Екатерина Шульман о Теократии и патриархе Никоне

Е.Шульман― Напомню, тем, кто отвлекся на праздники и выпал из учебного процесса временно, что мы с вами в рубрике «Азбука демократии» продолжаем освещать термины, начинающиеся на букву «Т». В предыдущей серии — я даже не спрашиваю своего соведущего, что у нас было в предыдущей серии, потому что это было так давно…

М.Наки― В той серии Алексей Венедиктов был здесь на вашем месте.

Е.Шульман― Это у вас предыдущая серия. Моя предыдущая серия была в декабре. У нас был термин «терроризм». Сегодня у нас термин «теократия». Практически мы идем в алфавитном порядке с чрезвычайной точностью. Итак «теократия» в буквальном значении этого слова: греческий корень «теос» — бог, «кратос» — власть. Правление бога, посредством бога, божественная власть. Что такое теократия? Теократия — это способ правления, в котором власть религиозная и власть светская сливаются воедино, они не разделены.
Два признака характеризуют теократию. Во-первых, правящие чиновники являются одновременно священнослужителями, или священнослужители наделены политической властью. И второе: правовая система такого государства, такого политического режима основана на религиозном законе.
Если мы посмотрим на историю человечества, то мы увидим, что первоначально практически у всех так и было. Религиозное происхождение приписывается всем правовым системам мира. Религия, собственно, была первым законодателем. Соответственно, бог или пророк, получающий скрижали от Бога, этим первым законодателем технически и являлся.
Жреческая власть характерна для многих древних государств. Но она бывает в двух формах, которые потом разошлись в истории человечества. То есть либо у вас жрецы могут править, как в Древнем Египте, либо у вас верховный руководитель является и верховным жрецом.
В некоторой степени так обстояло дело в Древнем Риме. Римская религия, вообще, была государственной религией не в том смысле, что она была обязательной для всех, кто живет в Риме, хотя это тоже было так, но и в том смысле, что она была, как мы бы сказали, светской, то есть обслуживающей не столько духовные потребности, сколько утверждающей и укрепляющей сложившийся корпоративный и политический порядок.
Что у нас дальше стало происходить в мире христианском. Классическим примером теократического государства, которое у нас процветает и до сих пор является Ватикан. Там понтифик, он же и руководитель этого микрогосударства. Тем не менее, в европейской практике эти да сословия — первое сословие, если во французских терминах говорить, священство, и второе сословие — дворянство отделились друг от друга.
Когда у нас есть европейский христианский мир был католическим, то одним из его политических сюжетов была борьба между властью религиозной и властью светской, между папами и императорами, между папами и королями.
Естественно, предположить, что если у вас религиозное общество, то вы будете ставить закон божий выше закона светского. На этом, собственно, основывалась власть римских пап. Когда светская власть в Европе окрепла достаточно, чтобы хотеть быть самостоятельной и не подчиняться непогрешимому понтифику в Риме, у нас началась эпоха религиозных войн, эпоха реформации и эпоха появления национальных церквей. Библии стали переводиться на национальные языки. Национальные языки стали в связи с этим процветать и применяться более широко. Латынь стала уступать им место.
А дальше произошел интересный камбэк этой самой теократии. Государи этих новых национальных монархий захотели стать главами собственной церкви.

М.Наки― Ну, им же нравилось, как это было раньше. В смысле они видели.

Е.Шульман― Они не приписывали себе божественное происхождение. Они не объявляли себя, как какой-нибудь НРЗБ сыном Солнца, наследником чего-нибудь там или как Александр Македонский. Но они называли себя защитниками веры и главами своих собственных церквей, чем до сих пор является, собственно говоря, британская королева, хоте епископ Кентерберийский, формальный глава британской церкви, тем не менее, она там главный человек, опять же защитник веры. Французский король носил тоже похожий термин.
Это нужно было для того, чтобы, собственно, получить тот заветный суверенитет, который до сих пор является у нас священным словом в политическом дискурсе, чтобы не было наднациональной структуры в Риме, которая может указывать твоим гражданам, что делать через твою голову. Звучит знакомо, не правда ли?
Когда вы будете удивляться тому, с какой свирепостью боролись с католиками новые протестантские государства, например, в той же Англии, то вам, может быть, станет понятней, почему люди так волновались. Считалось, что это католическое население не подчиняется своей собственной власти национальной, а подчиняется каком-нибудь там заморскому аятолле, который прикажет им завтра тут всех зарезать, а они поднимутся и зарежут, потому что он непогрешим в их глазах.

М.Наки― То есть история всегда не про веру.

Е.Шульман― Ну, это, может быть, у меня такой взгляд специфический, поскольку меня не столько волнуют вопросы веры, сколько волнует вопрос политического устройства, потому что я смотрю именно на это. Если вам про религию, то есть другие люди, которые рассказывают про религию. Мы с вами — про политику.
Как у нас в современном мире это дело обстоит? С Ватиканом всё понятно. Почему этот термин «теократия» у нас внезапно стал актуален именно сейчас? Потому что Иран, о котором мы говорили в первой части, как раз является таким уникальным политическим режимом теократическим. Что это значит. В Иране есть верхний слой власти, несменяемый — это власть аятоллы и подчиняющегося ему этого Корпуса стражей Исламской революции, о котором мы тоже говорили до перерыва на новости. Это верхний слой политического пирога. Они, естественно, не выбираются. Власть аятоллы пожизненна ,и она не может подвергаться сомнению. Вот эта самая непогрешимость, вокруг которой было столько копий сломано в Европе, когда это относилось к папе римскому, она же относится и к религиозным лидерам в Иране.
Но под этим слоем есть слой светской власти, которую возглавляет президент. Президент выбирается на выборах. Выборы эти достаточно конкурентные и с малопредсказуемым результатом. В этом смысле это довольно уникальная недуплицируемая, неповторимая система. Больше нет таких стран.
Ну, есть, допустим, Саудовская Аравия, монархия абсолютно. Такие в арабском мире бывают. Но такого, чтобы, с одной стороны, у вас была власть священников, власть мулл, и, действительно, закон основывался на религиозных нормах, то есть шариатский закон действует напрямую, а, с другой стороны, у вас были светские суды — говорят, что тоже с довольно конкурентным судебным процессом; светские выборы достаточно малопредсказуемые по своему результату. И довольно бурная общественная жизнь под этим слоем религиозным — это довольно удивительно.

М.Наки― С поправкой на специфическое право.

Е.Шульман― В этом смысле Иран уникален. То, что религиозный закон является одновременно законом светским, конечно, придает такому режиму не авторитарные, а тоталитарные черты, поскольку закон религиозный и, прежде всего, стремится регулировать жизнь граждан на всех уровнях в отличие от светского законодательства, которое озабочено нашим социальным поведением, а религиозный закон озабочен нашей бессмертной душой. Поэтому он говорит нам, во что одеваться, что есть, как вести свою половую жизнь.

М.Наки― Кого вешать.

Е.Шульман― И кроме того, поскольку душа для него ценнее всего остального, то он обычно совершенно спокойно относится к тому, чтобы плоть нашу бренную освободить. За ее счет, скажем за счет ее страданий или прекращения физического ее существования принести пользу нашей душе, которая бессмертна и гораздо важнее, чем вот это всё остальное. Светский закон не может себе позволить таких вольностей. Поэтому это изложение не должно клониться к тому, что в Иране интересная демократия, только с некоторым религиозным оттенком. Ничего подобного. Теократия своеобразное крайне правление. Мы не то чтобы стремимся, чтобы оно распространилось еще на какие-то страны.
Но, действительно, этот светский слой, он существует. И там вот эта большая густонаселенная молодая страна живет свой общественной жизнью, о которой мы мало что знаем. Но, может быть, действительно, если те процессы, которые мы пытаемся описать, будут происходить дальше, может быть, скоро узнаем и побольше.
В завершение скажем, что у нас с теократическими идеями в русской политической философской мысли обстояло. Забегая вперед, скажу, человек, о котором начнем говорить буквально в нашей следующей рубрике, выдвинул известный тезис о том, что священство выше царства. То есть власть духовная выше власти светской. Он же, этот оригинальный человек, сравнивал власть с Солнцем, а власть государя с Луной, поэтому когда в следующий раз будем говорить о каком-нибудь солярном и лунарном кем-нибудь, будете знать, где у этого всего растут ноги.
То есть у нас тоже были некоторые поползновения в сторону того, чтобы бо́льшую власть, в том числе, власть не духовную, но и материально-административной обладала бы этой властью церковь. С Петром Первым всё это более-менее закончилось. Потому что Петр Первый напрямую подчинил — скажем это так же прямо, как сделал он — церковь государству, сделал ее государственным департаментом. Основал Священный синод, то есть гражданский орган управления церковными делами. В общем, после этого наша Русская православная церковь не особенно претендовала на какие-то теократические привилегии.
Тем не менее, сама эта мысль, что закон божий выше закона светского, она где-то бродит в умах, в том числе, и наших современников. Откуда это всё произошло, мы чуть подробней расскажем в нашей следующей рубрике.

ОТЦЫ. ВЕЛИКИЕ ТЕОРЕТИКИ И ПРАКТИКИ

Е.Шульман― Не аятолла Хомейни у нас герой этой рубрике, хотя, казалось бы… Подошел бы сюда Савонарола, в принципе, который, кстати говоря, некоторое время была классическим теократическим правителем. Священник, который руководил городом. Но, чем это закончилось, мы говорили в одном из предыдущих выпусков. Закончилось плохо и для него и для Флоренции. Флоренции стало потом немножко лучше, но ему лучше уже не стало.
Тем не менее, наш сегодняшний персонаж — это патриарх Никон, автор тех экстремистских цитат, которые мы с вами выслушали в предыдущей части, архитектор раскола, человек, проведший церковную реформу, которая навсегда разделила историю Русской церкви, во многом русского народ на до и после.
Вообще, историки считают, что раскол — это одно из центральных событий истории России, недооцененное по своим масштабам и что, вообще, мы с вами не очень себе представляем всю глубину, что произошло, образование этого народа внутри народа — старообрядцев и раскольников; ту, какую роль они играли в развитии русского капитализма в освоении земель, в Русской революции, много в чем. И то, насколько раскол повлиял на отношения между церковью и государством.
Мы сейчас с вами ни в коем случае не будем обсуждать вероучительский смысл происходящего. Как лучше креститься двумя перстами или тремя — это абсолютно не наше дело. Мы сосредоточимся на политической части произошедшего.
Что можно сказать о Патриархе Никоне? Что удивительно, хотя умер он в опале, перестав быть патриархом и будучи низведен до уровне простого монаха, тем не менее, умер своей смертью, дожил до 76 лет. Для своего времени это довольно хороший жизненный срок.
Когда это всё происходило? В 1605 году он родился, в 81-м умер, то есть это вот XVII век значительная доля пришлась на его жизнь.
Чтобы понимать контекст того, что происходило, давайте вспомним вот что. Приблизительно за 100 лет до реформ Никона Генрих VIII, английский монарх произвел реформу тоже у себя в стране, поменял можно сказать, правящую религию. Себя объявил главой церкви, отошел от католицизма, сделал Англию протестантской, и что еще интересней и важнее было для его современников, возможно — национализировал монастыри и церковное имущество. Вот эта великая реформа Генриха VIII произошла в 1540-х годах.
То есть это была эпоха, в которую светские и церковные власти постоянно в эти потягушки друг с другом играли. И это был вопрос, конечно, власти над умами, телами и душами. И это были вопросы имущественные: земля, недвижимость, работники, нажитые богатства, эти все увлекательные вещи.
Как можно в этих терминах описать реформу Никона. Есть у этого еще, что называется, геополитический аспект, который я не люблю, но который, видимо, был тогда важен. Вот это приведение в соответствие русских церковных книг с греческими, то есть византийскими образцами был каким-то образом связан с претензиями или амбициями тогдашнего русского царя Алексея Михайловича на Византийский престол. Какие-то смутные мечты, видимо, там были. Как бы хорошо сделаться Византийским императором, а Никону бы сделаться всемирным, Вселенским патриархом.
Но, как вы понимаете не то, чтобы много чего хорошего вышло. А вот в России из-за этого вышел гигантский раскол, очень серьезные многочисленные репрессии, бегство массы людей в отдаленные районы с тем, чтобы правительство не приматывалось к ним со своими идеями, как нужно нести службу и каким образом нужно креститься.
Екатерина Вторая потом уже изучала русскую историю, она о Никоне отзывалась плохо. Писала она о нем следующее: «Никон — личность, возбуждающая во мне отвращение». А почему? Не из гуманистических соображений. «Подчинить себе пытался Никон и государя. Он хотел сделаться Папой», — писала Екатерина. В этом есть резон. Идея Никона состояла, видимо, в том, чтобы внести эти теократические элементы в тогдашнее русское политическое устройство. На этом он, между прочим, и погорел. Реформы его были продолжены, но он сам, поссорившись с Алексеем Михайловичем на почве этих тезисов, кто Солнце, кто Луна и как царство и священство друг с другом должны соотноситься, он был извержен из патриархов сделался обратно монахом сослан был в отдаленный монастырь.
В общем, потом Федор Алексеевич, наследник Алексея Михайловича его вернул. Он как-то к нему хорошо относился. В общем, хоронили его как патриарха, но реформы его были продолжены без него. И эти реформы пошли в том направлении, которые он считал бы противоположными своему замыслу.
Привели они к тому еще до всякого Петра, что, конечно, эта сцепка церкви и государства стала крепче, но царство стало выше священства. Религия стала государственной, но государство не стало в такой степени религиозным, то есть патриархи не стали выше царей московский. Происходило все в точности до наоборот. И при Петре Первом, который довольно быстро после этого скоро унаследовал Алексею и Федору, он уже, можно сказать, продолжил довольно логично это движение.

М.Наки― Никто не любит, когда у него власть отбирают.

Е.Шульман― Никто не любит, когда у него отбирают власть. Многие хотят, обладая каким-то объемом власти, этот объем увеличить. Что касается, собственно, гуманистического аспекта, я напомню, что в 2000 году наша Русская православная церковь принесла извинения своим братьям и сестрам за, как было написано, «прегрешения, причиненные вам ненавистью». За преследования старообрядцев наша церковь извинилась. Это, действительно, было многовековое преследование. Причем оно вспыхивала в те времена, когда уже до этого никому не должно быть дела. Например, Николай Павлович, Николай I вдруг тоже взял себе в голову, что он большой защитник православия и стал доматываться до этих раскольников, которые вроде как уже успокоились, что к ним не прикапываюся до такой степени.
В общем, это долгая кровавая и довольно грустная история, которая обогатила русскую культуру многими явлениями, но, может быть, лучше было тратить ресурсы людские и административные не на это.