Афанасий Фет

Юрий Безелянский Афанасий Фет

Золотое перо Фета! Удивительный и душистый поэт-лирик. Мог стать и скрипачом, настолько он был музыкален и виртуозно владел звуком. Фет обладал потрясающим чувством поэзии, был способен улавливать неуловимые душевные движения и колебания, трепет, дрожь, переливы красок и звуков.

Золотое перо Фета! Удивительный и душистый поэт-лирик. Мог стать и скрипачом, настолько он был музыкален и виртуозно владел звуком. В одном из писем Чайковский писал: «Фет есть явление совершенно исключительное; нет никакой возможности сравнивать его с другими первоклассными или иностранными поэтами, искать родства между ним и Пушкиным, или Лермонтовым, или Ал. Толстым, Тютчевым... Скорее можно сказать, что Фет в лучшие минуты выходит из пределов, указанных поэзией, и смело делает шаг в нашу область. Поэтому Фет часто напоминает мне Бетховена... Подобно Бетховену, ему дана власть затрагивать и такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределом слова. Это — не просто поэт, скорее — поэт-музыкант...»

И сам Фет признавался: «Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало моих сил...» Неслучайно многие его стихи положены на музыку.

Фет обладал потрясающим «чувством поэзии», был способен улавливать неуловимые душевные движения и колебания, «трепет», «дрожь», переливы красок и звуков в природе, «волшебные изменения милого лица», быстро меняющиеся переходы и оттенки — все то, что позднее в живописи назовут импрессионизмом.
В 1870 году Лев Толстой, получив от Фета стихотворение «Майская ночь», пишет ему: «Развернув письмо, я первое — прочел стихотворение, и у меня защипало в носу; я пришел к жене и хотел прочесть, но не мог от слез умиления. Стихотворение — одно из тех редких, в которых ни слова прибавить, убавить или изменить нельзя...»




Некрасов: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском поэте, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет».
Корней Чуковский: «Читать Фета — это слаще всякого вина. Стал читать Фета, одно стихотворение за другим, и все не мог остановиться, выбирая свои любимые, и испытывал такое блаженство, что казалось, сердце не выдержит — и не мог представить себе, что есть где-то люди, для которых это мертво и ненужно».

Эти восторженные отзывы отнюдь не означают, что Фет прожил счастливую жизнь. Нет, он прожил жизнь драматическую — в значительной мере из-за своего происхождения. До сих пор идут споры о том, кто был отцом Афанасия Фета. Это довольно темная история.
Богатый русский помещик, горячий поклонник идей Руссо, Афанасий Шеншин приехал в Дармштадт отдохнуть и полечиться. Он снял комнаты в доме Карла Беккера, где пленился его дочерью Шарлоттой Элизабет. Однако Шарлотта замужем, у нее годовалая дочка Каролина, и к тому же она беременна. Но это не остановило русского путешественника: ему очень приглянулась молоденькая немочка, и он предложил Беккеру расторгнуть неудачный брак его дочери и отдать ее ему. Тот не согласился на авантюрный вариант, и тогда Афанасий Шеншин похищает Шарлотту — произошло это в начале 1820 года — и увозит ее в далекую Россию, естественно, с ее согласия. Там, в имении Новоселки Мценского уезда Орловской области, 23 ноября (5 декабря) 1820 года рождается мальчик, названный в честь отца Афанасием.
С матерью все ясно. Но кто отец? Окружной асессор Иоганн Фет? Сам Шеншин? Или кто-то другой? Да и кто мальчик по национальности? Немец, еврей, русский? Толстые (а Фет дружил с Львом Николаевичем) считали его евреем. Старший сын писателя, Сергей Львович, писал: «Наружность Афанасия Афанасьевича была характерна: большая лысая голова, высокий лоб, черные миндалевидные глаза, красные веки, горбатый нос с синими жилками... Его еврейское происхождение было ярко выражено, но мы в детстве этого не замечали и не знали».
С одной стороны, он — нежный и ангелоподобный поэт, с другой — сильный и властный человек, домовитый, прижимистый. Тургенев смеялся над Фетом: «Он с такой интонацией произносил целковый, даже цалковый, что уже кажется, — будто он его в карман положил».
Эта двойственность, ломавшая Фету жизнь, дополнилась социальной драмой. Брак матери с отцом признали незаконным, и Афанасий в юношеском возрасте лишился фамилии Шеншин, дворянства и всех привилегий. И ему пришлось приложить титанические усилия, чтобы занять достойное место в обществе. Окончив Московский университет, он подался в армию и одновременно упоенно писал стихи. Но добиться «жизнеустройства» он не смог ни на военном поприще, ни на литературном. Помогли ему стать на ноги деньги жены. «Он сделался теперь агрономом — хозяином до отчаянности, — писал Тургенев, — отпустил бороду до чресл... о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом».
Афанасий Фет оказался умелым хозяином. Спустя годы он с удовлетворением писал своему товарищу-однополчанину: «Я был бедняком, офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава Б-гу, Орловский, Курский и Воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это приобрел усиленным трудом, а не мошенничеством». Свою первую недвижимость — усадьбу Степановку Фет превратил в образцовую, как тогда говорили, «табакерку». Все поставил на ноги, умело распорядился землей, и цифры урожаев с фетовских полей украшали губернскую статистику.
Когда поэту-помещику было 53 года, он наконец-то дождался в 1873 году царского указа «О присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Аф. Аф. Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими». Говорят, он испытал глубочайшее удовлетворение и в завещании велел похоронить себя в шитом золотом камергерском мундире.
Но в личной жизни Фет пережил настоящую драму. Во время военной службы в Херсонской губернии поэт познакомился с 20-летней Марией Лазич, умной, образованной, прекрасно игравшей на рояле, но из бедной семьи. А Фету хотелось получить приданое, чтобы поправить свое материальное положение. Поэтому их любовь, эта «сласть грез», закончилась трагически. Мария Лазич была женщиной высоких страстей и максималистских требований. Посчитав, что жить без любимого человека не имеет смысла, она ушла из жизни. Конец ее был ужасный: от брошенной спички загорелось ее кисейное платье. Пламя сбили, но ожоги были так сильны, что спасти Марию не удалось. Она скончалась на четвертые сутки в страшных мучениях, повторяя: «Он не виноват...»
Гибель возлюбленной была тяжким ударом: только после ее смерти Фет понял, кого он потерял и как сильно он ее любил. Он не мог забыть ее образ и все писал стихи о погибшей любви: «Ты, дней моих минувших благодать,/ Тень, пред которой я благоговею...»
Но надо было жить дальше. И летом 1857 года 37-летний Фет женится, и весьма выгодно, не на 25 тысячах серебром, как желал, будучи офицером, а поболее. Жена, Мария Боткина, — из богатой семьи чаеторговцев. Она немолода и некрасива, но общий язык супруги нашли. Он получил деньги, она — возможность за ним ухаживать, быть его нянькой. Полученные средства Фет употребил с пользой, став преуспевающим помещиком. Помещиком Шеншиным. Как он делил себя с поэтом Фетом, ответить непросто.
Стихи Афанасий Фет начал писать рано, и когда они появились в печати, великий Гоголь отметил: «Это — несомненное дарование». Первый сборник под названием «Лирический пантеон» вышел в 1840 году под инициалами «А.Ф.» Затем его стихи стали публиковать в «Московитянине» и «Отечественных записках». В 1843 году появилось стихотворение, вошедшее позднее во все хрестоматии и антологии:

Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало...

Стихи Фета, энергичные, полные чувств и горячего дыхания, без всякой примеси социальных и гражданских мотивов, то есть какие-то чистые, отвлеченные, будто это самая поэзия, чистая ее субстанция. «Подобного лирического весеннего чувства природы мы не знаем во всей русской поэзии», — воскликнул критик Василий Боткин.
Следующие поэтические сборники Фета вышли в 1850 и 1856 годах. А далее последовала длительная пауза, в течение которой замолк поэт Фет, но деятельно трудился помещик Шеншин. В письме к критику и философу Николаю Страхову Фет недвусмысленно написал: «Людям не нужна моя литература, а мне не нужны дураки». На что обиделся Фет? На постоянную критику в свой адрес. Общество требовало гражданской позиции, активности, наконец, скорби, а Фет парил в области чистых звуков, воспевал природу или писал философские стихи.

Какая грусть! Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли,
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли...

Многие критики-демократы считали поэзию Фета мелкотемной. Бойкие фельетонисты из газеты «День» договорились до того, что называли стихи Фета чепуховиной, ерундистикой, набором слов и даже просто дичью. Чернышевский в одном из писем дал такую убийственную критику стихам Фета: «Все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если бы выучилась писать стихи». Считалось, что Фет якобы изменил идеалам поэзии и превратился в буржуа, попрекали реакционностью и обскурантизмом. Даже Тургенев, редактируя стихи своего бывшего друга (в какой-то момент они разругались), писал на полях со стихами Фета суровые резолюции: «Непонятно», «Неясно», «Что за дьявол?», не понимая того, что поэзия Фета — это не поэзия Тургенева, что бессмысленно упрекать, скажем, луну за то, что она не становится солнцем.
В конце 70-х годов, после длительного молчания, Афанасий Фетвернулся к поэзии. «Муза пробудилась от долголетнего сна и стала посещать меня, — писал он, — так же часто, как на заре моей жизни». «Фет, как соловей, пел только на заре — в молодости и в старости», — образно выразился один из биографов поэта.
В 1883 году выходит сборник стихотворений «Вечерние огни», затем еще три выпуска новых стихов. Фет активно занимается переводами, именно он впервые перевел на русский язык трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление» (1881), переводил он также Горация, Ювенала и Овидия. Опубликовал мемуары.
В январе 1889 года в московском ресторане «Эрмитаж» состоялось торжественное чествование Афанасия Афанасьевича Фета с большим «подписным обедом» в украшенной «лаврами и другими деревьями», а также живыми цветами зале. Поэт с явным удовольствием принимал дифирамбы в свой адрес, но в душе отчетливо понимал, что его «отпевают».
Жизнь поэта стремительно катилась к концу. Он страдал от физических недугов, в частности, его мучила застарелая астма. Он терял зрение. Пришлось Фету перейти на диктовку своему литературному секретарю, молоденькой Екатерине Федоровой. «Моя старуха Муза, — говорил Фет весной 1892 года, — спит, спит, да вдруг во сне проснется и забредит, а Екатерина Владимировна запишет кошмар». По вечерам в доме на Плющихе старый поэт садился в кресло, и Екатерина читала ему вслух что-то услаждающее, например, «Мадам Бовари». Фет слушал и погружался в свои воспоминания: «Мелькнет ли красота иная на мгновенье,/ Мне чудится, вот-вот тебя я узнаю...»
Смерть пришла 21 ноября 1892 года. Фет пожелал выпить шампанского, продиктовал последнюю записку: «... Добровольно иду к неизбежному» — и попытался нанести себе стилетом для разрезания бумаг удар в грудь. Метался по комнатам, сел на стул, опустил голову и скончался.
Поэт относился к смерти с холодным безразличием. Ему было жаль расставаться лишь с творческим «огнем»:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идет, и плачет уходя.

Афанасий Фет прожил 72 года. После смерти его слава безмерно возросла. Блок считал Фета своим «великим учителем». Немыслим без Фета и Есенин. Именно от Фета идет «рыдающей строфы сырая горечь» Пастернака.
Да, для тонко чувствующих, рефлексирующих, мыслящих людей поэзия Фета дорога и поныне: и «шепот, робкое дыханье», и «печальная береза», и «сияла ночь. Луной был полон сад»... Но нужна ли его поэзия в век глобальных потрясений и ужаса террора? Думаю, нужна — чтобы оставаться людьми.

http://www.peoples.ru/art/literature/poetry/oldage/fet/history.html

Когда мечты мои за гранью прошлых дней
Найдут тебя опять за дымкою туманной,
Я плачу сладостно, как первый иудей
На рубеже земли обетованной.

Не жаль мне детских игр, не жаль мне тихих снов,
Тобой так сладостно и больно возмущенных
В те дни, как постигал я первую любовь
По бунту чувств неугомонных,

По сжатию руки, по отблеску очей,
Сопровождаемый то вздохами, то смехом,
По ропоту простых, незначащих речей,
Лишь там звучащих страсти эхом.

< 1844 >