Г.С.Злотин Письма о языке

Предисловіе

Со временемъ изменяется значеніе не только словъ, но и ихъ частей: напримеръ, приставокъ. Раненіе въ 19 веке называлось «пораненіемъ». Названіе одной изъ русскихъ казней, применявшихся вплоть до восемнадцатаго века: УРЕЗАНIЕ ЯЗЫКА.
Письмо первое. Урезаніе языка
Многимъ хорошо осведомленнымъ и вполне добросовестнымъ изследователямъ, особенно подвизающимся въ области естественныхъ наукъ — не въ силу ли ихъ рода занятiй? — свойственно убежденiе въ томъ, что новое — едва ли не непременно лучше прежняго, что всякое измененiе заключаетъ въ себе улучшенiе. Старое тогда воспринимается какъ ненужное средостенiе, какъ досадная помеха, преграда на пути къ усовершенствованiю, которое неизбежно произойдетъ, по прошествiи времени и при отсутствiи упомянутыхъ помехъ. При такомъ взгляде на вещи часто упускается изъ виду то обстоятельство, что это "старое" служило известной пользе и, быть можетъ, послужитъ ей еще, если не будетъ понапрасну отброшено ради неразумно подхваченного "нового".

Наши сегодняшнiя языковыя раны суть прямое следствiе такого разрушительного, губительного новшества. Начнемъ съ самого спорного -- съ правописанiя.

Приведу несколько примеровъ ущерба, нанесеннаго языку неумнымъ изъятiемъ несколькихъ буквъ. О мире, мiре и мvре говорили уже такое множество разъ, что стыдно было бы повторяться. Скажу только, что по вине нашего злосчастного кривописанiя умерло названie толстовскаго романа, умерла и поговорка "однимъ мvромъ мазаны".
 
 По вине отмены различенiя "они — оне" умерли десятки рvфмъ, целые стихотворенiя, где игра словъ построена на разнице между мужскими и женскими местоименiями.
 
 По вине "упорядоченiя" падежныхъ окончанiй погибла блоковская строка: "Твои мне песни ветровыя / Какъ слезы первЫЯ любви". Теперь мы вынуждены читать вместо "слезы первой любви" (что было бы упоительно прекрасно) — "первые слезы любви" (что попросту безсмысленно). Такихъ случаевъ множество и у Пушкина, и у другихъ.
 
 Какъ писалъ проф. Ильинъ — кстати, современникъ и противникъ большевицкихъ новшествъ — вследствie одной только отмены ятя на письме потерялось различie въ словахъ: "ели" (деревья) и "ели" (питались), "лечу" (на самолете) и "лечу" (пользую больного), "еду" (двигаюсь) и "еду" (пищу), "веденiе" (знанiе) и "веденiе" (отъ "проводить"), "некогда" (нетъ времени) и "некогда" (когда-то), "есть" (имеется) и "есть" (питаться), "темъ" (предметовъ для беседы) и "темъ" (указательное местоименie), "леса" (леска) и "леса" (рощи), "горе" (вверхъ, ввысь) и "горе" (несчастье), "пренiе" (споръ, препирательство) и "пренiе" (намоканiе, гнiенiе), "железа" (gland) и "железа" (металлъ), "вести" (водить) и "вести" (известiя). Подобныхъ примеровъ — десятки и сотни. Языкъ, который прежде без труда справлялся съ задачей различенiя въ письменной речи словъ одинакового звучанiя, теперь обреченъ на безсмысленную путаницу.
 
 Приведу еще несколько строкъ изъ статьи проф. Ильина:
 
 «Есть и общiя правила. Напримеръ: слова, начинающiяся съ "не" — ничего не отрицаютъ, а устанавливаютъ только неопределенность: "некiй, некоторый, несколько, некогда"; а слова, начинающiяся съ "не" — отрицаютъ: "нелепый, неграмотный, нечестный, некогда". Еще: вопросы "куда?" и "где?" требуютъ различныхъ падежей; отмена буквы "ять" убиваетъ это правило. Куда? "На ложе", "на поле", "въ поле", "въ море" (винит. падежъ). Где? "На ложе", "на поле битвы", "въ море" (предложный падежъ). Пуля попала ему въ сердце (вин. пад.); въ его сердце печаль (предл. пад.). Еще: "чемъ" есть творительный падежъ отъ "что"; о "чемъ" есть предлож. падежъ отъ "что"; смешенiе падежей есть занятiе грамматически разрушительное. Еще: "синей" есть сравнительная степень отъ "синiй" (волны синей стали); "синей" есть родительный падежъ отъ прилагательнаго "синiй" (волны синей стали; но разве сталь есть образецъ синевы?).»
 
 Отмена ятя безо всякой на то нужды еще отдалила насъ отъ народовъ, говорящихъ на другихъ славянскихъ языкахъ. Человекъ, умевшiй съизмальства различать на письме ять и "е", понимаетъ, почему вместо "бесъ", "хлебъ" и "место" по-украински пишуть и говорятъ "бiс", "хлiб" и "мiсто", а по-польски "biały" вместо нашего "белый". Такой человекъ богатъ знанiемъ исконныхъ питательныхъ связей своего современнаго языка съ родственными языками и съ собственнымъ прошлымъ. Такой человекъ, когда въ жизнь его входятъ новые предметы и понятiя, способенъ на то, чтобы придумать новые слова, выращенные изъ родныхъ корней или позаимствованные у близкородственныхъ славянскихъ языковъ. Можно было бы многому научиться у славянъ. Чехи, напримеръ, проживъ едва ли не 700 летъ подъ духовной опекой Германiи (Австрiи), не только не утеряли своей языковой самости, но и нашли удачные соответствiя немалому числу заимствованныхъ словъ: "дивадло" вместо "театръ", "гудба" вместо "музыка", "деины" вместо "исторiя" и т.д.. Поляки говорятъ "самохуд" вместо "автомобиль" и не находятъ это страннымъ. Наше же кургузое словотворчество свелось въ последнiе годы почти единственно къ тому, чтобы бездумно и неразборчиво заглатывать тьмы и тьмы англiйскихъ словъ, и, не усвоивъ какъ следуетъ, снова изрыгать ихъ на страницы всемирной Сети и повременныхъ печатныхъ изданiй.
 
 Къ слову, о прошломъ. При разговоре о русскомъ языке не надо забывать о томъ, что въ теченiе целого тысячелетiя — почти всегописьменно переданного намъ прошлого Россiи — единственнымъ способомъ существованiя народа была православная вера. Это обстоятельство можетъ радовать или возмущать, но это правда. Въ стране, состоявшей на девяносто сотыхъ изъ крестьянъ или ихъ потомковъ (купцовъ, мещанъ) сведенiя о мiре, самое мiровоззренiе складывалось вь основномъ подъ влiянiемъ православiя. Еще разъ повторюсь: къ счастью или нетъ, но это было такъ. Менять это можно и, наверное, нужно. Но ломать это — какъ ломали большевики — означаетъ ломать становой хребетъ всего языка. Все мы по сей день говоримь "ничтоже сумняшеся", "и иже съ ними", "и присные его", "гласъ вопiющаго въ пустыне", "страсти" (т.е. крестныя муки), "спаси Бо(гъ)", "всехъ и вся", "притча во языцехъ", "накануне" (т.е. первоначально — на Каноне Св. Андрея Критскаго), "воскресенье", "крестьянинъ" (т.е. христiанинъ), "у/юродство", "несусветный" (т.е. потустороннiй"), "катавасiя" (родъ церковного пенiя), "vпостась", "светопреставленiе", "до второго пришествiя". Слова "восторгъ", "восхищенiе", "обуреваемый", "причастiе", "долготерпенiе" и десятки другихъ первоначально применялись въ строго определенномъ духовномъ значенiи и лишь много позже стали достоянiемъ (кстати, это еще одно такое слово!) светскаго словаря. Почему мы говоримъ "во-первыхь", а не просто "первое", какъ англичане и немцы? Потому, что за каждой литургieй священникъ поминаетъ святыхъ, а самыхъ почитаемыхъ — "во первыхъ" (т.е. среди первыхъ). Желая того или нетъ, мы все говоримъ на древнемъ языке, унаследованномъ отъ глубоко веровавшаго православнаго народа, на языке, полномъ своихъ непреложныхъ законовъ, отвергать которые мы не вправе.
 
 Объ этихъ законахъ нельзя забывать и в вопросахъ правописанiя. Историческое (а не фонетическое) правописанiе не препятствуетъ развитiю языка во всехъ иныхъ отношенiяхъ. Если бы для "современности" языка нужно было бы непременно видоизменить его правописанiе въ соответствiе съ произношенiемъ, то по-англiйски (вполне современный языкъ, не правда ли?) мы бы писали "inof" вместо исторического "enough". Такихъ примеровъ — сотни. Русскiй языкъ не обладаетъ и никогда не обладалъ чисто фонетическимъ правописанieмъ. Более того, выравниванie правописанiя "подъ произношенiе" нанесло бы языку огромный вредъ, разорвавъ те смысловыя и этимологическiя связи, которыя очевидны только при историческомъ правописанiи. Просвещенные народы это понимаютъ, поэтому никому и въ голову не приходитъ кореннымъ образомъ изменить правописанiе англiйскаго, французскаго, испанскаго языка. Предпринятая несколько летъ назадъ попытка очень осторожного, половинчатого упорядочиванiя правописанiя немецкаго языка вызвала бурю возмущенiя по всему немецкоязычному мiру, и иныя страны вовсе отказываются следовать этимъ переменамъ.
 
Фонетическое правописанiе -- пустое стремленiе, недостижимое состоянiе языка. Произношенiе постоянно меняется, и внешнему облику древнихъ словъ никогда не поспеть за новымъ выговоромъ. Напротивъ, бережно поддерживая преемственность прошлого и настоящего, народы приумножаютъ свою памятъ, облекаютъ свой опытъ въ непреходящiе, долговечные слитки мудрости, названные, по еvангельскому слову, глаголами вечной жизни. Вспомнимъ, что къ латинской азбуке, которой доныне пользуется вся Европа, только прибавляли новыя буквы, не отнимая понапрасну ничего. Вспомнимъ, что возродившiйся изъ пепла ивритъ по своему древнему обычаю вовсе обходится на письме одними только согласными -- и тысячи тысячъ учатъ этотъ языкъ, невзирая на трудности. Вспомнимъ, что народъ островного Китая до нашихъ дней хранитъ еще древнейшiй образъ своего письма и при этомъ терпитъ ничуть не больше неудобствъ, чемъ те китайцы, что живутъ подъ игомъ большевиковъ на материке и пишутъ по указке властей "упрощенными" письменами.

Ведь целые века необходимы для того, чтобы возникли смысловыя связи между словомъ, его написанiемъ и значенiемъ. Разрушить же эту преемственность можно и однимъ варварскимъ декретомъ.
 
 О вещемъ и вещахъ (вь связи съ ятемъ) я уже писалъ. Слово "вещiй" тысячу летъ писалось черезъ ять. Для всякаго грамотнаго была видна связь этого слова съ писавшимися также черезъ ять словами "ведать", "весть", "совесть" и т.д. Для всякаго грамотнаго было видно отличie этого слова отъ слова "вещь", которое писалось и тогда черезъ "е". По большевицкому же скудословiю разницы нетъ. И вечная вещая весть стала вещью. А мы потомь, десятилетiя спустя, глубокомысленно замечаемъ, что языкъ, его уровень не только выражаетъ мысль. Онъ и определяетъ мысль. И ужъ какъ говоримъ — такъ и думаемъ, такъ и поступаемъ. Такъ и живемъ.
 
 А говоримъ мы дурно и убого. Въ короткомъ письме трудно разсказать обо всехъ болезняхъ современнаго русскаго языка. Поэтому ограничусь темъ, что пока просто назову главнейшiя изъ нихъ:
 
 I. Англицизмы.
 II. Большевицкое наследство.
 III. Уголовное влиянiе.
 IV. Оподленiе.
 V. Общая безграмотность.
 
 Въ следующихъ письмахъ я подробно разскажу о каждомъ изъ перечисленныхъ выше языковыхъ пороковъ.
 
Примечанie:

Напомню, что после того, какъ подъ давленiемъ предводителей законно избранной Государственной Думы Николай II отрекся отъ престола въ пользу своего брата Михаила, последнiй оставилъ вопросъ о своемъ возможномъ царствованiи на усмотренiе Учредительного Собранiя. Когда же въ январе 1918 года законно избранное Учредительное Собранiе было разогнано большевиками, всякая преемственность власти въ Россiи прекратилась. Следовательно, изданный т.н. «советомъ народныхъ комиссаровъ» декретъ о новомъ правописанiи не имеетъ никакой законной силы.

Письмо Второе. Токъ Писинъ
 
 Плоды просвещенiя неравномерно распространяются по лицу земли. Многiе острова Океанiи, напримеръ, населены первобытными племенами, которые по сей день хотятъ и могутъ взять у природы не больше того, что поддерживаетъ ихъ скудное, донельзя простое житье. Ихъ самобытные наречiя не были готовы къ вторженiю неисчислимыхъ новшествъ нашего века: ведь эти языки сложились задолго до появленiя просвещенныхъ завоевателей. И вотъ, потому ли, что разноплеменные обитатели молодыхъ странъ должны были какъ-то общаться другъ съ другомъ, или потому, что нужно было найти слова для безсчетныхъ новыхъ понятiй, изъ недалеко-простецкаго, только-делового говора англiйскихъ купцовъ съ прибавленiемъ немногихъ туземныхъ реченiй сложился Токъ Писинъ (названiе берется изъ англiйского Talk Business) — языкъ крайней малости, пригодный ровно настолько, чтобъ кое-какъ другъ друга уразуметь. Для техъ моихъ читателей, кто говоритъ по-англiйски, приведу несколько примеровъ. Слева — англiйскiй, справа — Токъ Писинъ:
 
 approximately
samting
 agree
yesa
 also
tu
 foreleg (of pig)
han (bilong pik)
 post office
pos opis
 report
givim stori
 say (your) name
kolim nem (bilong yu)
 
 Ну, думаю, довольно. Конечно, можетъ быть, будетъ еще богатая словесность на Токъ Писинъ, будутъ свои захватывающiя повести, свои красивыя песни, свои замечательныя научныя работы, которыя восхищенные соседи станутъ наперегонки переводить на свои языки.
 
 Только улита едетъ — когда-то будетъ. Пока Токъ Писинъ до этого разовьется, еще немало летъ пройдетъ.
 
 А я темъ временемъ наудачу прошелся по несколькимъ хорошо известнымъ сетевымъ страницамъ. Предупреждаю дорогихъ читателей, что потратилъ я на это занятiе неполныхъ два вечера. Посему буду радъ, если более зоркiе разширятъ мое собранье:
 
 "хэппенинг", "истеблишмент", "спонсор", "перформанс", "дилер", "офис", "ноутбук", "чат", "саммит", "медиа", "блокбастер", "провайдер", "домен", "экшн", "пиар", "пресс-релиз", "прайс-лист", "сайт", "бартер", "баннер", "сканнер", "тендер", "копир", "сиквел", "драйв", "драйвер", "клипмейкер", "рейтинг", "хит", "пирсинг", "лизинг", "хостинг", "холдинг", "вэб-дизайн", "веб-мастер", "пейджинг", "софт", "фейслифтинг", "мануал", "маркетинговый консалтинг", "аудит", "онлайн", "менеджмент", "тренинг", "лейбл", "тюнинг", "ассесмент", "реинжиниринг", "компоузинг", "продакшн", "скрипт", "рендеринг", "авторизованный дистрибьютор", "плеер", "киллер", "триллер", "лузер", "мейнстрим", "брендинг", "фидбэк" , "спеллчекер", "офшор", "байкер", "тинейджер", "шоумэн", "листинг", "логин", "хэппи-энд", "онлайновый брокер", "топ", "джойстик", "грант", "дистрибуция", "сервер", "кросс-постинг", "тренинг-центр", "кракер", "секюрити"
 
 Добро пожаловать въ русскую сеть 2001 года. Живя вдали отъ Россiи, я сперва подумалъ, что вышеперечисленное есть всего лишь уродство сетевой жизни: но нетъ! поговорилъ съ живущими на родине, почиталъ тамошнiе повременные изданiя, ихъ торговые объявленiя, и понялъ: числомъ такiе слова уже пошли на сотни, хоть считай, хоть не считай. А ведь хоть и говорится, что русскiй языкъ — богатъ, но повседневно употребляемыхъ словъ не такъ ужъ много. Такъ что сотни заимствованiй — величина ощутимая.
 
  Еще и вымолвить не успелъ, а уже слышу возраженiя: не впервой, дескать, русской речи справляться съ этакимъ наплывомъ заморскихъ гостей. Дворъ и дворянство едва ли не два века напролетъ говорили по-французски, до того Петръ Великiй голландскихъ, немецкихъ словъ понавезъ, а еще прежде татары были, отъ нихъ многого набрались, а языкъ все же остался. После скажутъ, что многiе новые слова разсчитаны не на всехъ, а единственно на известные ремесла. Пройдетъ время, и работники разных областей знанiя, разныхъ родовъ занятiй, разнесутъ эти новословiя по тихимъ заводямъ своего узкаго труда, а стрежень языка, его стремнина останется незамутненной. Чего страшиться? Живое тело языка и на этотъ разъ само отвергнетъ все излишнее, воспрiявъ немногое подлинно нужное.
 
  И верно: обрусела татарская "алашат" и стала русской "лошадью" (рядомъ со славянскимъ "конемъ"), обруселъ немецкiй "бутербродъ" и французскiй "парашютъ", а "штейгеры" съ "маркшейдерами" стали уделомъ однихъ лишь рудокоповъ.
 
  Все верно. Только объ одномъ, друзья, не забудьте. Въ теченiе всего нашего долгого прошлого люди грамотные и власть предержащiе то и дело поддавались внешнимъ поветрiямъ. Все среднiе века, затянувшiеся у насъ до семнадцатого столетiя, писали, и впрямь подражая мертвому древнеболгарскому, утешались его исконностью, черпали въ ней доказательства нашей преемственности едва ли не отъ Царьграда. После и вправду по-французски говорили прежде, чемъ по русски, дабы не отстать отъ прочихъ народовъ въ просвещенiи. Но все это время, по свидетельству В.И.Даля, рядомъ съ самоизбраннымъ инословiемъ образованныхъ круговъ, жилъ и дышалъ исполинскiй несущiй слой народной речи. Даль трудился надъ своимъ словаремъ — целикомъ взятымъ у "простого" народа — въ середине 19 века. Именно тогда просвещенные русскiе люди обратились, наконецъ, за вдохновенiемъ къ этому мощному слою: и плодомъ ихъ обращенiя стала образцовая русская словесность, почитаемая на всемъ беломъ свете, не достигшая — заметьте! — ни прежде, ни позже такихъ высотъ (спросите-ка у просвещенныхъ иностранцевъ, кого изъ великихъ русскихъ писателей они знаютъ и любятъ: бьюсь объ закладъ, что никого не назовутъ из жившихъ раньше Пушкина или позже Чехова, а это — сто летъ круглымъ счетомъ, именно те самые сто летъ.)
 
Чемъ же наше время другое? А вотъ чемъ. Русская чума двадцатаго века свела несущiй слой народной речи — какъ смываетъ почву со склоновъ, какъ ветеръ сдуваетъ снегъ съ полей и вымораживаетъ озимые посевы. Жившiй на земле народъ, который на девять десятыхъ состоялъ изъ богомольныхъ хлебопашцевъ и темъ определялъ свое место въ мiре, свели съ земли, сорвали съ вековыхъ корней: а города ведутъ совсемъ иную речь, для всехъ единую и чужую. Къ тому же, изъ сорванныхъ съ земли одна треть легла въ эту землю, замолчавъ навсегда, а другая треть очутилась либо на чужбине, либо въ горькихъ работахъ сибирскихъ карательныхъ становъ. У последней же трети отняли землю и Бога, дали водку и выборъ между воровствомъ и голодной смертью.
 
  Поэтому нашъ народъ онемелъ. Впервые за тысячелетiе Россiи онъ поменялся местами съ образованными кругами: тогда какъ языкъ "простого народа" изсякъ, просвещенные люди еще знаютъ по письменнымь свидетельствамъ прошлого, какъ должно говорить по-русски. Не на потерявшую свой исконный обликъ народную толщу, а на насъ, только на насъ, на поборниковъ просвещенiя, теперь одна надежда, что язык не пропадетъ.
Какъ же говоримъ мы: грамотные, выпускники высшихъ училищъ, книгочеи, усердные посетители всемiрной сети?
 
"В процессе работы ребята, как всегда, отказались от устаревших сэмплов, постоянно придумывая все новые и новые "фишки"."
  "Хотите каждый день получать свеженький прайс?"
"Контроллинг и директ-костинг – эффективные инструменты управления пивзаводом."

"Используйте больше целевой (таргетированной) рекламы!"
Приведенный последнимъ примеръ особенно забавенъ. Ясно видны въ этомъ предложенiи и желанie быть понятымъ (ведь «целевой» -- вполне понятное слово), и неспособность удержаться отъ употребленiя ненужного, но звучного словца.

"Довольно-таки драйвовая танцевальная композиция."

  На сетевой странице, посвященной исключительно радению о чистоте родной речи, читаем:

"мониторинг культуры речи"

"учитывая разницу национальных концептов..."

 "проблема дисфункционального использования актуализированных единиц языка"

Изъ газетъ:

  "После массовых беспорядков, инициированных антиглобалистами во время саммитов в Сиэтле, Давосе и Гетеборге, Рим, полиция италии серьезно озаботилась вопросами обеспечения безопасности."

"Для достижения целей внешней политики США используют коэрцитивную дипломатию - дипломатию принуждения."

 "Харассмент - еще одна причина женской безработицы."

Изъ описанiя денежныхъ услугъ:

 "Реструктуризация задолженности"

 На странице издательства:

"Зaдача русской серии просматривается довольно отчетливо: представить максимально широко новый мейнстрим русской прозы..."

 "У вас проанонсирован роман…"

Просто случайные примеры:

  "Рады представить Вашему вниманию солюшены, патчи и коды"

  "Сайт официального дилера концерна Volkswagen в Поволжском регионе"

  (чудо, что за предложенiе: изъ восьми словъ — два русскихъ!)

"Эта форма дает вам возможность выразить Вашу любовь и признание популярным ведущим и ди и виджеям"

  "Деятельность компании для операторов пейджинга"

  "Драйв убивает психологию, экшн — драму, а киллер стреляет в триллер и выходит из этой схватки победителем."

"Что же такое Акустический Андерграунд? ..."

И немудрено: для того, чтобы подобно нашему В.И.Далю или подобно Элиезеру Бен-Iегуде, основателю современнаго иврита, годами трудиться, выискивая въ древнихъ повестяхъ слова, подходящіе для нового времени, приписывать старымъ словамъ новые значенія, заимствовать изъ родственныхъ языковъ по-родному звучащія основы — для всего этого нужны усилія, нужно творческое напряженіе, нужно оставаться неравнодушнымъ къ народному наследію, такому же важному, какъ полезные ископаемые, какъ природа и какъ самый воздухъ Родины.

А для того, чтобы, запутавшись при переводе изъ-за собственного невежества, записать кириллицею дюжину наполовину понятыхъ англійскихъ словъ, пришлепнуть на нихъ, въ лучшемъ случае, русское окончаніе, да и пустить ихъ гулять въ міръ — для этого ничего не нужно: ни подлинного образованія, ни любви къ родному слову.

Правда, хорошо молодымъ, детямъ: англiйскаго имъ скоро вовсе учить не нужно будетъ. Все и такъ станетъ понятно. Ихъ доллары — точно какъ наши "баксы".

 Только Пушкина придется, тоже какъ американцамъ, — въ переводе читать.

Третье письмо о языке. Трупный ядъ
 
Примечанiе: Викторъ Клемпереръ, словесникъ изъ Вены, еврей, чудомъ пережившiй нацистское господство, написалъ книгу подъ названiемъ «Lingua Tertii Imperii», т.е. «Языкъ третьяго рейха», въ которой подробно разсказалъ объ особенностяхъ казенной речи этого разбойнаго строя. Ему подобаетъ благодарность за появленiе замысла этой статьи.
 
Десять летъ назадъ отъ естественныхъ причинъ скончался большевицкiй строй. Не было народного возстанiя противъ него, потому что некому было возставать. Недовольные проводили свой векъ в ссылкахъ, уезжали, спивались, жили двойной жизнью. Рано умирали. Стране не навязали перевоспитанiя извне, а сама она перевоспитаться не смогла. Не было, какъ въ Германiи, гласнаго суда надъ преступной властью. Государство торжественно объявило на весь мiръ o своей правовой преемственности съ предъидущимъ людоедскимъ строемъ. Легко и удобно дожили до глубокой старости и мирно умерли главные палачи. Скоро уйдутъ и свидетели, и чудомъ выжившiя жертвы преступленiй. Треть народа легла въ землю и стала землей, остальные забыли объ этомъ и продолжаютъ жить какъ ни въ чемъ не бывало. По просторамъ от Бизерты въ Тунисе до Дальняго въ Манчжурiи догниваютъ на забытыхъ могилахъ покосившiеся осьмиконечные кресты, а непаханная земля вокругъ тысячъ опустевшихъ деревень тучнеетъ отъ распавшихся останковъ десятковъ миллiоновъ жертвъ. Событiя 50-80 летней давности уже кажутся многимъ глубокой древностью, не имеющей отношенiя къ повседневной, всегда непростой, всегда более важной жизни. И страна живетъ, какъ на исполинскомъ погосте, словно немецкiй городокъ Аушвицъ въ Верхней Силезiи: после многихъ трудныхъ летъ снова есть въ лавкахъ снедь и выпивка: и до пепла ли, что сыплется на головы жителей съ неба, словно сухой серый дождь?
 
Речь всехъ насъ, случайно оставшихся въ живыхъ, покрыта трупными пятнами: но большинство изъ насъ этого не замечаетъ. Лихiе борзописцы изъ повременныхъ изданiй, члены Государственной Думы, чиновники и частные лица продолжаютъ бездумно, безразлично талдычить убогiе полусловiя совецкихъ временъ, безсмысленные, не помнящiе родства обрывки большевицкихъ лжей.
«Финал весенней сессии в Госдуме проходит ударно»
 
Слово «ударный» наверняка беретъ свое начало изъ временъ первой мiровой войны, когда исходъ безконечныхъ окопныхъ противостоянiй иногда решался действiями ударныхъ отрядовъ (англ. "shock troop", нем. "Stosstrupp"). Но вотъ ударный, то есть самоубiйственно напряженный и безплатный трудъ -- это уже всецело изобретенiе большевизма.
«Соответствующие органы»
 
Въ подлинной Россiи были государственные учрежденiя: выборные, назначаемые, сословные или внесословные. Органовъ въ Россiи не было. Ихъ изобрели большевики, а съ ними -- и это мерзкое, непристойное слово. Каждая газета въ «с.с.с.р.» была чьимъ-нибудь «органомъ» (вероятно, вранья), но и по сей день полицiю, государственную охрану, таможенное ведомство, разведку и многое другое называютъ такъ же. Непредвзятый наблюдатель представляетъ себе дряхлое, дряблое, но по-прежнему разбойно-воинственное государство, потрясающее передъ зеркаломъ своими многочисленными, несоразмерно раздутыми соответствующими органами.
«Продукция, продукты, продукты питания»
 
«Продукцiя» -- слово латинское и во всей Европе -- одинаковое. Во всемъ просвещенномъ мiре слово это означаетъ «производство», а, следовательно, русскому языку оно вовсе не нужно: ведь слово «производство» ничемъ не хуже. Но, истребивъ или изгнавъ за границу подлинную русскую интеллигенцiю, грамотеи-большевики стали переделывать русскiй языкъ наново -- конечно, въ меру своихъ способностей. Слово «продукцiя» стало означать совокупность «продуктовъ», т.е. изделiй. Заметимъ, что и латинское слово «продукты» намъ ни къ чему, потому что прежде целые столетiя напролетъ говорили «изделiя» и никакой нужды оттого не терпели. Но и на этомъ дело не кончилось. «Продуктами» стали называть по преимуществу не всякiе изделiя (ихъ при большевикахъ и такъ становилось все меньше), а только снедь, еду, съестные припасы. Отсюда взялось безсмысленное словосочетанiе «продуктовый магазинъ», то есть, говоря по-русски, «складъ изделiй». Да, точенъ сталъ нашъ языкъ, ничего не скажешь.
 
Только беда въ томъ, что въ латыни и во всехъ прочихъ языкахъ, кроме совецкаго, продуктъ означаетъ «результатъ». Вотъ и припоминается, какъ возмущался мой старый учитель красноречiя, говоря: «Что такое «Продукты детского питанiя»?! Это что, результаты детского питанiя?!» А нашимъ краснымъ мамаямъ и невдомекъ.
«В целях»
 
Трескучiе словеса большевиковъ съ успехомъ заменяли имъ действительность. Одолевая здравый смыслъ и человеческое естество, они всерьезъ полагали, что отъ безконечного повторенiя слова «сахаръ» во рту у народа станетъ сладко. При всей своей безграмотности новые крепостники упивались своими заклинанiями, дурели отъ нихъ. И въ наследство избитому и ограбленному народу оставили чудовищное порожденiе агитпропа: тошнотворно казенный, суконный, безчеловечный полуязыкъ. Большевикъ органически не могъ начать свой манифестъ словами: «чтобы народу лучше жилось». Вместо этого применялась номинальная конструкцiя съ тройнымъ родительнымъ падежомъ: «В целях дальнейшего повышения (1) благосостояния (2) советского народа (3)...» И въ наши дни русская образованщина говоритъ и пишетъ такъ же, съ темъ только различiемъ, что теперь агитпропа нетъ, поэтому даже и сами по себе убогiе большевицкiе штампы употребляются неправильно.
«Замполпреда»
 
Торопливая небрежность есть отличительное свойство невежества. Краснымъ самозванцамъ въ ихъ суетливой возне вокругъ украденной кормушки было всегда некогда: некогда думать, некогда творить, некогда заботиться о родномъ языке. Поэтому въ теченiе всего нашего смутного времени на оторопевшихъ обывателей низвергался потокъ «райпищеторгов», «облпотребсоюзов» и «осоавиахимов». Нашъ языкъ, сильный своимъ словообразованiемъ (морфологiей), обладающiй богатейшимъ наборомъ суффиксовъ и окончанiй, гибкiй и живучiй вследствiе этой гибкости, вдругъ точно завшивелъ отъ мелкихъ, куцыхъ, рубленыхъ полусловiй: всехъ этихъ «мопров», «промов», «помов» и «комов». Кишащая ими речь стала не по-русски отрывистой, лающей. Внутреннее строенiе языка при неумеренномъ употребленiи сокращенiй затемняется, происхожденiе словъ становится менее очевиднымъ, это незнанiе своихъ корней приводитъ к большему числу ошибокъ и еще большей безграмотности. (Кстати: даже лишенный напрочь всякой морфологiи англiйскiй языкъ, которому мы теперь такъ рабски подражаемъ, ценитъ и любитъ длинные, многосложные слова, находя ихъ и более выразительными, и более приличествующими речи образованныхъ людей.)
 
Но и конецъ большевизма не принесъ избавленiя отъ этого недуга. Новый верховный чиновникъ новобольшевицкой РФ учредилъ чинъ своихъ полномочныхъ представителей въ различыхъ частяхъ государственной области или, говоря по-большевицки, «на местах». Назвали этихъ сановниковъ тоже по-красному: «полпредами». Такое названiе свойственно языку нашего времени, въ которомъ необъяснимо сосуществуютъ воскрешенные добрые русскiе слова вроде такихъ, какъ «дума», «приставъ», «волость», и коммунистическiе монстры наподобiе «центризбиркома», «минобороны» и «зарплаты».
«Жить стало лучше, жить стало веселей»
 
Студеная жуть пронзила бы писателя этихъ строкъ, если бы путешествуя по Германiи, онъ бы услышалъ отъ немцевъ бодрые слова о «народномъ сообществе», о «товарищахъ по партiи», о «празднике урожая» и «зимней помощи», о «доказательстве происхожденiя» и о «видовой чужеродности». На весь мiръ загремели бы гневные слова общественности и печати, взвейся сейчасъ надъ немецкимъ городомъ алый стягъ съ крюковымъ крестомъ или зазвени песня Хорста Весселя.
 
А русское воинство шагаетъ въ новое тысячелетiе подъ алымъ стягомъ, русское государство требуетъ отъ своихъ подданныхъ стоя петь большевицкiй гvмнъ. Надъ кремлевскими соборами, какъ и во время великого избiенiя народа, кощунственно светятъ въ ночи кровавыя сатанинскiя пентаграммы, а мумiя верховнаго людоеда доныне безчеститъ Красную площадь.
  И слова самыхъ страшныхъ злодеевъ последнихъ несколькихъ столетiй съ радостью повторяютъ и старъ и младъ. Бранятъ другъ друга за поступки, совершенные «с усердием, достойным лучшего применения». Напоминаютъ на собранiяхъ, что «кадры решают все», радуются тому, что «жить стало лучше, жить стало веселей», расхваливаютъ свои изделiя, какъ лучшiе среди «всех времен и народов», доброжелательно отзываются о полезныхъ нововведенiяхъ какъ о «почине».
  ...не думая о томъ, что нетъ въ Россiи ни одной семьи, изъ которой большевики бы не вырвали и не убили многихъ родныхъ. Семью славяне называютъ «родиной», а родину -- «властью». Какая власть -- такая и родина.

Письмо четвертое. Применительно къ подлости. (1)
  Въ этомъ письме мы на короткое время отвлечемся отъ вопросовъ языка какъ такового и немного поговоримъ объ одной особенности общественной мысли, которая налагаетъ свой отпечатокъ на свойства современной культуры и языка. Этотъ объездъ — недальнiй, и обходная тропка скоро выведетъ насъ назадъ къ исходному предмету нашей беседы.
 
 Одно изъ самыхъ пагубныхъ заблужденiй, постигшихъ просвещенныхъ людей въ новое время, есть странное и лживое представленiе о всеобщемъ равенстве. Оть рожденiя и до смерти все, без исключенiя, личности — неповторимо своеобразны, и, къ счастью, некоторыя изъ нихъ — куда лучше: умнее, честнее, сложнее, одареннее, чемъ другiе. Признанiе этого требуетъ мужества, твердить же о любомъ равенстве (кроме равенства передъ Богомъ и передъ закономъ) значитъ бежать самой простой правды жизни.
 
  Въ старину эти различiя между людьми понимали по меньшей мере такъ же хорошо, какъ и теперь, и крайне неуклюже, предельно грубо упрощая, стремились закрепить ихъ въ виде сословiй. Въ Россiи сословныя перегородки просуществовали вплоть до самой беды 1917 года.
 
  Изъ техъ-то летъ — летъ условного, внешнего разделенiя людей на сословiя — и беретъ свое начало понятiе о подлости. Слово "подлый" сперва обозначало просто "общiй", какъ и англiйское “mean”, и немецкое “gemein”, и описывало оно всего-навсего свойства людей безродныхъ, низкихъ сословiй. Петръ Великiй, делая рисунки новыхъ каменныхъ домовъ въ Петербурге, подписалъ одинъ изъ нихъ "для подлыхъ". Подлость была противоположностью благородства, но оба слова соответствовали общественнымъ, а не нравственнымъ представленiямъ. Уже позднее людское воспрiятiе, а вследъ за нимъ — и словоупотребленiе произвело переносъ значенiя съ низости происхожденiя на нравственную низость. Подобные сдвиги значенiя словъ случаются сплошь и рядомъ: слово “poor” въ англiйскомъ означаетъ какъ "бедный", такъ и "дурной", а въ немецкомъ слово “faul” можно перевести и какъ "ленивый", и какъ "гнилой".
 
  Въ двадцатомъ веке произошли общественныя перемены, уничтожившiя сословiя. Равенство, которое новыя власти Россiи сочли лучшимъ и завиднейшимъ состоянiемъ человечества, не подлежало открытому сомненiю. И где-то въ пути утерялась та до глупого простая мысль, что это равенство достижимо лишь для очень низкаго уровня человеческой личности. Низведенiе требованiй и ожиданiй къ наименьшему общему знаменателю было одно способно привести къ возможно полному равенству. Ведь всеобщее просвещенiе — едва ли осуществимо, его можно съ переменнымъ успехомъ добиваться столетiями. Но широко разлившееся невежество, грубость и "подлость" — въ первичномъ значенiи этого слова — есть нечто совсемъ близкое, достижимое вскорости и съ легкостью.
 
  Именно это и грозитъ намъ въ последнiе годы. Правда, не намъ однимъ. Многiе западные общества тоже идутъ къ небывалому торжеству невежества: вследствiе того, напримеръ, что въ такъ называемой промышленности развлеченiй наибольшiя прибыли извлекаются изъ удовлетворенiя предельно простыхъ, общихъ потребностей возможно большего числа потребителей. Наибольшiй рыночный успехъ обезпеченъ искусству того уровня, при которомъ оно обращается къ возможно большему множеству людей и безоговорочно, сразу же нравится всемъ. Въ условiяхъ, когда искусство въ целомъ поставлено передъ необходимостью оплачивать свое место подъ солнцемъ, жизнеспособное искусство вынуждено становиться "популярнымъ", "публичнымъ", то есть "подлымъ" по нашему определенiю. Это, въ свою очередь, ведетъ къ страшному обмеленiю главного, лучше другихъ известного русла культуры, частнымъ случаемъ чего является языкъ, а еще точнее — словоупотребленiе, притомъ какъ повседневное, такъ и художественно-творческое.
 
  Въ Россiи во многомъ отличныя причины приводятъ, однако, къ похожимъ следствiямъ. Начиная съ некоторыхъ (печальной памяти) временъ, утонченность и сложность стали подозрительными. Бранной кличкой въ известныхъ и все более широкихъ кругахъ стало слово "интеллигентъ". Съ техъ самыхъ поръ и по сей день у насъ въ ходу та грубо-залихватская, панибратская простота, которая, по моему глубокому убежденiю, куда какъ хуже воровства. При большевизме не было бы счастья, да несчастье помогло: хотя бы словесность до поры уберегалась отъ этой мертвящей мысль простоты благодаря охранительному ханжеству властей. А въ последнiе десятилетiя ничемъ более не сдерживаемое словесное хамство упоенно торжествуетъ, захватывая волны вещанiя, страницы книгъ, печати и Сети.
 
 Причины этого явленiя многообразны. Ихъ можно искать и въ почти столетнемъ неестественномъ отборе, плодами котораго стало последовательное уничтоженiе или изгнанiе изъ страны подлинно просвещенныхъ людей, и въ томъ небываломъ прежде обстоятельстве, что почти всякiй порядочный и интеллигентный человекъ въ "с.с.с.р." былъ вынужденъ подолгу томиться за решетками тюремъ или за проволокой каторжныхъ становъ. Но очевидно одно. Пока образовательный уровень народа падаетъ изъ года въ годъ, пока "популярная культура" становится оксюморономъ, т.е. противоречiемъ въ определенiи, люди пера, подвизающiеся на поприще словесности, все чаще рабски следуютъ убогимъ вкусамъ "подлыхъ" людей, новой черни — вместо того, чтобы стремиться поднимать ея уровень до своего и выше.
 
 Справедливо будетъ сказать, что вторженiе вкусовъ нижайшей черни въ общенародную культуру началось не вчера. Вотъ что пишетъ И.А.Бунинъ въ одной изъ своихъ статей 20-хъ годовъ:
 
 “Второе тысячелетiе идетъ нашей культуре. Былъ у насъ Кiевъ, Новгородъ, Псковъ, Москва, Петербургъ, было изумительное зодчество и иконописное искусство, было "Слово о полку Игореве", былъ Петр Первый и Александръ Второй, мы на весь светъ прославились нашей музыкой, литературой, въ которой былъ Ломоносовъ, Державинъ, Кольцовъ, Пушкинъ, Толстой... Но нетъ, намъ все мало, все не то, не то! Намъ все еще подавай "самородковъ", вшивыхъ русыхъ кудрей и дикарскихъ рыданiй отъ нежности. Это ли не сумасшествiе, это ли не последнее непотребство по отношенiю къ самому себе?
 
 … и далее, тамъ же:
Одинъ писатель какъ-то жаловался Чехову: "Антонъ Павловичъ, что мне делать? Меня рефлексiя заела!" Чеховъ сумрачно ответилъ ему: "А вы поменьше водки пейте."
"Рефлексiя", тоска, "надрывы", гражданская скорбь... Помню, мы не разъ беседовали объ этомъ съ Чеховымъ, и онъ упорно твердилъ: "Какъ врачъ вамъ говорю: это все отъ некультурности. Державинъ, Пушкинъ, Лермонтовъ, Тургеневъ, Толстой, Тютчевъ, Майковъ и все прочiе, подобные имъ, не пьянствовали и не надрывались. А вотъ какъ пошли разночинцы, все эти Левитовы, Нефедовы, Омулевскiе, такъ и пошла писать губернiя..."”
 
 Но конецъ двадцатаго века показалъ намъ еще нагляднейшiе примеры расширенiя пределовъ — и вместе , и поэтому — обмеленiя того, что считается въ глазахъ многихъ образцами творческого самовыраженiя. Однимъ изъ такихъ примеромъ можетъ служить повсеместное и беззастенчивое употребленiе брани.
 
 Философы, соцiологи или психологи куда лучше, чемъ писатель этихъ скромныхъ строкъ, были бы въ состоянiи разсказать о причинахъ зараженiя русской речи омерзительными исчадiями черной площадной брани. Будучи словесникомъ, я считаю себя вправе сказать вкратце только о следующемъ:
 
 Во-первыхъ, не следуетъ думать, что русская брань можетъ считаться чемъ-то неповторимымъ. Пожалуй, правы те, кто говоритъ, что русскiй языкъ въ силу своего морфологического богатства, способенъ создавать необычно многочисленные производные отъ небольшого числа бранныхъ основъ. Но на это способны и некоторые романскiе языки. Соответствiя же самимъ браннымъ корнямъ существуютъ во многихъ языкахъ. Тамъ ихъ, видимо, не больше и не меньше, чемъ у насъ. Правда и то, что употребленiе этихъ словъ въ иныхъ, въ отличiе отъ русского — естественно развивавшихся обществахъ, въ целомъ бываетъ ограничено ихъ нижайшими, самыми невежественными и безсильными слоями. (Свидетельствую объ этомъ на примерахъ более или менее известныхъ мне культуръ: германской, англо-саксонской и латиноамериканской.)
 
 Во-вторыхъ и в-главныхъ, следуетъ задуматься о лексическомъ значенiи т.н. "матерныхъ" корней. Все они, безъ исключенiя, по-своему описываютъ предметы и действiя, относящiеся до таинства зарожденiя жизни. Главное ругательное пожеланiе русскаго языка, семантически восходящее къ первобытно-языческой, анимистической попытке торжества надъ врагомъ, состоитъ въ кощунственномъ упоминанiи его матери. ( A propos : косвеннымъ доказательствомъ формального, равно какъ и смыслового убожествa русскаго мата, егоtestimonium paupertatis , является то обстоятельство, что единственный матерный глаголъ употребляется сейчасъ грамматически совершенно неправильно, въ полномъ небреженiи даже правилами употребленiя этого самого по себе тошнотворно мерзкого чернословiя.) Именно съ этимъ ругательствомъ — вообще основнымъ въ русской бранной речи — еще въ последнюю подлинно-историческую эпоху жизни русскаго народа — чаще всего и легче всего соединялось богохульство, кощунственное поминанiе Спасителя и Богородицы. Здесь, кстати, сразу же становится очевиднымъ главное, ничемъ не излечимое безсилiе "мата": его прирожденная неспособность выразить чувства Веры и любви.
 
  Нарастающее обезсиленiе вообще показательно для судьбы мата въ русской речи. Изъ почти торжественного проклятiя онъ сперва превратился въ грубое указанiе на более низкое, чемъ у говорящаго, общественное положенiе оппонента (вспомнимъ местничество у бояръ.) Отъ этого матъ спустился еще ниже, ставъ своего рода распознавателемъ "своихъ" въ среде нижайшихъ слоевъ общества, его отбросовъ, неучей, смердовъ и воровъ. А ужъ много позже, въ силу известныхъ причинъ, матъ выродился до роли заполнителя духовныхъ и речевыхъ прорехъ, а въ самыхъ крайнихъ и ужасающихъ своихъ проявленьяхъ — до роли quasi языка, неполноценнаго суррогата ВСЯКОЙ речи и всякой человеческой мысли. И не диво, что, по мненiю многихъ, матерная брань въ силахъ заменить собою всякое излитое словомъ движенье души. Дело просто въ томъ, что и душа, и ея движенья принимаютъ тогда соответствующiй слову внутреннiй образъ. Ведь не только мы говоримъ языкомъ: нашъ языкъ тоже говоритъ нами. Онъ, языкъ, неумолчно проговариваетъ насъ, даже ненарокомъ проговаривается о насъ и темъ неустанно лепитъ и созидаетъ всехъ и каждаго изъ насъ.
 
 Но чемъ тогда объяснить пристрастiе къ мату у некоторыхъ людей, притязающихъ на то, чтобы считаться просвещенными? Врядъ ли только ухудшенiемъ самого мерила просвещенности въ современномъ обществе. Нетъ, главная причина — въ другомъ. Она — въ неутолимомъ стремленiи этихъ людей, порой сложныхъ и умныхъ, къ принадлежности къ большему, надличностному целому. И нетъ нужды этимъ людямъ въ томъ, что уделъ любезного имъ, могучего, но безликого целого — немота. "Народъ безмолвствуетъ" — эта безсмертная ремарка заключаетъ въ себе великое present indefinite бытiя черни, которая безмолвствуетъ ВСЕГДА. Для просвещеннаго человека стремиться уподобиться носителямъ воинствующего невежества означаетъ желать себе смерти, ибо по-настоящему у насъ нетъ ничего, кроме слова, которое насъ переживетъ.
Нужно отдавать себе отчетъ въ томъ, что языкъ, какъ и любое другое человеческое учрежденiе имеетъ свои достоинства и недостатки. Однимъ изъ печальнейшихъ пороковъ любого, даже самаго утонченнаго языка является его стандартность, т.е. оборотная сторона общепонятности. Языкъ долженъ быть общедоступнымъ, но именно въ силу своей общедоступности онъ со временемъ неуклонно низводитъ единичные и неповторимые изъявленiя человеческой души до уровня избитыхъ общихъ местъ. Любой человекъ, хотя бы отчасти наделенный языковымъ слухомъ, можетъ привести примеры того, какъ мертвеютъ отъ частого употребленiя некогда сильные и выразительные эпитеты и сравненiя. Насколько же более затхлой, изсохшей мертвечиной веетъ отъ словъ, которыми невежи и невежды привыкли изъ года въ годъ, по тысяче разъ на день безмысленно и безстыдно называть все, что угодно !
Горькая правда нашей нынешней неласковой жизни состоитъ въ томъ, что стертая до артиклевидного безречiя, до лексико-семантической пустоты матерная брань служитъ пропускомъ къ общественному признанiю на широчайшемъ (т.е. наинижайшемъ) уровне, сезамомъ, который открываетъ все двери, паролемъ, вызывающимъ снисходительную ухмылку самаго суроваго часового. Ведь каждое матерное слово, не выразивъ собой ни правды, ни новизны, кричитъ только объ одномъ: "И я! и я, говорящiй это — такое же ничтожество, какъ и вы, кому я это говорю." И каждое матерное слово вновь возвращаетъ насъ сквозь и безъ того нетолстый культурный слой къ первобытному мауглiевому кличу: "Мы съ тобой — одной крови, ты и я!"
 
 Но, по счастью, со свинымъ рыломъ все равно не такъ легко влезть въ калашный рядъ. Матерные слова выросли изъ ругательствъ, ими они во многомъ остаются и до сихъ поръ. И поэтому какъ бы широко ни раскрывались для нихъ двери нашего на глазахъ пошлеющаго быта, этой брани не подъ силу перешагнуть его узкiе пределы. Пошлая злоба скоро забывается. А для любви и правды намъ завещана совсемъ другая речь.
 (1) М.Е.Салтыковъ (Щедринъ), 1885.