иных – нормальных, трудолюбивых людей, любящих свою семью, Родину, друзей, читающих книги. Вероятно, благодаря именно этим людям мы и достигли таких больших успехов: первыми запустили спутник, первыми вышли в космос, построили столько фабрик и заводов, освоили целину, в братских республиках сделали пустыню цветущим садом; наконец, мы были самой читающей страной в мире!
Языковая стилизация в песнях В. С. Высоцкого, безусловно, есть – «ихний», «заместо» «сумневайтесь», «чтой-то», «ейный», «содят», «рупь», «бабов», но стилизация – под кого? Ведь народ так никогда не говорил, как никогда он и не использовал матерщину, а говорила так та самая «чернь», о которой с негодованием писал А. С. Пушкин, высмеивал её пошло-мещанские нравы М. М. Зощенко и др., это – во-первых. Во-вторых, помимо этого у В. С. Высоцкого встречаются и откровенные грамматические ошибки: «от плечей» вместо «от плеч», «сапогов» вместо «сапог», «обоими» вместо «обеими».
Но дело даже не в этом, а в самом характере его сочинений, отборе типажей. Его лирический герой и его персонажи пьют и скандалят, бьют и вопят, матерятся и хулиганят, «плетут интриги» и «разбивают друг другу носы», плюют в лицо и бьют «ногами в живот», выбивают окна и двери и крушат об пол «благородный хрусталь». Среди этих персонажей чаще всего представители социальных низов, маргиналы, пьяницы, шулера, картёжники, бандиты, «жлобы», «тёмный элемент», «отборная шпана», «кореша», «ханыги», «парни мои шировые», «ужасно милый уголовничек», «братья заблатненные», «скокари», «щипачи», «фраера», «белогорячие», опять же – «трезвые гадюки», но и... так называемый простой народ, которого В. С. Высоцкий совсем не знал и потому представлял его невежественным, грубым, вульгарным, живущим низкими страстями, вечно под хмельком и соображающим «на троих», а его подруга – обязательно должна быть Клавкой, Зинкой, Дусей или что-то в этом роде, между тем это красивые и благородные женские имена – Клавдия, Зинаида, Евдокия, если произнести их с другой интонацией и наполнить их другим содержанием.


Полагаем, что образ женщины в литературе – самостоятельная тема и заслуживает отдельного разговора. «Образ женщины несёт в себе миротворческий и миропреобразующий смысл, призванный, если хотите, выполнять (буквально – с первых дней творения) натурфилософскую сверхзадачу. В невообразимой глубине веков её образ смыкается с Ладой-матушкой, Богородицей, покровительницей и заступницей человечества, защищающей его своим спасительным покровом. Именно таково было место женщины в русской народной традиции, её функция заключалась не только в материнстве, воспитании детей и заботе о сохранении очага, она становилась неким идеалом человека, вобравшей в себя все лучшие черты и качества. Не случайно устное народное творчество донесло нам этот идеал в образе прекрасной и мудрой Василисы Премудрой, Василисы Прекрасной и т.д. Она – символ душевной чистоты и целомудрия, целеустремлённости и трудолюбия, стойкости и верности, поэтично называемой лебединой, то есть тех морально-этических норм, которые во все века были почитаемы и ложились в основу базовых нравственных идеалов народа» [13, с. 178].
Женщина, чей образ воспет с былинных времён и позднее продолженный «Словом о полку Игореве» и всей русской классикой – в образах богини Лады, Ярославны, Настеньки, сударыни, любушки-голубушки, зореньки, жар-птицы, царь-девицы, у В. С. Высоцкого низведён, опущен ниц, ведь она у него в лучшем случае... «намазана» и «прокурена» или «девулька в неглиже». А в худшем она – «подлая женщина», «баба ненасытная, стерва неприкрытая», «испитая», «отрава», «эта змея», «надёжная шалава», «зараза», «падла», «рыжая шалава». Согласимся, вырисовывается страшная картина.
Безусловно, есть у него и иные женские образы, созданные более мягкими красками, однако, к сожалению, не они наиболее характерны для творческой манеры В. С. Высоцкого. Чаще у него встречаются именно такие женщины – даже не погранично-маргинальных слоёв, а совершенно опустившиеся, пьющие, словом, «деклассированный элемент».
В стихотворении «Если б я был физически слабым...» он писал: «Ну а если я средних масштабов – / Что же делать мне, как же мне быть? – / Не могу игнорировать бабов, / Не могу и спиртного не пить!» [4]. Кажется, женщина (наряду с алкоголем) для его лирического героя всё же представляла интерес, правда, своеобразный.
Вот ещё строки о женщине из песни «Городской романс»: «Говорил я, что жизнь потеряна, / Я сморкался и плакал в кашне, – / А она мне сказала: "Я верю вам – / И отдамся по сходной цене"» [4]. Если это городской романс, то что тогда блатная поэзия?
Та же тема («про мои любовные дела») более глубоко решается им в опусе с затейливым названием «Я любил и женщин и проказы»: «А у ней –  широкая натура, / А у ней – открытая душа, / А у ней – отличная фигура, – / А у меня в кармане – ни гроша» [4].
Далее лирический герой размышляет, как ему быть в сложившейся ситуации: «Ну а ей – в подарок нужно кольца; / Кабаки, духи из первых рук, – / А взамен – немного удовольствий / От её сомнительных услуг» [4].  Собственно, из какого это мира? Вернее, с какого дна? От возвышенно-романтического, подчёркнуто духовного женского образа здесь нет ничего, есть халда, продажная девка; и есть некий персонаж, для которого любовь – это не любовь, а «сомнительные услуги».  Мог ли кто из русских поэтов так уничижительно и похабно писать о женщине?  Но В. С. Высоцкий, как видим, мог (потому он и не поэт!), а автор-исполнитель.
Дальше в произведении действие разворачивается следующим образом: «"Я тебе, – она сказала, – Вася, / Дорогое самое отдам!.." / Я сказал: "За сто рублей согласен, / – Если больше – с другом пополам!" [4]. Кажется, кощунство, бесстыдство переходит все мыслимые границы, но это ещё не всё. По сюжету женщина, обидевшись, уходит, однако «Через месяц улеглись волненья – / Через месяц вновь пришла она, – / У меня такое ощущенье, / Что её устроила цена!» [4]. Апофеоз пошлости и бесстыдства.
Это, кстати, напоминает строки Э. Г. Багрицкого из поэмы «Февраль», где герой – помощник комиссара в послереволюционные годы, испытывающий гордость от сознания, кем он стал: «Моя иудейская гордость пела, / Как струна, натянутая до отказа» [2, с. 311]. Но главное здесь другое – однажды он встречает девушку, о которой всегда тайно вздыхал, не смея даже подойти к ней, и которая для него была недоступной, невозможной, почти мечтой. И вот теперь в эти жуткие послереволюционные годы из невинной барышни, гимназистки она стала проституткой, он при встрече испытывает настоящее торжество: «"Ну, что, узнали?" / Тишина. / Тогда со зла я брякнул: / "Сколько дать вам за сеанс?" / И тихо, / Не раздвинув губ, она сказала: / "Пожалей меня! Не надо денег…" / Я швырнул ей деньги, / Я ввалился, / Не стянув сапог, не сняв кобуры, / Не расстегивая гимнастёрки / Прямо в омут паха» [2, с. 316]. Страшная картина. У В. С. Высоцкого картина, конечно, более «милосердная», и тем не менее, нечто общее у них есть.
Что бы сказали А. С. Пушкин, И. А. Бунин, А. А. Блок, читая подобные строки, как у В. С. Высоцкого? Как известно, русские офицеры за оскорбление женщины вызывали на дуэль и стрелялись, а здесь нас убеждают, что это стилизация. И что бы сказали о таких виршах наши выдающиеся умы, учёные, историки, философы, умеющие ценить красоту литературного слога и сами оставившие потомкам удивительные сочинения – Д. И. Менделеев, К. Э. Циолковский, А. Л. Чижевский, Н. К. Рёрих, И. А. Ильин?
Во все века любовь к женщине, радостное единение двух сердец одухотворяло и возвышало мужчин, становилось неиссякаемым источником для творчества. Дмитрий Менделеев, вроде бы не склонный к фантазиям подобного рода, в своих «Заветных мыслях» писал: «Ни звери, ни лес, ни трава, ни песок, ни вода не берут в природе верха, а человек, видимо, берёт, и мир по необходимости должен впредь пребывать под влиянием этого размножения людей и их господства, потому что лишь у людей может во всём проявляться союзность, мена и любовь» [8]. Иван Ильин вообще мудро подметил облагораживающую роль женщины в жизни мужчины: «...стоит нам, мужчинам, остаться в своём кругу, особенно если мы приглашены на вечернюю пирушку или сидим за нашим "постоянным столом", развлекаясь, чтобы прогнать скуку, – как уровень нашего общения начинает колебаться и снижаться» [6, с. 131]. Для Николая Рёриха образ женщины восходил к образу Матери Мира, он с благоговением говорил: «Образ матери Мира, Мадонны, Матери Кали, Преблагой Дуккар, Иштар, Куанин, Мириам, Белой Тары, Радж-Раджесвари, Ниука – все эти благие образы, все эти жертвовательницы собрались в беседе, как добрые знаки единения» [10, с. 410]. Даже Константин Циолковский, по его собственному признанию, женившись без любви, впоследствии писал об этом как о своей большой ошибке, уверенный в том, что «От таких браков дети не бывают здоровы и радостны» [19, с. 70]. Для гениального ученого важна была «могучая потребность в особой рыцарской идеальной любви» [Там же, с. 98]. Александр Чижевский, кроме того, что был блестящим учёным, единомышленником и последователем К. Э. Циолковского, оставил не менее блестящее поэтическое наследие, судите сами: «Любовь – вне меры: пламень вдохновенный» [20].
Но как видим, В. С. Высоцкому было свойственно стремление принизить, низвести, опошлить то, к чему другие относятся с уважением и трепетом; даже русский царь Николай II (как бы к нему ни относиться) у него назван «Колькой». Интересно, что об этом думает РПЦ, причислив сегодня императора к лику святых?


Более того, он словно насмехался над страной, в которой жил, издевался над обычаями и нормами русской жизни, которых не понимал. Чего стоит одни лишь его волхвы, дышащие «перегаром» в стихотворении-издёвке «Песня о Вещем Олеге»:

Но только собрался идти он на вы –
Отмщать неразумным хазарам,
Как вдруг прибежали седые волхвы,
К тому же разя перегаром, –
И говорят ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего.
"Да кто ж вы такие, откуда взялись?! –
Дружина взялась за нагайки,
– Напился, старик, – так иди похмелись,
И неча рассказывать байки... [4].

И это сказано о гениальном русском князе – Вещем Олеге, который доныне и навеки веков – наша национальная гордость; и о волхвах, воспетых русскими былинами, сказками, многими русскими писателями, наконец, А. С. Пушкиным, назвавшего их «вдохновенными кудесниками и «любимцами богов». Но, оказывается, не для всех они – национальная гордость, например, не для В. С. Высоцкого, потому он с ними «разделался» легко и шутейно: «И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями» [4].
В славянской традиции волхв – это жрец, мудрец, учитель, волшебник, кудесник, звездочёт, прорицатель, хранитель древних знаний (Вед), умеющий заклинать и общаться со стихиями. Более того, волхвы – духовные водители народа, их роль в обществе была даже более значительной, чем роль князей, ведь они общались с высшими силами, передавая их волю, а князья были людьми выбранными. С русскими волхвами, как известно, «разделались» позднее – с принятием христианства. Тогда со стороны властей они подверглись таким гонениям и репрессиям, каких не видывала русская земля. Их убивали, топили, закапывали по грудь в землю, вешали на дубах, ссылали, пытали, но чаще – сжигали заживо в «милосердных» христианских кострах, как сжигали и древние капища, на месте которых позднее воздвигали собственные храмы.
Но чтобы родная дружина могла поступить так, как сказано у В. С. Высоцкого, невозможно было представить и помыслить. Без совета волхва воины не выступали в поход; города закладывались на тех местах, которые указывали волхвы; без их наставления не делалось ничего, не предпринималось ни одно действие, ведь в их словах видели волю богов.
Напомним, что Вещий Олег (IX в. – 912 или 922) – легендарный русский князь, прозванный Вещим за высокие заслуги перед Отечеством, родственник Рюрика, который поручил ему стать опекуном своего малолетнего сына Игоря после своей смерти; князь новгородский и киевский, сумевший объединить и сплотить народ, укрепить и усилить державу; князь-жрец, первым нанесший удар по Хазарскому каганату. Знаменитые слова «Киев – мать городов русских», согласно преданию, принадлежат именно Олегу Вещему. Олег предпринял удачный поход на Византию, прибегнув к необычной осаде города – велел поставить корабли на колёса, и когда подул попутный ветер, они подняли паруса и посуху пошли на Царьград, что вызвало испуг и смятение в стане врагов, и они немедленно предложили мир русичам. После чего Олег в знак русской победы прибил «червлёный щит» к воротам Царьграда. Сведения о смерти Олега противоречивы, известна легенда о том, что волхвы предсказали ему гибель от любимого коня, и князь приказал увести его от себя. Через несколько лет конь умер, и Олег захотел взглянуть на его останки, встал ногой на череп, но в нём жила змея, смертельно ужалившая князя, и он умер – так сбылось предсказание волхвов.
Образ великого князя был воплощён в русской литературе А. С. Пушкиным, К. Ф. Рылеевым, Н. М. Языковым, И. И. Кобзевым, Н. И. Тряпкиным и др. Предпринял это и В. С. Высоцкий – но как?! Он походя оскорбил тех, кто является гордостью русского народа, его национальной святыней, отсюда и совет волхвам «похмелиться». И не надо говорить, что это шутка, подобным не шутят. Удивительно, почему до сих пор никто этому не возмутился?

Однажды в интернете нам попалась полемическая статья «Я ненавижу советского Высоцкого...», автором которой был некий Яровитязь. Не знаем, кто пользуется этим псевдонимом, но материл этот, что называется, зацепил за живое, может быть, из-за своей публицистичности и экспрессии; цитируем: «Что это такое хрипящее, однотипное и однотональное, кому может это понравиться? Как можно воспринимать его стих после Лермонтова и Есенина? Я познакомился с Высоцким после блестящей русской классики, после высоких од Ломоносова, изысканности Пушкина, эстетичности поэтов Серебряного века, и тут меня познакомили с этим и меня заставили учить ЭТО. Как русская поэзия могла скатиться до такой пошлости и безвкусия?» [21]. Прочитав эти строки, подумалось: конечно, запальчиво-полемично, но зато появился человек, который высказал наболевшее: в самом деле – как вообще можно ставить на одну полку столь противоположных авторов, это не просто дурновкусие – кощунство. В конце концов, есть профессионалы и есть любители, и, конечно, у любителей никто не отнимает права писать, пусть себе сочиняют, но не забывают меткое замечание А. С. Пушкина по поводу коня и «трепетной лани».
На вопрос же, почему никто не высказал этого раньше, ответить легко – потому что в советское время (в силу высоких художественных требований и нравственного ценза) не было и не могло быть столь оголтелой пропаганды автора подобного уровня; при всех недостатках и перегибах отбиралось то, что отвечало зравомыслию, хорошему вкусу и нормам морали. Оголтелая же пропаганда данного автора началась лишь с приходом реформаторов-демократизаторов, которые всё перевернули с ног на голову, назвав белое чёрным и чёрное белым, разрушили промышленность и сельское хозяйство, приватизировали всё, что могли, по дешевке скупили государственную собственность, отменили графу о национальности в паспорте, раскололи Союз писателей, «выкинули» отовсюду неугодных писателей патриотического толка и, напротив, стали насаждать тех, кто воспевал вседозволенность, тем самым способствуя распаду общества.
Хотим добавить и заметить автору статьи, что сама русская поэзия никогда не «скатывалась» до подобного уровня – просто либеральные круги стали выдавать за русскую литературу то, что таковым не является.
Обратимся снова к статье: «Как советская публика могла рукоплескать этому, для меня до сих пор загадка. Культурный шок, испытанный мною от стихов и голоса Высоцкого до сих пор не преодолён. У меня экзистенциальное отвращение к Высоцкому. Когда мне очередной антисоветчик начинает рассказывать всё самое плохое про СССР, у меня где-то подсознательно за всем сказанным рисуется пение Высоцкого» [21]. Согласимся, что подобные чувства испытывали многие – именно культурный шок. Разве не так?
Такие песни подходят только для разнузданного, разгульного веселья, но не для спокойного прослушивания в нормальном (даже не рафинированном) обществе. Могут возразить, дескать, слушать эти песни как будто весело и «прикольно» – с одной стороны, но с другой стороны – трагично и страшно, ведь в них перед нами рисуется мир, где живут падшие люди, деградирующие личности, вырожденцы, алкоголики, тунеядцы, дебоширы; где перед человеком открываются не сияющие горизонты, а бездны низменных страстей и пороков, а ведь эти песни рождены во времена СССР.
Но мы же помним эти недавние времена, мы и сами родились в советской стране и можем засвидетельствовать, что жизнь в Советском Союзе никогда не была такой, какой её изображал В. С. Высоцкий, а если и была – то как исключение и, видимо, для определённых социальных (или асоциальных) групп, где он чувствовал себя органично. Просто это был его путь, он его выбрал – добровольно и осознанно, и шёл по этому пути к своей гибели. Признаемся, что мы тоже когда-то пытались слушать песни этого исполнителя, однако быстро поняли, что он – певец трущоб, притонов и подворотен, глашатай распада, трубадур порока. И его блатные интонации никак не могут конкурировать с волшебными ритмами русской лирики, с гармоничными строками Дмитрия Веневитинова, Петра Бутурлина, Фёдора Тютчева, Ивана Никитина, Алексея Кольцова, Аполлона Майкова, Льва Мея, Степана Шевырёва, Якова Полонского, Николая Гумилева, Дмитрия Кедрина, Сергея Городецкого, Александра Кондратьева, Николая Клюева, Петра Орешина, Сергея Клычкова, Спиридона Дрожжина, Алексея Ганина, Александра Яшина...


Конечно, есть и у В. С. Высоцкого удачные, точные строки, есть смешные моменты, но не они делают погоду и характеризуют его творчество в целом. Мы говорим о векторе его творчества, общей направленности, устремлённости, а куда он был у него устремлён? К пропасти, разрушению, разложению, деградации, распаду, гибели. Даже если и были у него какие-то способности к сочинительству, то вектор их страшен. Процитируем ещё раз строки из статьи Яровитязя: «Вы можете не любить СССР за отсутствие колбасы, жвачки и джинсов, за плохие машины и неудобные, некрасивые ботинки, отсутствие моды. Я почти всего этого не застал, и мне мои девяностые кажутся куда страшнее и голоднее вашего дефицита, но я не люблю СССР за наличие в нём песен Высоцкого. Каждый раз, когда слышу песню Высоцкого, доносящуюся из квартир многоэтажек, знаю, что очередной советский человек спился и ведёт маргинальный образ жизни. У меня, человека девяностых, стойкая ассоциация опустившегося алкоголика и песен Высоцкого, у меня стойкое ощущение нищеты и безысходности с песнями Высоцкого.
Я подозреваю несомненный заговор против России в том, что из года в год, этому человеку в день рожденье и дату смерти, так много времени уделяет зомбоящик, а недавно целый большой художественный фильм сняли. Такое внимание как будто подсказывает – слушай Высоцкого, маргинализируйся, самоуничтожайся, времена всё те же, дальше будет только хуже» [21]. Трудно не согласиться со словами об ощущении безысходности, которое возникает при слушании песен В. С. Высоцкого.
Кто-то возразит: он был хороший актёр. Но мало ли хороших актёров? Да у нас были и гениальные актеры (Елена Гоголева, Михаил Царев, Михаил Яншин, Евгений Лебедев и др.). И почему все так любят говорить об образе Хлопуши в его исполнении? Или том же Гамлете, исполнение которого было не лучше и не хуже, чем у других; к тому же, и в том и в другом случае выигрышен сам материал, его трудно сыграть плохо.
Говорят, его творчество – это надрыв, нерв. Но о каком «надрыве» идёт речь и отчего – от сытой, удобной, обеспеченной жизни? Известно, что он пользовался благами и преимуществами, каковых не знали многие. Просим прощения за бытовые подробности, однако заметим, что ездил он на «Мерседесе», когда для людей счастьем было иметь простенькие «Жигули»; летал за границу, как другие ездят на загородную дачу; но при этом из него делают мученика, борца с советским «режимом». Но о каком «режиме» идёт речь – о том, который предоставлял своим гражданам бесплатное образование, медицину, квартиры, дачи, профсоюзные путёвки в санатории, а вместе с этим – безопасность, защиту, стабильность и уверенность в будущем и т. д.? Который и этого человека научил всему и предоставил ему все возможности для творчества?
И о каком «нерве» речь, если он жил как хотел, пел, выступал, играл в театре, снимался в кино, гонял на дорогих автомобилях, выпускал пластинки и т. д. Но он словно этого не замечал, видя только негативные стороны, более того, он чувствовал себя гонимым и потому «отблагодарил» страну за всё, написав за год до смерти: «И нас хотя расстрелы не косили, / Но жили мы, поднять не смея глаз, – / Мы тоже дети страшных лет России, / Безвременье вливало водку в нас» [4]. Так и хочется воскликнуть: эк махнул, сравнив стабильно-советское время (особенно 70-80-е годы XX века) с первыми послереволюционными годами, когда к власти, по меткому определению М. А. Булгакова, пришли «швондеры» и «шариковы», в результате чего и наступили эти времена, о которых А. А. Блок написал: «Мы – дети страшных лет России». В. С. Высоцкий в качестве реминисценции использовал эту блоковскую строчку.  
Но главное в другом – в том, что в это же самое время многие русские поэты претерпевали значительно бо́льшие трудности: например, Николай Рубцов жил в очень скромных условиях, вспомним хотя бы его трагично-душераздирающее стихотворение «Фиалки» и его последние строчки «О... Купите фуфайку. Я отдам – за червонец». Трудную жизнь прожил и мало печатался при жизни Анатолий Передреев; почти не печатался Сергей Морозов. Почему никто не вспоминает Юлию Друнину, отважную женщину, прошедшую Великую Отечественную войну и не выдержавшую «гримас» перестроечного времени? Много ли мы знаем о жизни и творчестве Алексея Шадринова, Вячеслава Кондратьева, Ивана Лысцова, Дмитрия Фролова, Бориса Примерова? Все эти люди – при огромном таланте – не имели и десятой доли тех благ и преимуществ, какие имел В. С. Высоцкий, но только они свою страну любили и свою эпоху «безвременьем» не называли, женщин – превозносили, друзей – уважали и никого не обвиняли в том, что от горестей жизни им кто-то «вливал водку», хотя горести, конечно, были.


Кто же так навязывает эту странную высоцкоманию, кому это выгодно, и за кого принимают людей, способных отличить настоящую лирику от низкопробной? А ведь у нас таковых много хотя бы потому, что у русского человека генетическое чувство слова, идущее из глубины веков, со времён боянов-песнотворцев. И ещё потому, что наша страна дала своим гражданам прекрасное образование – нацеленное на творческое осмысление полученных знаний и умений; и дала воспитание – в основе которого была любовь к Родине, уважение к людям, трудолюбие, милосердие, великодушие, бескорыстие и постоянное духовное совершенствование, а не алчное потребление.  
И тем не менее наше время, называемое эпохой глобализации и стандартизации, нивелирует почти всё и стирает границы даже между добром и злом. Язык, великий русский язык, деградирует, в нём появляется всё больше нелепых, чужеродных слов, множество сокращений, заимствованной лексики, сленговых образований – вроде годнота (отличная вещь), хайп (шумиха), чилить (тусовать), агриться (злиться) и т.д. Популярным стало жаргонное слово лох со значением «простак, простофиля, доверчивый человек, которого легко обмануть».
У В. С. Высоцкого есть песня: «Идёт охота на волков. Идёт охота! / На серых хищников – матёрых и щенков. / Кричат загонщики, и лают псы до рвоты. / Кровь на снегу и пятна красные флажков» [4]. Говорят, автор идентифицировал себя со своими персонажами, входил в образ, т. е. он писал то, что называют ролевой лирикой. Безусловно, здесь есть подтекст. В данном случае охотники-загонщики – то есть те, кто у руля власти, хозяева жизни. Волки – те, кто противостоит им, это так называемые «борцы» за свободу, права человека, якобы притесняемые и гонимые. Конечно, он себя ассоциировал с волками, которых «обложили» безжалостные охотники, а ему хочется свободы и неподчинения, своеволия и самоутверждения. По сюжету волк вырывается за пределы и уходит.
Однако ныне, как нам представляется, ситуация иная – то ли «волки» и «загонщики» поменялись местами, то ли место «волков» теперь заняли те самые «лохи», и потому кажется, что «обложили» не волков, а «лохов», в роли которых, похоже, все мы. К великому ужасу и сожалению, такое ощущение, что сегодня, именно мы воспринимаемся теми простодушными людьми, которых легко обвести вокруг пальца.
В 1994 г. Н. И. Тряпкин написал удивительные строки:

Сердце тоскует, чего-то боюсь.
Русь пред глазами – и вовсе не Русь.
Дверь – на замок.
Гости не наши и стол не для нас,
Жизнь догорела, и в песне угас
Лёгкий дымок [17, с. 187].

В песне, может быть, дымок и не угас, но то, что ныне «стол не для нас» и перед глазами будто «вовсе не Русь» – очень похоже. Оттого и вещают «голубые экраны» о новомодных героях, предлагая их нам в качестве духовно-нравственных ориентиров, а доверчивые зрители выступают в роли «лохов». И лавина непрофессиональных авторов хлынула в литературу, возомнив себя писателями, «инженерами человеческих душ» и, «не боясь греха», славя друг друга. Такова современная ситуация.
Получается, что в условиях, когда профессиональный писательский союз расколот и претерпевает трудности самого разного рода, мы столкнулись с удивительным явлением – подменой профессиональной литературы либо суррогатом, либо тем, что за неё выдают, любительской, самодеятельной, имеющей несравненно более низкий уровень; которая, безусловно, имеет право на существование, но даже ни на йоту не приближается к ней и не может считаться таковою, так как не только несёт в себе иные идеи, пропагандирует другие ценности, но и заключает смыслы, часто далёкие от подлинно художественных и традиционных.

Признаемся, что читать В. С. Высоцкого сложно – именно в силу того, что перед нами – не стихи, а песенные тексты, и они грешат многочисленными ошибками, обусловленными их спецификой – недопустимыми в поэтической речи и возможными в песенном жанре. Это постоянные ритмические сбои, рваный ритм, нарушение размера, внезапный переход с одной длины стиха на другую, слабые рифмы, неожиданные паузы и т. д. И признаемся также, что при чтении его текстов часто возникает ощущение двойственности, противоречивости. С одной стороны, это вроде бы неплохо, поскольку противоречивость может говорить о творческом росте автора, эволюции его взглядов, стремлении разобраться в происходящем, понять суть явлений и т. д., и потому он может иногда отрицать свои прежние высказывания. Но с другой стороны, есть базовые ценности, которые нерушимы. Когда мы сталкиваемся с подобным – это настораживает. У В. С. Высоцкого странные мысли о раздвоении появлялись давно. Как говорится, из песни слова на выкинешь, как не выкинешь и этих его строк, каждая из которых полна алкогольно-разрушительной сути; вот лишь некоторые:
«Ненависть – в почках набухших томится, / Ненависть – в нас затаённо бурлит, / Ненависть – потом сквозь кожу сочится, / Головы наши палит!» («Баллада о ненависти») [4].
Но почему – «ненависть», откуда она? Читаем дальше: «Я целеустремлённый, деловитый, / Подкуренный, подколотый, подпитый! / Эй, что вы на меня уставились – я вроде не калека! / Мне горло промочить – и я сойду за человека» («Баллада об оружии») [4]. Здесь вопросов, кажется, не возникает: персонаж чувствует себя человеком только когда «промочит горло».
Вновь читаем: «Ты не вой, не ной, не ной: / Это ж кризис – нефтяной, / Надо больше опасаться, / Что наступит спиртовой!» («Гули-гули-гуленьки») [4]. Здесь тоже всё ясно.
Далее: «Нам внушают про проводку, / А нам слышится – про водку; / Нам толкуют про тройник, А мы слышим: "на троих"» («Давно, в эпоху мрачного язычества...») [4]. Ещё строфа: «Слышал с берега в начале – / Мне о помощи кричали, о спасении. / Не дождались, бедолаги, – / Я лежал, чумной от браги, в отключении» («Две судьбы») [4].
И наконец: «Сколько ребят у нас в доме живёт, / Сколько ребят в доме рядом! / Сколько блатных мои песни поёт, / Сколько блатных ещё сядут» («Если б водка была на одного...») [4].
И напоследок несколько цитат: «Я сказал врачу: "Я за всё плачу!" За грехи свои, за распущенность», «Лучше я загуляю, запью, заторчу», «Морды будем после бить – я вина хочу!» [4].
Понятно, что все эти строки об одном – о пьянстве, и персонаж перед нами – опустившийся человек, смысл и цель жизни которого – алкоголь. Лирический герой, почему-то полный ненависти, подкуренный, подпитый, «чумной от браги», опасающийся, что наступит «спиртовой кризис». Да о чём это, из какой жизни? Кстати заметим, что коллеги В. С. Высоцкого говорили, что он был хорошим товарищем, умел быть верным, ценил дружбу и т. д. Но тогда почему его лирический герой часто не таков?
Ещё в 1969 г. он написал песню «И вкусы и запросы мои – странны...», где были такие строки: «Я лишнего и в мыслях не позволю, / Когда живу от первого лица, – / Но часто вырывается на волю / Второе Я в обличье подлеца. / И я боюсь, давлю в себе мерзавца...» [4]. Конечно, можно сказать, что таковым было его авторское самоощущение, его душевные метания и что это – результат повышенной требовательности к себе.
Но почему он жил с этим чувством раздвоения и что его порождало – окружающая реальность или таковы были личностные особенности? В другой раз он вновь писал: «Меня опять ударило в озноб, / Грохочет сердце, словно в бочке камень. / Во мне живёт мохнатый злобный жлоб / С мозолистыми цепкими руками» [4]. И здесь же: «Он ждёт, когда закончу свой виток, / Моей рукою выведет он строчку, – / И стану я расчётлив и жесток / И всех продам – гуртом и в одиночку» [4]. Это стихотворение написано в 1979 г., через десять лет после вышеприведённого, значит, эта тема волновала, беспокоила, требовала выхода, и его «второе Я» постоянно давало о себе знать. И обратим внимание, что написано оно за год до смерти, когда он был уже далеко не юноша, находящийся на перепутье, в поиске самого себя, а опытный и зрелый человек, способный делать выводы о своей жизни. И вдруг – «стану расчётлив и жесток» – зачем? Кого он хотел «продать»? Вопросов к его творчеству остаётся много. И почему-то вспоминаются мудрые слова философа Ивана Ильина: «А ведь лучшее в жизни не продажно».


Подмена духовно-нравственных ориентиров и подлинной литературы её суррогатом вынуждают поднимать эту тему. Повторим ещё раз: творчество таких авторов, как В. С. Высоцкий, безусловно, имеет право на существование, однако выдавать его за образец лирики нельзя, недопустимо и неверно, поскольку от подлинной литературы и настоящего искусства оно далеко. Оно должно оставаться в своих рамках и для определённой категории читателей и слушателей, которые могут довольствоваться подобным уровнем и органично сосуществовать в мире «песенных блатарей» (согласно Г. В. Свиридову). Заодно напомним, что в пору жизни этого автора-исполнителя профессиональные литераторы не жаловали его и не признавали в нем своего коллегу, что общеизвестно.
Однако зададимся вопросом, каким должно быть искусство, куда оно должно звать и какова должна быть его направленность? В древности Пифагор, а затем и другие мыслители говорили о катарсисе как великой трагедийно-очищающей силе искусства. Обладает ли творчество В. С. Высоцкого таким свойством, «очищает» ли оно человека – вопрос риторический.
Можем мы вспомнить и о принципе искусства как подражании жизни – мимесисе, о котором писали многие исследователи. «Концепция искусства как подражания природе стара, как мир. Собственно, мимесис, что и означает подражание природе – древнейший принцип эстетики, известный ещё в античные времена. Более того, это подражание нашло своё отражение, прежде всего, в народных обрядовых традициях, зародившихся из желания следовать законам природы и отображения её цикличности. <...> В дальнейшем эта тема не переставала волновать мыслящих людей, об этом нам оставили свои сочинения древние авторы, среди которых Аристотель, Платон, Демокрит» [11, с. 106 – 107]. Да и позднее об этом размышляли многие авторы, а некоторые оставили потомкам обширные сочинения, как, например, немецкий филолог Э. Ауэрбах, написавший книгу-исследование «Мимесис», где он признавался: «Предмет этой книги – истолкование действительности в ее литературном изображении или "подражании" – занимает меня с давних пор» [1, с. 545].
Надо полагать, что ни один творческий человек не прошёл мимо этой темы, размышляя о сути искусства в жизни человека, его месте в историческом процессе, а заодно и роли лично его самого. Но если искусство – подражание жизни, то стало быть, какова жизнь – таково искусство. С одной стороны, это так, но с другой стороны, главным здесь остаются личностные качества и установки творческого человека, и каждый выбирает то, что ему близко: один даже в мутной луже заметит блики солнца, другой и на солнце увидит только пятна.
Заодно напомним слова английского поэта Сэмюэля Кольриджа о том, что поэзия есть всё же лучшие слова в лучшем порядке. Так зачем прибегать к сниженной лексике, как это делал В. С. Высоцкий?
По мнению древних натурфилософов, Вселенная состоит из первоэлементов (воды, огня, воздуха и земли) и имеет свою структуру, поэзия также состоит из неких элементов и тоже имеет свою структуру, свою архитектонику. В последнее время все чаще говорят о том, что мысль и слово материальны и что мы своей мыслительной деятельностью создаем, строим, формируем пространство, и ответственность за содеянное лежит на каждом из нас. Если мы хотим, чтобы наша поэтическая Вселенная стала гармоничной, все наши помыслы, слова и деяния должны быть направлены на созидание. Значит, искусство, вплетаясь в общий процесс, должно не принижать человека, не опускать его, не умалять его достоинства, не опошлять его чувства, но всеми способами и средствами возвышать, поднимать и облагораживать.


(Рыжкова-Гришина Л. В. Литература и сублитература: о векторе поэтического творчества // Российский научный журнал, 2018, № 1(58). С.164 – 180.
[Электронный ресурс]. URL: http://www.rnjournal.narod.ru/58.pdf )