Олег Цендровский Чума в Средние века

Олег Цендровский Чума в Средние века (начало)

ИСТОРИЧЕСКАЯ РОЛЬ И МАСШТАБЫ ЯВЛЕНИЯ
Среди бесчисленного множества болезней, от которых страдает человечество, есть одна, отношение к которой не сравнится ни с чем. Она стала эталоном ужаса: и поныне вновь обнаруженную смертельную инфекцию сравнивают именно с ней. Ее именем называют опасные политические идеи и бурную коррозию металла, ее поминают в пословицах и проклятиях, она стала героиней множества легенд и бродячих сюжетов, ей посвящены произведения классиков мировой литературы — от Боккаччо до Камю. Никакой другой недуг не смог произвести на людей столь глубокое впечатление, как чума.
Самая страшная эпидемия чумы в истории человечества разразилась в четырнадцатом столетии. Эта ужасная болезнь, прозванная в те времена "Великим мором" или "Черной смертью", опустошала Европу, сея панику в сердцах живых. Спасения от нее не было. Пандемия продемонстрировала полную беспомощность средневековой медицины и бессилие церкви в борьбе с чумой — следствием чего стал широкий круг явлений от возрождения языческих и сатанинских культов и суеверий, гонения на потенциальных «отравителей» и «распространителей чумного яда» до всплеска религиозного фанатизма. Чёрная смерть оставила колоссальный след в истории Европы, наложив отпечаток на экономику, психологию, культуру и даже генетический состав населения.
ПОЯВЛЕНИЕ В ЕВРОПЕ
Первая пандемия «черной смерти», так называемая Юстинианова чума, поскольку ее эпицентром был Константинополь, произошла в VIв. и унесла более 100 млн жизней на Востоке и 25 млн в Европе, уничтожив многие города и сократив население некоторых стран в несколько раз.
Прокопий Кесарийский, один из самых знаменитых византийских писателей-историков, оставил такое свидетельство: «От чумы не было человеку спасения, где бы он ни жил — ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы… Много домов опустело, и случалось, что многие умершие, за неимением родственников или слуг, лежали по нескольку дней несожженными. В это время мало кого можно было застать за работой. Большинство людей, которых можно было встретить на улице, были те, кто относил трупы. Вся торговля замерла, все ремесленники бросили свое ремесло…».
В XIVвеке, о котором дальше и пойдет речь, со времен первой пандемии чумы прошло более шестисот лет, и ее ужасы уже были прочно забыты европейцами. За этот период локальные эпидемии чумы (или болезней, которые тогда принимали за «чуму») периодически возникали среди населения различных стран Европы и Азии, о чем сохранились упоминания в летописях и других исторических памятниках. Однако чума не получала пандемического распространения и не носила такого разрушительного характера. И все это, конечно, не шло ни в какое сравнение с «черной смертью» — второй пандемией чумы, обрушившейся в 1347 году на Европу и за пять лет уничтожившей, по современным оценкам, более трети ее населения.
Новый очаг болезни вспыхнул в Средней Азии в 1320-е годы, а именно в монгольской пустыне Гоби. Ввиду того что путь через Гоби пролегал на восток, эпидемия оттуда постепенно распространилась на Китай и Индию, а затем и на запад, где, прежде чем попасть в Европу, обрушилась на Ближний Восток и Северную Африку. Только в Китае население уменьшилось со 125 до 90 млн. человек, особенно пострадала провинция Хэбей, где вымерло 9/10 живших в ней людей, другие страны, разумеется, также понесли тяжелые потери.
Кровавый маршрут распространения чумы – это путь караванов и судов, вместе с которыми она шла на Запад. К 1345 года болезнь собирала жатву в низовьях Волги, к 1346 году она достигла Кавказа и Крыма, а в 1347 году она царила в Константинополе.
Уже летом 1346 г. в Европу стали поступать настораживающие слухи с Востока. Купцы, ведшие дела с караванщиками, привозившими пряности и чай из Индии и Китая, рассказывали ужасные истории, в которые поначалу никто не верил. Якобы «на востоке, рядом с Большой Индией, огонь и вонючий дым спалили все города», или о том как «между Китаем и Персией пошел сильный дождь из огня, падавший хлопьями, подобно снегу, и сжигавший горы и долины со всеми жителями», и сопровождаемый зловещим черным облаком, которое «кто бы ни увидел, тот умирал в течение половины дня». Но потом появились и очевидцы какого-то мора, бежавшие из Скифии. Они свидетельствовали, что там началась «казнь от Бога», и поразила она генуэзцев в колониях на берегах Черного и Азовского морей, что люди умирают в три дня, покрываясь мучительными язвами и пятнами, и немедленно чернеют после смерти. Однако зима прошла спокойно, и о плохом старались не думать.
В октябре 1347 года ситуация кардинально изменилась. Все европейские хроники того времени сходятся в том, что чуму в Европу занесли генуэзские корабли, торговавшие по всему Средиземноморью. В октябре 1347 года 12 итальянских кораблей, вернувшихся из плавания в Черное море, пришвартовались в сицилийском порту Мессина. На их палубах вповалку лежали матросы и пассажиры, умершие либо умирающие. Летописец Микель ди Пиацца пишет: «Матросы галер привезли с собой страшную болезнь, въевшуюся в самую их плоть. Она передаётся любому, кто заговорит с ними. Смерть от этой болезни мгновенна...».
О том, как чума попала на корабли, существует рассказ очевидца, генуэзского нотариуса Габриэля де Мюсси, который, впрочем, некоторыми исследователями, придерживающимися точки зрения о самопроизвольном характере инфекции, ставится под сомнение. В 1346 году он оказался в генуэзской фактории в Каффе на северном берегу Черного моря, на востоке от Крыма, осаждённой войсками золотоордынского хана Джанибека. Согласно де Мюсси, после того, как в монгольском войске началась чума, хан приказал с помощью катапульт забрасывать трупы умерших от болезни в Каффу, где немедленно началась эпидемия. Осада окончилась ничем, так как ослабленное болезнью войско вынуждено было отступить, но генуэзские корабли после снятия осады с города пустились в плавание, разнося чуму по всем средиземноморским портам.
После того как корабли причалили и чума начала пока еще медленно распространяться, население охватил глубокий страх. «Родные, друзья и соседи поспешили к нам, но мы принесли с собой убийственные стрелы, при каждом слове распространяли мы своим дыханием смертельный яд», – пишет де Мюсси. Как свидетельствует Боккаччо, распространение чумы было стремительно, и она переходила с больных на здоровых «совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты».
Трупы погибших оставались лежать в домах, и ни один священник, ни один родственник — сын ли, отец ли, кто-либо из близких — не решались войти туда: могильщикам сулили большие деньги, чтобы те вынесли и похоронили мёртвых. Дома умерших стояли незапертыми со всеми сокровищами, деньгами и драгоценностями; если кто-либо желал войти туда, никто не преграждал ему путь. В скором времени генуэзцы были изгнаны, но это уже ничего не могло изменить.
Население гибнущей Мессины пыталось спастись паническим бегством, причём, по свидетельству того же де Пьяццы, многие умирали прямо на дороге. Выжившие достигли Катании, города на юге Сицилии, где их ждал отнюдь не гостеприимный приём. Прослышавшие о моровом поветрии жители отказывались иметь дело с беженцами, избегали их и даже отказывали в пище и воде. Впрочем, это их не спасло и в скором времени город вымер почти полностью. «Что сказать о Катании, городе, ныне стёртом из памяти?» — риторически вопрошает де Пьяцца. Чума отсюда продолжала расползаться по острову. Всего Сицилия потеряла около трети населения; после того как год спустя чума отступила, остров оказался буквально завален трупами.
Те, кто видел эту страшную картину, ничего не знали о причинах эпидемии, мы же сегодня можем дать ответ на некоторые вопросы.
Возбудителем чумы является чумная палочка, открытая в конце XIX в. Ее предполагаемый естественный резервуар (то есть совокупность организмов — биологических хозяев, без которых ее существование в природе, как биологического вида, невозможно) – это одноклеточные почвенные животные, амебы.
Однако абсолютное большинство заражений бубонной чумой, о чем тогда и еще многие века спустя не знали, происходило в результате блошиного укуса. Как это объяснить? Сегодня известно, что чумная палочка может жить в крови более чем двухсот видов млекопитающих, но самая распространенная ее среда обитания — грызуны. Она населяет организмы различных их видов — сурков, сусликов, крыс, песчанок, полевок, луговых собачек. На всех этих зверьках обитают блохи, питающиеся кровью своих хозяев, а вместе с ней всасывающие и клетки болезнетворной бактерии. Таким образом, понятно, как чумная палочка проникает в организм блох, но вот причина ее попадания в организмы грызунов и других млекопитающих кажется катастрофической случайностью.
По всей видимости, в начале XIVвека произошло глобальноe разрушение экосистем, вмещающих чумной микроб, под воздействием резкого изменения климата в сторону похолодания, в особенности в Евразии. Благодаря этому происходит «выход» Y. Pestis (чумной бактерии) за пределы ее биологических хозяев в почву, откуда она проникает в сосудистые растения, либо другие объекты, способствующие инфицированию грызунов и их эктопаразитов, то есть блох.
В результате этого процесса Y. pestis «отрывается» от своего природного резервуара и при наличии благоприятных условий (особенности биологии грызунов и их паразитов, увеличение их численности, восприимчивости и др.) формирует вторичные резервуары, также представляющие собой экосистемы, однако менее устойчивые, чем те, которые образуются простейшими. Во вторичных резервуарах Y. pestis может сохраняться десятилетиями, вызывая отдельные эпизоотии и вспышки чумы среди людей в регионах, ранее считавшиеся от нее свободными.
Вследствие малой устойчивости, новые (вторичные) экосистемы, вмещающие Y. pestis, разрушаются, и вспышки чумы прекращаются.
Однако при продолжающемся дестабилизирующем воздействии извне на естественные экосистемы, промежутки времени между такими циклами сокращаются, интенсивность образования вторичных экосистем, вмещающих чумной микроб, скачкообразно возрастает — вспышки чумы среди людей приобретают катастрофический характер (они воспринимаются людьми, как пандемия чумы) и продолжаются либо до полного разрушения хотя бы одной из экосистем, либо до прекращения на них дестабилизирующего воздействия.
После разрушения вторичных экосистем, вмещающих Y.pestis, остаются огромные территории — реликтовые очаги, в которых Y.pestis продолжает поддерживаться в некультивируемом состоянии, как истинный паразит одноклеточных организмов – с возможностью нового перехода в иные резервуары под воздействием критических факторов.
Чрезвычайно важное следствие из изложенного, объясняющее невероятную смертоносность чумы, состоит в том, что коль скоро человек и иные теплокровные не являются естественным резервуаром чумной бактерии, то его жизнь или смерть ничего не значит для поддержания такого паразита в природе, и его вирулентность не лимитируется необходимостью сохранения жизни своим жертвам.
Что касается механизма проникновения в человеческий организм, он может быть описан следующим образом. Попав через грызунов в пищеварительную систему блохи и питаясь продуктами расщепления крови (которую понемногу переваривают блошиные ферменты), йерсинии (чумные палочки) размножаются так бурно, что вскоре студенистая бактериальная масса наглухо забивает преджелудок — расширение пищевода перед входом в желудок насекомого. Чумной блок (так называется это явление) лишает блоху возможности питаться. Когда блоха пытается сосать кровь, струя крови всякий раз упирается в блок и возвращается обратно вместе со смытыми с его поверхности бактериальными клетками.
Мучимое голодом насекомое становится все более активным, перескакивает с одного зверька на другого, распространяя своих погубителей, пока через несколько дней не умирает от истощения и обезвоживания. Чумной блок — абсолютно уникальная технология возбудителей чумы: среди великого множества бактерий, вирусов, простейших и прочих болезнетворных микроорганизмов, пользующихся услугами кровососущих насекомых и клещей, нет другого вида, у которого наблюдалось бы что-то подобное.
Дальнейшее очевидно: средневековые жилища, будь то дворцы или лачуги, кишели блохами, одинаково охотно кусавшими всех их теплокровных обитателей — мышей, крыс, кошек, собак и людей. Блоха — активный паразит, способный переходить не только от одной особи к другой, но и от вида к виду. И стоило чумной палочке попасть в эту систему, как эпидемия чумы становилась неизбежной.
Теоретически, чумная палочка может проникнуть в человека не только через посредство блохи, но вообще через любые слизистые оболочки (например, если невидимая капелька с бактериями попадет в глаз), с пищей, воздушно-капельным путем, а также другими способами. Неповрежденную кожу она, правда, преодолеть не может, но ей вполне достаточно крохотной ранки или трещинки.
Распространение чумы в Европе было связано с тем, что корабли, перевозили на борту не только людей, но и крыс. Они обитали почти на каждом судне и жадно пожирали запасенный провиант. Когда суда прибывали к месту назначения, корабельные крысы смешивались со своими местными сородичами и распространяли среди них чумных блох.
Набравшись блох, зараженных чумным микробом, и зараженные сами крысы переносили их как назад на корабль, с которого приплыли, так и на другие корабли, отплывающие в иные порты. Когда крысы-хозяева начинали дохнуть да и при других обстоятельствах, блохи находили для себя новый источник крови — людей.
Стоило кораблям прийти в Мессину в 1347, оставшиеся в живых крысы перебрались на берег, прихватив с собой и смертоносных блох. Грязные и перенаселенные порты Европы всегда были превосходным рассадником для обоих видов тварей. Крысы кормились отбросами, а блохи — крысиной кровью. Когда крысы передохли, зараженные блохи взялись за горожан Мессины.
В следующем за 1347, 1348 году чумой уже поражено всё население Италии, Франции, королевства Арагон, Германской империи, Англии и Португалии. За пять лет чума была развезена по крупнейшим европейским портам и распространилась по всему континенту.
Здесь необходимо подробнее остановиться на механизме действия чумных бактерий в организме. Попав в кровь, обыкновенно после укуса блохи, они поглощаются клетками-макрофагами, специально предназначенными для борьбы с чужеродными организмами. Однако тут вступает в действие еще одна уникальная способность чумной палочки: внутри макрофага она успешно противостоит перевариванию, оставаясь живой и даже размножаясь. Вместе с ним она попадает в лимфатические узлы, где ее размножение становится лавинообразным. Весь период инкубации (то есть отрезок времени от момента попадания микробного агента в организм до проявления симптомов болезни) составляет от нескольких часов до 3-6 дней. К истечению этого срока крупные узлы (особенно под мышками и паховые) вспухают, сперва розовеют, затем чернеют, становятся твердыми на ощупь, их окружает отекшая ткань, а внутри они заполнены гноем (мертвыми макрофагами) и жидкими продуктами распада тканей. Такой переродившийся узел, достигавший размера апельсина, называется бубоном, а описанная форма чумы — бубонной.
В клинической картине чумы со времен Средних веков, прежде всего, выделяется синдром, называемый «febris continuae — непрерывная лихорадка». Пока в бубоне шла борьба возбудителя с иммунной системой, температура тела достигала 39-40 градусов, сопровождаясь невыносимой головной болью, головокружением, часто тошнотой и рвотой.
В непрерывной лихорадке жар сменялся ознобом, больного мучили бессонница и галлюцинации, взрывы бешенства, бред и боли в стороне сердца. Возбуждение переходило в чувство угнетённости, страха и тоски. Дыхание больных становилось ускоренным, коротким и прерывистым, часто сопровождаясь кашлем с кровохарканием или мокротой. Кровь и все выделения темнели до черноты, язык высыхал и покрывался чёрным налётом. Трупы людей, умерших от чумы, к всеобщему ужасу живых также стремительно чернели и напоминали по цвету уголь — отсюда и появилось название «черная смерть».
Но особенно поражал современников этой эпидемии невыносимый, тяжелый запах, который исходил от больных. Часть авторов также говорят о кровохаркании, которое рассматривалось как признак скорой смерти. Страдания больного в 99,99% случаев заканчивались мучительной смертью.
Бывает, однако, хотя и чрезвычайно редко, что бубоны самопроизвольно прорываются, изливая свое содержимое наружу, после чего начинается медленное выздоровление. Все те немногие, кому во времена средневековых эпидемий удалось перенести чуму и остаться в живых, болели именно бубонной чумой.
При септической форме чумы микроб проникает в кровь кожным путём, либо через слизистые оболочки без каких-либо заметных внешних изменений, преодолев защитные механизмы организма. Кровь моментально превращается в бульон с бактериями, которые не только разрушают питательные вещества, но и выделяют специфические токсины. Артериальное давление резко падает (верный признак начавшегося общего сепсиса), система регулирования свертываемости крови выходит из строя (в одних мелких сосудах возникают микротромбы, в других начинаются точечные кровоизлияния). Симптомы интоксикации нарастают на глазах: сильнейший озноб, мышечные боли, головная боль, помрачение сознания, бред. Септическая форма, не особенно распространенная, вызывала тем не менее особый ужас. От нее не было самопроизвольных выздоровлений, и внешне здоровый человек при ней погибал в тот же день, так, младший сын императора Иоанна Кантакузина, Андроник, угас в течение трёх часов.
Но и это еще не самое худшее. У некоторых больных еще до развития общего сепсиса чумные палочки успевают достигнуть легких, где вызывают острейшую пневмонию с некрозом тканей. У человека начинается кашель, отделяющаяся мокрота вскоре окрашивается кровью. Ее микроскопические капельки, разлетающиеся при кашле, содержат огромное количество чумных бактерий, которые попадают в легкие здоровых людей, заражая их. Легочная чума распространяется, как пожар. Находясь в одном помещении с таким больным, избежать заражения практически невозможно, а смертность среди заболевших ею достигает 100%. Человек сгорает в течение максимум пары суток, но успевает за это время рассеять вокруг себя смертельную инфекцию. Легочная чума выкашивала средневековые города до последнего жителя.
Правда, именно эта абсолютная смертоносность и стала препятствием, не позволяющим чуме постоянно циркулировать в человеческих популяциях.
(продолжение следует)

Олег Цендровский Чума в Средние века (продолжение)

Бубонная чума была подобна стихийному бедствию, но намного превосходила его трагическим размахом и мрачным величием. Живые не успевали хоронить мёртвых. В период с 1347 по 1350 население Европы сократилось на треть, что по приблизительным подсчётам составило 25 млн человек. Впрочем, эта цифра отражает лишь значительную изолированность поселений в средневековой Европе, благодаря которой многие из них избежали чумы. В человеческих популяциях, настигнутых болезнью, смертность составляла 77—97%, так что при условиях большей компактности чума могла бы уничтожить более 9/10 населения. Моровое поветрие опустошало города и целые местности, оно поражало старых и малых, праведных и грешных, ни для кого не делая исключения. Заболевший человек был практически обречен, и всех, кто общался с ним, ожидала та же участь.
Менее чем через месяц после первой вспышки чумы в Мессине, 1 ноября 1347 г. «черная смерть» появилась в Марселе, к январю 1348 г. волна эпидемии докатилась до Авиньона, и затем чума стремительно распространилась по всей Франции.
Сам папа Климент VI находился вдали от охваченного чумой Рима, в своём авиньонском дворце, по совету личного врача — Ги де Шолиака, прекрасно отдававшего себе отчёт в опасности заражения, не подпуская к себе никого и постоянно поддерживая огонь в двух жаровнях, справа и слева от своей персоны. Отдавая должное суевериям времени, папа не расставался с «волшебным» изумрудом, вставленным в перстень, «каковой, будучи обращён к Югу, ослаблял действие чумного яда, будучи обращён к Востоку, уменьшал опасность заражения».
В Авиньоне смертность была так велика, что не было никакой возможности хоронить покойников. Тогда папа освятил реку и торжественно благословил бросать в нее тела умерших от чумы людей.
К началу 1348 г. «черная смерть» распространилась по всей Испании. К концу января чума свирепствовала во всех крупных портах южной Европы, включая Венецию, Геную, Марсель и Барселону. В Средиземном море находили корабли, полные трупов, дрейфовавшие по воле ветров и течений. Один за другим, несмотря на яростные попытки изолировать себя от внешнего мира, итальянские города «падали» перед эпидемией.
Весной, превратив Венецию и Геную в мертвые города, чума достигла Флоренции. В одном лишь этом городе, которому в будущем суждено стать эпицентром высокой мысли и культуры, столицей Возрождения, чума унесла 100 тысяч жизней. В предисловии к своему «Декамерону» Боккаччо оставил собственноручное описание ее ужасов.
Вскоре после этого чума вспыхнула в Париже, где умерло огромное количество человек, включая королев Франции и Наварры. В июле эпидемия охватила северное побережье Франции. В Нормандии, по свидетельству современника, «было такое критическое положение, что нельзя было никого найти, чтобы тащить трупы в могилы. Люди говорили, что наступил конец света».
Осенью 1348 г. чума появилась в Норвегии, Ютландии и Далмации. В 1349 г. чума захватила Германию, а в следующем году — Польшу, в 1352 – Московскую Русь, в общем, распространилась почти по всему известному миру.
Довольно трудно вообразить атмосферу ужаса, охватившего людей перед лицом стольких смертей, невообразимого смешения живых и мертвых. Улицы буквально усеяны гниющими трупами, которые не успевают убирать. Повозки или лодки, переполненные мертвецами, трупы, привязанные к хвосту лошади или зацепленные крючками, переполненные лазареты, где мертвые лежат рядом с живыми в такой тесноте, что можно ходить по головам. Представление о кошмаре, который довелось пережить очевидцам этих событий, в некоторой степени дают рассказы выживших. В свидетельстве летописца Аноло ди Тура читаем: «отец оставлял на произвол судьбы сына, жена – мужа, брат – брата. Я сам своими собственными руками похоронил своих пятерых детей».
В хронике с севера Испании, датируемой 1350 годом, находим ещё одну запись: «наша епархии за время эпидемии лишилась двух третей своих священнослужителей и прихожан».
«...Семь месяцев подряд мы жили под свист этого бича. Каждый вечер, отходя ко сну, мы спрашивали себя, проснемся ли завтра? Каждое утро мы ощупывали себе подмышки и пах. Стоило почувствовать хоть небольшой жар, как человек впадал в смертельную тоску и смотрел на вас безумными глазами. При каждом вздохе невольно приходила в голову мысль - уж не с этим ли глотком воздуха в меня вошла зараза? Расставаясь с другом, каждый задавался мыслью: "Кто? Он или я, а может быть мы оба?" Ткачи умирали прямо в своих мастерских, рухнув у остановившихся станков; золотых дел мастера испускали дух у своих остывших тигилей; менялы – у своих прилавков. Дети умирали, вскарабкавшись на смертный одр, где лежал уже остывший труп матери. А зловоние, зловоние ползшее над Авиньоном! Все улицы были вымощены мертвыми телами.
Половину, поймите, половину жителей Авиньона унесла чума. Только за четыре месяца 1348 года, с января по апрель, насчитали шестьдесят две тысячи умерших...»
К 1351 году чума обошла весь континент. По утверждению средневекового историка Фруассара, погибла третья часть мира. Эту оценку подтверждают и новейшие исследования.
Некоторые регионы, например Скандинавия, почти полностью обезлюдели. Норвежское поселение в Гренландии вымерло до последнего человека. Богачей и бедняков, молодых и старых — смерть косила всех. Особенно высока была смертность среди священников, проводивших много времени с умирающими. В то же время отдельные территории — например, итальянский город Милан и его окрестности — отделались лишь малыми жертвами.
Социальная обстановка. Атмосфера истерии, в которую были погружены охваченные чумой общество, порождало колоссальную социальную напряженность, анархию, панику и власть толпы.
Из страха перед болезнью любого, вызывавшего малейшие подозрения, силой волокли в лазарет, бывший столь ужасным местом, что многие предпочитали покончить с собой, лишь бы не оказаться там. Эпидемия самоубийств, увеличивавшаяся вместе с распространением заразы, вынудила власти принять специальные законы, угрожавшие тем, кто наложит на себя руки, отказом в захоронении по христианскому обряду. Вместе с больными в лазарет часто попадали и здоровые, найденные в одном доме с заболевшим или умершим, что, в свою очередь, заставляло людей скрывать больных и тайно хоронить трупы. Бывало, что в лазарет тащили просто состоятельных людей, желая вдоволь похозяйничать в опустевших домах, объясняя крики жертвы помрачением рассудка в результате болезни.
Одни люди в этой обстановке предавались чрезмерной аскезе, религиозному психозу и крайностям самоограничений, другие, понимая, что завтрашний день может и не наступить, множество людей предавалось чревоугодию и пьянству, проматывая деньги с женщинами лёгкого поведения, что ещё больше усиливало разгул эпидемии.
«Многие иные держались среднего пути между двумя, указанными выше: не ограничивая себя в пище, как первые, не выходя из границ в питье и других излишествах, как вторые, они пользовались всем этим в меру и согласно потребностям, не запирались, а гуляли, держа в руках кто цветы, кто пахучие травы, кто какое другое душистое вещество, которое часто обоняли, полагая полезным освежать мозг такими ароматами, - ибо воздух казался зараженным и зловонным от запаха трупов, больных и лекарств.
Иные были более сурового, хотя, быть может, более верного мнения, говоря, что против зараз нет лучшего средства, как бегство перед ними. Руководясь этим убеждением, не заботясь ни о чем, кроме себя, множество мужчин и женщин покинули родной город, свои дома и жилья, родственников и имущества и направились за город, в чужие или свои поместья, как будто гнев божий, каравший неправедных людей этой чумой, не взыщет их, где бы они ни были, а намеренно обрушится на оставшихся в стенах города, точно они полагали, что никому не остаться там в живых и настал его последний час» (Боккаччо).
«Авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них осталось так мало служилого люда, что они не могли отправлять никакой обязанности; почему всякому позволено было делать все, что заблагорассудится» (Боккаччо).
Могильщики, набиравшиеся из каторжников и галерных рабов, которых можно было привлечь к подобной работе только лишь обещаниями помилования и денег, бесчинствовали в городах, покинутых властью, врывались в дома, убивая и грабя. Молодых женщин, больных, мёртвых и умирающих продавали желающим совершить насилие, трупы волокли за ноги по мостовой, как полагали в те времена, специально разбрасывая по сторонам брызги крови, чтобы эпидемия, при которой каторжники чувствовали себя безнаказанными, продолжалась как можно дольше. Бывали случаи, когда в могильные рвы вместе с мёртвыми сваливали и больных, погребая заживо и не разбираясь, кто из них мог бы спастись.
Так как для большого количества тел, которые каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освященной для погребения земли, то на кладбищах при церквах, где все было переполнено, вырывали громадные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождая их рядами, как товар на корабле, и слегка засыпая землей, пока не доходили до краев могилы.
Дома, в которых находились больные чумой, обозначали крестом. Заключенные тюрем, а также добровольцы с ручными тележками обходили дозором улицы, призывая людей выносить мертвецов, и оглашая улицы знаменитыми криками: «Живые, выносите своих мертвецов!» Затем трупы свозили в большие чумные ямы, которые размещались за пределами города, и их быстро прятали.
«Один горожанин избегал другого, сосед почти не заботился о соседе, родственники посещали друг друга редко, или никогда, или виделись издали: бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя племянника, сестра брата и нередко жена мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети. По этой причине мужчинам и женщинам, которые заболевали, а их количества не исчислить, не оставалось другой помощи, кроме милосердия друзей (таковых было немного), или корыстолюбия слуг, привлеченных большим, не по мере жалованьем; да и тех становилось не много, и были то мужчины и женщины грубого нрава, не привычные к такого рода уходу, ничего другого не умевшие делать, как подавать больным, что требовалось, да присмотреть, когда они кончались; отбывая такую службу, они часто вместе с заработком теряли и жизнь» (Боккаччо).
Происходили и случаи искусственного заражения, обязанные своим появлением, в первую очередь, распространённому в те времена гибельному суеверию, что избавиться от чумы можно было, «передав» её другому. Посему больные специально толкались на рынках и в церквях, норовя задеть или дохнуть в лицо как можно большему числу людей. Кое-кто подобным образом спешил разделаться со своими недругами.

Олег Цендровский Чума в Средние века

Помимо экологических предпосылок (похолоданию, иным стрессовым климатическим факторам и переходу чумных бактерий из естественных резервуаров во вторичные) распространению чумы поспособствовал и ряд социально-экономических факторов. К эпидемиям различных болезней, таких как проказы и оспы, а также голоду добавлялись военные бедствия: во Франции бушевала война, позднее названная Столетней. В Италии продолжали враждовать между собой гвельфы и гибеллины, в Испании шли внутренние конфликты и гражданские войны, над частью Восточной Европы было установлено монголо-татарское иго. Бродяжничество, нищета и большое число беженцев из разрушенных войной областей, передвижение огромных армий и оживлённая торговля считаются исследователями немаловажными факторами, способствовавшими быстрому распространению пандемии.
В Средние века распространению чумы благоприятствовала антисанитария, царившая в городах. Канализации не было, и все отбросы текли прямо вдоль улиц, что служило идеальной средой для жизни крыс. К тому же во многих местах причиной чумы объявили кошек, якобы являвшихся слугами дьявола и заражавших людей. Массовые истребления кошек привели к ещё большему увеличению численности крыс.
Кроме того, необходимым условием поддержания эпидемии является достаточно высокая плотность населения. В сжатых со всех сторон крепостными стенами городах, за которыми во время осад укрывалось также и население предместий, плотность населения была много больше минимума, необходимого для поддержания эпидемии. Скученность людей, вынужденных часто ютиться в одной комнате или, в лучшем случае, в одном доме, при полном их невежестве в отношении правил профилактики заболеваний также выступила существенным условием поддержания пандемии.
Что касается личной гигиены, то по тогдашним представлениям забота о теле, в основном среди низших классов, полагалась греховной, а чрезмерно частое мытьё и связанное с ним созерцание собственного нагого тела — вводящим в искушение. «Здоровым телесно и в особенности молодым по возрасту следует мыться как можно реже», — предупреждал об опасности Святой Бенедикт. Святая Агнесса приняла этот совет столь близко к сердцу, что за время своей сознательной жизни не мылась ни единого раза.
Санитарное состояние городов, по нынешним меркам, было ужасающим. Узкие улицы были захламлены мусором, который выбрасывали на мостовую прямо из домов. Когда он начинал мешать движению, король или местный сеньор приказывал его убрать, чистота поддерживалась несколько дней, после чего всё начиналось снова. Помои выливались зачастую прямо из окон в прорытую вдоль улицы канаву, причём статуты некоторых городов специально обязывали хозяев трижды предупреждать об этом прохожих криком «Поберегись!». В ту же канаву стекала кровь из боен, и всё это затем оказывалось в ближайшей реке, из которой брали воду для питья и приготовления пищи. О степени захламлённости и грязи, царившей в городах, можно судить уже по тому, что в средневековом Париже существовали улицы Дерьмовая, Дерьмяная и Дерьмишная, улица Смердящая Дерьмом, попросту, без прикрас, улица Дерьма и наряду с тем улица Мочи.
СПОСОБЫ БОРЬБЫ С БОЛЕЗНЬЮ
Во времена Чёрной смерти медицина в христианской Европе находилась в глубоком упадке. Во многом это было связано с примитивно-религиозным подходом ко всем сферам знания. Даже в одном из крупнейших средневековых университетов — Парижском — медицина считалась второстепенной наукой, так как ставила себе задачей «излечение бренного тела».
Никто не знал подлинной причины болезни, и лучшие умы средневековья не заблуждались относительно возможности излечения чумных больных. Арсенал средневекового врача, включавший лекарства на растительной или животной основе, а также хирургические инструменты, был совершенно бессилен против эпидемии.
Мероприятия властей, предназначенные для борьбы с эпидемией, были так же примитивны, как и знания врачей о причинах возникновения и распространения этой болезни.
Большинство врачей стремилось уяснить себе сущность драмы, стремительно разыгрывающейся перед ними, и делали все, что было в их слабых силах для облегчения страданий заболевших, платя за это своей собственной жизнью. Так в Венеции умерли от чумы почти все врачи. Правда, современники отмечали, что были и «трусливые наемники, отворачивавшиеся от тех из звавших на помощь, кто не мог доставить им ни славы, ни денег». «Отец французской хирургии» Ги де Шолиак называл чуму «унизительной болезнью», противопоставить которой врачебному сословию было нечего. Франко-итальянский врач Раймонд Шален ди Винарио не без горького цинизма замечал, что «не может осуждать врачей, отказывающих в помощи зачумлённым, ибо никто не желает последовать за своим пациентом». Кроме того, с усилением эпидемии и ростом страха перед чумой всё больше медиков старались также найти спасение в бегстве, хотя этому можно противопоставить и подлинные случаи преданности своему делу. Так, если Шолиака, по его собственному признанию, от бегства удержал только «страх перед бесчестьем», ди Винарио против собственного совета оставался на месте и умер от чумы в 1360 году.
Однако меры по соблюдению диеты, профилактике и лечению болезни, предлагавшиеся в многочисленных трактатах о чуме, написанных на латыни и народных языках и распространявшихся в последующие годы, были по сути бесполезны. Рекомендации, как себя вести и какие продукты не следует употреблять, не оказывали никакого воздействия ни на здоровых, ни на больных.
Cito, longe, tarde
В действительности, никаких средств лечения средневековая медицина предложить не могла, единственная эффективная профилактика же сводилась к формуле: cito, longe, tarde («быстро, далеко, надолго») — бежать из зараженной местности как можно быстрее и дальше и как можно дольше не возвращаться. И действительно, ввиду дефицита медицинских возможностей лечения бегство в течение столетий оставалось единственной надежной защитой от чумы.
На практике, однако, беженцы от чумы нередко становились ее разносчиками: выйдя в путь совершенно здоровым, человек через несколько дней вдруг превращался в тяжелобольного. Спутники в ужасе бросали меченного смертью товарища, но через некоторое время то же самое происходило и с ними. Джованни Боккаччо в своем «Декамероне», действие которого происходит как раз во время пандемии, писал: «Умерший от чумы человек вызывал столько же участия, сколько издохшая коза». Единственной сколько-нибудь действенной мерой оказывались карантины. (От итальянского quarante — «сорок»: считалось, что если изолированные в специально отведенных местах беженцы не заболевали в течение 40 дней наблюдения, их можно допустить в город — они не несут заразы.)
Впрочем, порой не помогали и они: напасть ухитрялась каким-то образом проникать из чумных бараков и даже с островов на городские улицы. Именно тогда и сложилось представление о чуме как об абсолютной болезни, не знающей ни преград, ни пощады. Во многих местах чудовищную эпидемию сочли началом исполнения апокалиптических пророчеств и признаком близкого конца света.
Очищение воздуха в заражённой местности или доме. Возникла и проблема «отравленных помещений» — тех, где от чумы скончались люди. Для их обеззараживания врачами давалось много «полезных» рекомендаций. Например, в большое плоское блюдо наливали свежее молоко и оставляли на середине зараженной комнаты, чтобы адсорбировать зараженный воздух. Неизвестный лондонский врач предложил рецепт: «Возьмите несколько крупных луковиц, очистите их, положите 3–4 луковицы на пол, и пусть они так полежат 10 дней, лук вберет в себя всю инфекцию зараженной комнаты, только потом луковицы нужно будет закопать глубоко в землю».
Также с этой целью через город гнали стада, чтобы дыхание животных очистило атмосферу (один из специалистов того времени приписывал подобную способность лошадям и потому настоятельно советовал своим пациентам на время эпидемии перебираться в конюшни). С той же целью в домах разводили пауков, способных, по убеждению того времени, адсорбировать разлитый в воздухе яд.
Для того чтобы разогнать заражённый воздух, жгли костры на улицах, звонили в колокола и палили из пушек. В комнатах с той же целью выпускали летать небольших пичужек, чтобы они взмахами крылышек проветривали помещение.
Индивидуальная защита, которая понималась как создание некоего буфера между человеком и заражённой средой. Ввиду того, что действенность подобной буферной защиты можно было определить исключительно с помощью собственного обоняния, она считалась хорошей, если удавалось совершенно уничтожить или по крайней мере ослабить «чумной запах». Рекомендовалось потому носить с собой и часто нюхать цветочные букеты, бутылочки с духами, пахучие травы и ладан, помещения и сами люди окуривались дымом ароматных трав или специй. Боккаччо описывает, что люди гуляли с цветами, душистыми травами или же какими-либо ароматными веществами в руках и, дабы освежить голову, часто нюхали их, так как воздух был заражен и пропитан запахом, исходившим от трупов, от больных и от снадобий.
Предписывалось наглухо закрывать окна и двери, закрывать окна пропитанной воском тканью, чтобы не допустить проникновения в дом заражённого воздуха. Впрочем, иногда предлагалось забивать чумное зловоние зловонием ещё более жестоким — рецепты такого сорта были порой продиктованы отчаянием и беспомощностью. Так, крымские татары разбрасывали по улицам собачьи трупы, европейские врачи советовали держать в домах козлов, некое медицинское светило даже рекомендовало во время эпидемии подолгу задерживаться в отхожем месте, вдыхая тамошние ароматы. Подобное предложение вызвало, впрочем, протест уже у тогдашних специалистов, указывавших, что подобное «отвратительно в обычной ситуации, и трудно ожидать, чтобы оно помогло во время эпидемии.
Врачи рекомендовали воздерживаться от потребления домашней и дикой водоплавающей птицы, питаться супами и бульонами, не спать после рассвета и, наконец, воздерживаться от интимного общения с женщинами, а также (памятуя о том, что «подобное привлекает подобное») воздерживаться от мыслей о смерти и страха перед эпидемией и во что бы то ни стало сохранять бодрое настроение духа. Устанавливалась «профилактическая диета».
Чуму пытались отвратить также с помощью амулетов и заклинаний, причём жертвами подобных суеверий становились даже церковнослужители, тайком носящие на шее, вместе с крестом, серебряные шарики, заполненные «жидким серебром» — ртутью, или же мешочки с мышьяком.
МЕТОДЫ ЛЕЧЕНИЯ
С другой стороны, врачи пытались применять и самые причудливые средства. К нарывам, для отсасывания «чумного яда», прикладывали пиявок, высушенных жаб и ящериц, способных, по распространённому в те времена убеждению, вытягивать из крови яд, с той же целью употребляли драгоценные камни, в частности, размолотый в порошок изумруд.
В открытые раны вкладывали свиное сало и масло. В яички втыкали иголки. Кровью только что зарезанных голубей и щенков окропляли горящие в лихорадке лбы. Гюи де Шольяк вскрывал бубоны и прижигал открытые раны раскаленной кочергой. Этот примитивный способ «очистки» организма действительно давал результат, если человек, по отношению к которому он был применен, не умирал от сердечного приступа, не впадал в необратимый шок, не сходил с ума от боли.
В состав одного из множества распространенных тогда снадобий входила смесь из патоки 10-летней выдержки, мелко изрубленных змей, вина и 60 других компонентов. Согласно другому методу, больной должен был спать сначала на правом боку, а затем на левом. Толку от такого лечения, само собой, не было.
В XIV веке, когда наука ещё тесно переплеталась с магией и оккультизмом, а многие аптекарские рецепты составлялись по правилам «симпатии» — то есть, воображаемой связи человеческого тела с теми или иными объектами, подействовав на которые, якобы можно было лечить болезнь, многочисленными были случаи шарлатанства или искреннего заблуждения, приводившие к самым нелепым результатам. Так, предшественники, а затем и последователи горячего поклонника «симпатической теории» и одновременно одного из крупнейших умов Средневековья Парацельса пытались сильными магнитами «вытянуть» из тела болезнь. Парацельсом также было рекомендовано изготовлять так называемую «мумию» — куриное яйцо, в которое наливалась человеческая кровь, после чего яйцо надо было подложить под несушку «до момента рождения цыплят из прочих яиц», после чего «мумию» запекали в печи вместе с караваем хлеба, и она становилась «универсальным лекарством» от всех болезней, включая чуму.

Олег Цендровский ЧУМНЫЕ ДОКТОРА
(Чума в Средние века)
Благодаря фильмам и историческим книгам известно, какой ужас на людей в средние века наводил костюм палача – балахон и маска, скрывающая лицо. Не меньший ужас наводил и костюм так называемых чумных докторов, которых в этих условиях нанимали сеньоры или города. В их обязанности входило оставаться в городе до конца эпидемии и пользовать тех, кто стал её жертвой. Как правило, за эту неблагодарную и крайне опасную работу брались посредственные медики, неспособные найти для себя лучшего, или юные выпускники медицинских факультетов, пытавшиеся составить себе имя и состояние быстрым, но крайне рискованным путём. Большинство врачей были волонтеры, так как квалифицированные доктора знали, что ничего не могут сделать для пораженных. Им полагалась значительная денежная компенсация и большая свобода действий из-за смертельного риска, которому они подвергались.
Врачам того времени казалось, что чума распространяется из испорченного воздуха и передача болезни происходит во время физического контакта, через одежду и постельное белье. На основании этих представлений и возник самый инфернальный костюм средневековья – костюм чумного доктора. Чтобы посещать больных во время чумы, врачи обязаны были носить эту специальную одежду, оказавшуюся сочетанием предрассудков и здравых с точки зрении эпидемиологии соображений.
Для защиты от «миазмов» чумные доктора носили ставшую позднее знаменитой клювастую маску (отсюда их прозвище во время эпидемии «клювастые врачи»). Маска, вначале закрывавшая только лицо, но после возвращения чумы в 1360 году начавшая полностью покрывать голову, делалась из плотной кожи, со стёклами для глаз, а более состоятельные врачи носили клювы из бронзы. Считалось, что маска с клювом, придающая доктору вид древнеегипетского божества, отпугивает болезнь от больного, а красные стекла делают его неуязвимым к инфекции. Но у клюва была и функциональная нагрузка: сам клюв или его кончик были заполнены сильно пахнущими лекарственными травами (розовые лепестки, розмарин, лавр, ладан и т. д.), которые упрощали дыхание при постоянном чумном смраде и должны были защищать от чумных «миазмов». По крайней мере, травы притупляли запах незахороненных трупов, мокроты и лопнувших бубонов жертв чумы. А поскольку чумной доктор для профилактики постоянно жевал чеснок, клюв защищал окружающих от чесночного аромата. Кроме того, доктор помещал ладан на специальной губке в ноздри и уши. Чтобы он сам не задохнулся от всего этого букета запахов, в клюве имелись два небольших вентиляционных отверстия.
Костюм чумного доктора был, как правило, чёрного цвета и делался из плотной толстой ткани, которая пропитывалась жиром, камфарой, воском и их смесями. Полагали, что это снижает шанс заражения от больных чумой. Воск служил защитой от заражения воздушно-капельным путем, а также от блох, основных переносчиков болезни. Он состоял из длинной рубахи, спускавшейся до пят; плаща, заправленного у шеи под маской, который тянулся до самого пола, чтобы скрыть как можно большую поверхность тела; штанов, высоких сапог, а также пары перчаток. Под остальную одежду надевались рыбацкие забродники (полукомбинезон) для защиты ног и паха.
Завершала костюм доктора широкополая кожаная шляпа, под которую надевали капюшон с пелериной, закрывающий стык между маской и одеждой.
Облаченные в перчатки руки врача сжимали два необходимых в его практике предмета: длинную трость, для обследования пациентов, не дотрагиваясь до них, а также самозащиты от зараженных, и скальпель для вскрытия бубонов. В палке-жезле помещался ладан, который должен был защищать от нечистой силы. На шее носилась шкатулочка для ароматических трав и веществ, которые должны были «отпугнуть» чуму – так называемый поммандер.
В качестве дополнительной защиты чумным докторам рекомендовался «хороший глоток вина со специями»; как обычно бывает в истории, трагедии сопутствовал фарс: сохранился характерный анекдот о группе кенигсбергских докторов, которые, несколько перестаравшись в плане дезинфекции, были арестованы за пьяный дебош.
Религиозные приоритеты при уходе за больными чумой. Особая ситуация чумной эпидемии сделала насущным вопрос ухода за больными. В этой сфере также доминировали религиозные установки. На первый взгляд удивляет тот факт, что за исключением единичных случаев власти не принимали систематических мер для изоляции жертв чумы с целью остановить ее распространение. История госпиталей в позднее средневековье — это отнюдь не история инноваций и прогресса, как об этом часто писали в работах по истории медицины. Нередко вообще ничего не делалось для изоляции больных или ухода за ними. Объяснение этому следует искать прежде всего в том, что карантинные учреждения требовали больших затрат и, как считалось, наносили ущерб городскому хозяйству. Однако важнее в отказе от систематического отделения больных от здоровых были религиозные соображения. В уставах многих госпиталей, созданных для ухода за больными, бедными и нуждающимися, говорилось, что вновь прибывшие должны прежде всего исповедаться, затем причаститься. И только после этого наступала очередь телесных потребностей, ибо спасение души было важнее, нежели забота о выживании телесном. Это в полной мере относилось и к больным чумой. Врачам предписывалось обращаться с зараженными чумой так же, как и с другими больными. Подобный подход объясняет отказ от строительства специальных больниц для жертв чумы.
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ МЕРЫ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ И ЛИКВИДАЦИИ ПОСЛЕДСТВИЙ.
Венеция во главе с дожем Дандоло была первой, и какое-то время единственной из европейских стран, сумевшей организовать своих граждан, чтобы избежать хаоса и мародёрства, и вместе с тем, сколь то было возможно, противодействовать разгулу эпидемии.
В первую очередь, 20 марта 1348 года, приказом венецианского совета, в городе была организована специальная санитарная комиссия из трёх венецианских дворян. Входящие в гавань корабли предписано было подвергать досмотру, и, если найдены были «прячущиеся иностранцы», больные чумой или мертвецы, — корабль немедленно сжигать.
Для захоронения умерших был отведён один из островов в венецианской лагуне, причём могилы предписано было рыть на глубину не менее полутора метров. Начиная с 3 апреля и вплоть до конца эпидемии, изо дня в день специальные похоронные команды должны были проплывать по всем венецианским каналам, криком «Мёртвые тела!» требуя от населения выдавать им своих умерших для захоронения, специальные команды для сбора трупов изо дня в день обязаны были посещать все больницы, богадельни и просто собирать умерших на улицах. Любому венецианцу полагались последнее напутствие местного священника и захоронение на чумном острове, получившем название Lazaretto — как полагает Джон Келли, по имени ближайшей церкви Св. Девы Назаретской, по предположению Иоганна Нола — от монахов Святого Лазаря, ходивших за больными. Здесь же проходили сорокадневный карантин прибывшие с Востока или из зачумлённых мест, здесь же в течение сорока дней должны были оставаться их товары — срок был выбран в память о сорокадневном пребывании Христа в пустыне.
Для поддержания порядка в городе запрещена была торговля вином, закрыты все трактиры и таверны, любой торговец, пойманный с поличным, терял свой товар, причём предписывалось немедленно выбивать днища у бочек и сливать их содержимое прямо в каналы. Запрещались азартные игры, производство игральных костей. Закрывались публичные дома, своих любовниц мужчинам предписывалось либо немедленно отсылать прочь, либо столь же немедленно брать в жёны. Чтобы вновь населить опустевший город, были открыты долговые тюрьмы, смягчено законодательство о долговых выплатах, беглым должникам обещано прощение, в случае, если они согласятся покрыть одну пятую необходимой суммы.
С 7 августа, чтобы избежать возможной паники, запрещались траурные одежды и временно отменялся старинный обычай выставлять гроб с умершим у порога дома, оплакивая его всей семьёй на глазах у прохожих. Даже в то время, когда эпидемия достигла своего максимума и смертность составляла 600 человек в сутки, дож Андреа Дандоло и Большой Совет оставались на местах и продолжали работать. 10 июля бежавшим из города чиновникам было предписано в течение следующих восьми дней вернуться в город и возобновить работу, неподчинившимся грозили увольнением. Все эти меры действительно благотворно повлияли на порядок в городе, и в дальнейшем опыт Венеции переняли все европейские государства.
Некоторые меры власть имущих, напротив, были гибельны. Так, в 1350 году, в самый разгар эпидемии, папа Климент VI объявил очередной Святой год, специальной буллой приказав ангелам немедленно доставлять в рай любого, кто умрёт на дороге в Рим или же возвращаясь домой. Действительно, на Пасху в Рим собралось около 1 млн. 200 тыс. паломников, ищущих защиты от чумы, на Троицу к ним добавился ещё миллион, при том что в этой массе чума свирепствовала с таким ожесточением, что домой вернулась едва ли десятая часть. За один только год прибыль римской курии от их пожертвований составила астрономическую сумму в 17 миллионов флоринов, что подвигло тогдашних остряков отпустить ядовитую шутку: «Господь не желает смерти грешника. Пусть себе живёт и платит далее».