Образность речи в русском языке

Что представляет собой современная наука о языке - филология? Это конгломерат различных гуманитарных дисциплин, предметом изучения которых является текстовая информация. Тысячестраничные фолианты приобщают будущих специалистов словесников к миру языкознания: лексикологии и фонетики, морфологии и синтаксиса, семантики и антропофоники, фонологии и стилистики, и так далее, и так далее (кстати, здесь и четверти входящих дисциплин не перечислено)….

Казалось бы, такой охват не должен оставить неясности даже в самых незначительных проблемах. Однако, как в известной сатире: На обложке рекламируемого дополненного, исправленного и откорректированного издания вдруг выгравировалось: “Бретонская энциклопудия”, - так и в филологии, главные (титульные) вопросы: «Что такое русский язык? Почему он так устроен и каким образом он влияет на наше мышление и сознание?», - вызовут такой разброс и неопределенность комментариев, что при всём старании, мы так и не поймём, о чём же идёт речь…. Так что будем по Высоцкому «выбираться своей колеёй».

Ранее мы пытались выявить механизмы образования омонимов и синонимов в русском языке [1]. Теперь же рассмотрим соотношение смысла и эмоции в образной русской речи.
 
Напишем простую фразу: «Какая погода!». Однако попытка прочесть её вызовет у нас затруднение. Что имеется в виду? Возможно, здесь сожаление о неудачно проведённом отпуске, но, может и радостное восклицание. Только узнав контекст, мы сможем успешно завершить попытку. Или: «Я прослушал всю симфонию». Это может сказать человек, внимательно выслушавший симфонию всю, до конца. А может быть, и наоборот – человек пропустил всё мимо ушей, так и не услышав ничего. Значит, глагол прослушать в разных значениях выступает в качестве антонима к самому себе.

Подобным качеством обладают и другие слова. Например, прилагательное бесценный, у которого два противоположных значения – «имеющий очень высокую цену» и «не имеющий никакой цены». Наречие наверно тоже можно употреблять в антонимичных смыслах. Я узн;ю это наверно, что означает точно, достоверно; Я, наверно, это узн;ю – то есть с предположением: может быть, узнаю, а может быть, и нет.

Это явление (совмещение противоположных значений в одном слове), являясь разновидностью антонимии, представлено во многих языках и называется «энантиосемия» (от греч. enantios - противоположный + sema - знак).

На что обращает внимание филология в этом лексическом феномене? На мой взгляд, как всегда, на следствие, а не на причину. В результате энантиосемия, а также и оксюмороны видятся нам лишь забавными казусами. Конечно, при описании этих явлений нельзя не упомянуть причины их образования, и филология называет (но только не главные!): ирония, сарказм, перенос смысла и, конечно – многозначность (без неё нельзя!). Как это соотносится с принципами построения языка, искать здесь бесполезно! Более того, налицо очередная иллюстрация процесса воспитания калейдоскопического восприятия изучаемого явления.
 
Ранее мы говорили [2], что любое понятие, выраженное словом русского языка, содержит две смысловые стороны. Одна сторона – возвышенная, духовная, другая – приземленная, бытовая, материальная, например, Троица (святая) – тройка лошадей, восторг, торжественность – торговля, торжище, Дух (святой) – дух (запах)…. Часто первая читает корень слова слева - направо, другая, наоборот справа – налево. Например, длань - ладонь, царь дум - мудрец (мудрить), наказ – за  кон <то есть за границы естества> и т.д.

Что к этому представлению добавляет энантиосемия?

Мы уже знаем, что речь тесно связана с мышлением, и в речи, как и мышлении, тоже есть логическая (конкретная) и образная составляющие. Мы также установили, что указанным процессам мышления соответствуют разные частоты магнито- и электроэнцефалограмм, причём, образное располагается в низкочастотном диапазоне (доли Герца), а логическое - совпадает с частотами Теслы-Шумана – 7;10Гц (альфа-ритм) [3]. И тот, и другой диапазон соответствует циклам колебаний физических полей всей внешней среды – от Земли до космоса. Проверим, вписывается ли наша речь в указанную закономерность?

Прочтите предыдущий абзац в естественном темпе речи. Вы обнаружите чрезвычайно интересный факт. Оказывается, что частота следования гласных в нашей речи близко совпадает с альфа-ритмом! И если вдуматься, это ожидаемое качество речи, поскольку логическое мышление и речь тесно связаны. Нас, однако, интересует, что имеют в виду, когда говорят об образной речи? Филология учит нас, что лексические средства образности основываются на энантиосемии, оксюморонах, переносном смысле слова, и конечно, его многозначности [4] (метафора,  метонимия, синекдоха и т.д.).
Например:
- метафора: гнездо птицы и роман Тургенева «Дворянское гнездо».
- метонимия: «Нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою»
- синекдоха: светлая аудитория; способная аудитория

Если судить по примерам, то указанный выше перечень лексических средств здесь совсем не причём. Дело в том, что слово становится членом предложения, смысл которого формируется не столько указанным словом, сколько всеми словами совместно. И привлекать сюда несвойственную исконному русскому языку многозначность слова, совсем не требуется.

Гнездо по Далю – помещение или место, где живут и выводят потомство. Причём указанный смысл одинаков применительно и к птичьему, и к осиному, и даже к воровскому гнезду. А вот в составе предложения происходит уточнение смысла.

Аналогично для других примеров. Важно подчеркнуть, что образ создаётся не отдельным словом, а предложением. Даже, если есть какое-то объемлющее понятие, выражаемое отдельным словом, то смысл его всё равно нам будет ясен только после толкования, то есть в составе законченного по смыслу предложения.

Но есть ещё одна форма образной речи, как вы поймёте далее, вполне очевидная, и умалчиваемая в филологии. Вы, наверное, уже догадались. Образному ритму соответствуют пение и молитва. И то, и другое резко снижает частотные ритмы нашей речи, переводя восприятие, а следовательно, и мышление в область образов. Кстати, отсюда ясны следствия уменьшение числа гласных в азбуке. Речь, произношением преобладающих согласных становится импульсной, то есть высокочастотной и удаляется от частот, соответствующих образности мышления.

        Интересные наблюдения.
Тексты широко известного теософского труда «Учение живой этики» Е.И.Рерих написаны необычным стилем: сказуемое, как правило, ставится в конце предложения. В русской речи так не принято. Смысл текста в этом случае не может быть «схвачен» известными методами скорочтения, и принуждает русского человека читать, «шевеля губами», то есть, произнося про себя слова. Кроме того такое положение сказуемого смягчает естественное падение звука в конце предложения (проверьте сами!), чем достигается уменьшение глубины модуляции низкочастотной (словесной) составляющей речи, и следовательно, размытие образной части воспринимаемой информации. Поэтому смысл текстов Учения как бы ускользает от читателя, остаётся только речитативная составляющая. Это наводит на мысль о целенаправленном сокрытии главной сути Учения. Но зачем?.... Указанный приём широко использует также В.Мэгре в цикле об Анастасии…. Известен он и в среде манипуляторов. В перестроечные годы, в пору становления демократического телевидения этот приём просто бросался в глаза (особенно после классики школы Игоря Кириллова). Новые дикторы, пусть и не меняли традиционный стиль построения предложений, но в конце предложения не понижали интонацию, а оставляли неизменной. Цель - понятна (но, конечно, не дикторам: они здесь – в роли попугаев)….
   
Каждый из нас знает, как бывает тяжело иногда выразить свою мысль. Ключевский, будучи великим мастером русского языка, писал: «Легкое дело – тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить – тяжелое дело»…. Почему так? Связано это, в первую очередь с тем, что мы от рутинной логики слов переходим к смысловому содержанию нашего сообщения, то есть, формируем образ. Каждый переход (от слова к предложению, от предложения к абзацу и далее ко всему тексту) связан с изменением частоты речевых смыслов и эмоций в сторону её уменьшения, а значит в сторону образности. И здесь речевой автоматизм в произношении слов становится бесполезным и даже мешающим. На этот случай нужна образность мышления, а высокочастотное произношение затрудняет, зашумливает это качество. Вот почему для выхода в состояние вдохновения так важно уединение мысли.

Вернёмся к приведенным вначале примерам энантиосемии. На мой взгляд приписывание слову внутренних противоречий говорит о том, что авторы не чувствуют присутствия внешнего, низкочастотного (образного) смыслового и эмоционального ритма, в контексте которого находится это слово.

Например.

Какая погода! Достаточно прочесть эту фразу с эмоциональным содержанием (иронией или сарказмом), которое изменит частоту безучастного прочтения, и собеседнику будет понятно, о чем идёт речь (частота, при этом, уменьшится, поскольку эмоция одни гласные форсирует, удлиняет, а другие подавляет).
                 
Я прослушал всю симфонию. Для понимания этой фразы достаточно контекста, то есть окружения этой фразы, например: Я прослушал всю симфонию, и она очень понравилась. Удлинение фразы также приводит к уменьшению частоты восприятия в сторону образности.

Заметим, что такое представление не изменяет смысла первокорня, (например, слушать), смысл сообщения определяется предложением или эмоциональной нагрузкой.

Для иллюстрации приведу некоторые примеры из Ключевского, где смысл каждого слова неизменен, но фраза содержит в себе свой неповторимый, а главное не выводимый напрямую из входящих во фразу слов, образ [5].
 
Стилистическое лукавство:«В университете при Академии наук (речь идет о XVIII веке) лекций не читали, но студентов секли»;

или о времени Петра: «Казнокрадство и взяточничество достигли размеров, небывалых прежде, разве только после…»;

о стихотворстве царя Алексея Михайловича: «Сохранились несколько написанных им строк, которые могли казаться автору стихами».

Антитезы:
об эпохе Петра I: «Личная свобода становилась обязательной и поддерживалась кнутом»;

о воображаемом предке Евгения Онегина: «Он (этот „предок“) старался стать своим между чужими и только становился чужим между своими»;

и ещё раз по нашей теме: «Легкое дело – тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить – тяжелое дело».

А вот Арсений Тарковский:

Не для того ли мне поздняя зрелость,
Чтобы, за сердце схватившись, оплакать
Каждого слова сентябрьскую спелость,
Яблока тяжесть, шиповника мякоть,

Над лесосекой тянувшийся порох,
Сухость брусничной поляны, и ради
Правды - вернуться к стихам, от которых
Только помарки остались в тетради….

                                          *  *  *
Всё, что мы сказали, приводит к мысли о явном излишестве многих лексикологических разделов, к которым мы сейчас добавили и энантиосемию. Без понимания основополагающих принципов нашей речи и связи её с мышлением и природой, филология очень напоминает первые созерцательные учения о цвете, в которых перечислялись все существующие в природе цвета: от цветов радуги до цвета «вздоха слона» или «бедра испуганной нимфы», но и только.  Фолиант с перечисленными цветами, а их многие тысячи, тоже был бы впечатляющим.