О Розанове «Пророк» или «юродивый»? Василий Розанов за 90 минут Сост. Ю. Малкова

О Розанове «Пророк» или «юродивый»? Василий Розанов за 90 минут Сост. Ю. Малкова
Василий Розанов за 90 минут Сост. Ю. Малкова.— В19 М.: ACT; СПб.: Сова, 2006
«ПРОРОК» ИЛИ «ЮРОДИВЫЙ»?
Сложным, непредсказуемым человеком был Василий Васильевич Розанов, успевший поссориться едва ли не со всеми своими современниками. Мало найдется в русской литературе писателей, вокруг которых кипели бы такие ли¬тературные битвы, перекрещивалось столько копий из про¬тивоположных лагерей, как вокруг и по поводу Розанова. Он был весь соткан из противоречий, и лучше всего это вид¬но в его «листве».
«Саморазорванность» Розанова как бы повторяет анти-номичность русской жизни, русского национального харак¬тера. Он не был двуличен, он был двулик. Подсознательная мудрость его знала, что гармония мира — в противоречии, что влечение к антиномиям приближает нас к тайнам мира. «Обширность» для Розанова — черта идеального челове¬ка. Обширный человек по «амплитуде размаха» совмещает в себе «несовместимые контрасты жития, звуков, рисунков, штрихов, теней, идеалов, „памяток", грез», — так он писал с восхищением об одном из своих друзей, но это с полным правом можно считать и самохарактеристикой.
Современники часто называли писателя юродивым и даже находили не совсем нормальным. Юродивый — это святой, представляющий себя дураком. Поведение юроди¬вого отличается крайней парадоксальностью. Его поступки непредсказуемы и противоречивы: мудрость чередуется с вызывающей глупостью, смирение — с агрессивностью, само¬унижение — с насмешкой.
Правда, в модернистских кругах все алогичное, ирраци¬ональное вызывало интерес и даже было модным — как реакция на засилье позитивизма. Можно вспомнить немало писателей (Михаил Ремизов, Велимир Хлебников), у кото¬рых прослеживаются те или иные проявления юродства. Но Розанов среди них — один из самых ярких и последователь¬ных юродствующих. Он умеет сказать так много отрывоч¬ной, а то и припадочной, репликой, междометием, парадок¬сом. Парадоксальность его афоризмов прикрывается или пародийной стилизацией, или юмором, или нарочитой наив¬ностью, а чаще всего антиномичностью, то есть «сшибани¬ем лбами» двух диаметрально противоположных высказы¬ваний. Его невероятные перепады от самоуничижения к самовосхвалению, от смирения к гневному обличительству совершенно непредсказуемы.
Розанов сознательно шокирует читателя, провоцирует негодование обывателя. Но эпатаж — не самоцель: он сби¬вает читателя с традиционной рациональной манеры мышле¬ния. Через призму его восприятия переосмысляются и как бы оглупляются известные книжные сюжеты, житейские и быто-вые проблемы. Срабатывает нечто вроде эффекта «отстра¬нения», описанного позднее русскими литературоведами-формалистами, прежде всего Виктором Шкловским. Некий шаблонный смысл, помещенный в необычный смысловой кон¬текст, начинает играть новыми, неожиданными гранями. В старом рождается новое. Это творческое, отстраненное ви¬дение непривычного в привычном сквозь шелуху предубеж¬дений и стереотипов восприятия.
Он ставит под сомнения общепринятые ценности пози¬тивистской морали. Обнажая собственные слабости, дерз¬кими выпадами обрекая себя на положение изгоя, как бы получает право говорить все, что думает, обличать пороки людей и общества.
Розанову близко народное понимание правды, образ Иванушки-дурачка вызывает его симпатию и сочувствие как русский национальный тип. Он видит в нем народный пота¬енный спор против рационализма, рассудочности и механи¬ки, народное отстаивание мудрости, доверие к Богу, дове¬рие к судьбе, доверие даже к случаю. «Дураком» вообще Розанов называл себя охотно и по всякому поводу: «Я не „блудный сын" Божий... Но я шалунок у Бога. Я люблю шалить. Шалость, маленькие игры (душевные) — мое посто¬янное состояние».
Он до старости чувствовал себя мальчишкой-озорником. Детское восприятие, как и народное, особо привлекало пи¬сателя своим чистым, лишенным рассудочности и практициз¬ма мышлением. Полностью отказаться от юмора и озорства он не захочет и в старости, и даже перед смертью. Одно из своих предсмертных писем Розанов подписал, в соответ¬ствии с канонами юродства: «Васька дурак Розанов».
Смеется Розанов очень часто, и над собой не менее ча¬сто, чем над окружающими. Ирония, шутовство, арлекина¬да постоянно оживляют его сочинения. Смех критиков над ним ему не страшен: он сам знает, что смешон, и рад сме¬шить. Розанову решительно не нравятся люди без чувства юмора, строгие, самоуверенные проповедники прописной морали. Неслучайно один из его упреков Христу: «Христос никогда не смеялся». Со своим юродством и алогизмом Розанов настолько далек от рассудительной европейской мысли, что его жизненная философия может рассматривать¬ся лишь в контексте миропонимания русского народа, в све¬те народной философии «дурака». Суть России в том, что она иррациональна, не раз подчеркивал он.
Мыслитель переменчив во всем, его парадоксальность про¬является в трактовке любой темы — ни в одной нет однознач¬ных решений. Критика не раз упрекала писателя в равнодушии и даже в нелюбви к истине. Это несправедливый упрек. Дело в том, что для Розанова нет прямых решений, простых отве¬тов и все объясняющих схем. Истина раскрывается в борь¬бе, страданиях, в кипении «да» и «нет». Эта диалектика срод¬ни Гераклитовой: жизнь проявляется в том, что каждое свойство переходит в свою противоположность. Истину мож¬но лишь нащупать многократными касаниями с разных сто¬рон. Только «тысяча точек зрения на предмет» может его реально очертить. Эта парадоксальность проистекает из ми¬стического понимания мира как динамического, исполненного движения Космоса, в центре которого — Бог. Как утверж¬дал сам философ, юродство души человеческой, первона¬чальное, неистребимое, лежит в основе религии. Ведь сам мир парадоксален, диалектичен, полон антиномий и загадок. В нем нет рационального порядка.
И не надо сглаживать противоречия, считал мыслитель. Поэтому, возможно, Розанов был против сведения своих сочинений воедино, рекомендуя «мудрому» оставить их в хаосе, в брожении; в безобразии. Так и предстают перед читателями взгляды Розанова — нераспутанным клубком противоречий и остриями нерешенных вопросов.
Его способ мудрствования ученые назвали профетиз-мом — пророчествованиём. Пророческое начало, которое определенно ощущал Розанов в себе, естественно вытека¬ет из его юродства, из напряженности его мистического чув¬ства. Пророк — это пограничный тип между философом и боговдохновенным мудрецом. Пророчество совмещает в себе и страстную религиозность, и рационалистическое раз¬мышление. Ценность пророков состоит не только в том, что они предсказывают будущее, но и в том, что сам тип их лич¬ности совмещает драму юродивого и «надрыв» мыслителя-теоретика.
Пророчествующими мудрецами можно назвать Льва Тол¬стого и Федора Достоевского, Владимира Соловьева и Кон¬стантина Леонтьева. Все они сочетают эсхатологизм, то есть предчувствие конца света, и веру в грядущее Воскресение. Творчество каждого есть набат, пробуждающий русскую философию и литературу, толкающий их к религии. Одно¬временно оно обличает социальные пороки, обнаруживая корни этих пороков все в той же религии.

Василий Розанов за 90 минут / Сост. Ю. Малкова.— В19 М.: ACT; СПб.: Сова, 2006