Андрей Яхонтов

Так вот с кем вы, мастера культуры!

Помните песенку комического Водовоза (артист Володин) из популярной некогда комедии: «Отдыхаем — воду пьем, заседаем — воду льем. И выходит: без воды — и ни туды, и ни сюды»? Неграмотность, допущенную намеренно, в расчете на чувство юмора зрителя и слушателя, моя бабушка, прекрасно образованная и воспитанная, приняла всерьез. Она решила: если на официальном, так сказать, уровне наделенный обаянием человек так исковеркано изъясняется, то и всем следует говорить «туды» и «сюды». Никакие уговоры не действовали. Было прискорбно слышать, как она, светская в прошлом дама, ботает по-извозчичьи. Нечто подобное наблюдаем сплошь и рядом: разумные люди повторяют внушенную им не пойми кем бредятину и ахинею.

Воланд и Вий
Моему дедушке было за 90, когда я навязал ему знакомство с «Мастером и Маргаритой». Дедушка (без преувеличения) не спал после этого несколько ночей. Он был восприимчивый читатель, эстетика его сформировалась до Октябрьской революции, он вырос на русской классической литературе и до конца дней перечитывал Тургенева и Льва Толстого.
— Отрезало голову? Трамваем? И Воланд заранее об этом знал? — ужасался он.
Усматривать аналогию с Анной Карениной решительно отказывался (что сказал бы он сегодня, посмотрев сериал «Бандитский Петербург» или любую другую подобную сагу?).
Ссылки на то, что Азазелло, Коровьев, кот Бегемот продолжают ряд гоголевских Собакевичей, Панночек, Басаврюков и поедателей летающих галушек Пацюков, тоже дедушку не убедили, хотя Воланд, на мой взгляд, будет посимпатичнее Вия. Нет, дедушка точно уловил: в булгаковских персонажах сквозил фантасмагорический ужас ХХ века, это были предтечи, представители новой формации литературных героев, способных задорно шутить над саркомой и хрустнувшими на рельсах костями. Куртуазный тургеневско-виардовский ХIХ век отступал в невозвратное прошлое.
Я хочу сказать (и показать на дедушкином и бабушкином примерах), что творит с нами пропаганда, насаждающая — то речами полуграмотных политиков, то диктатом кровавых сюжетов — ах если бы булгаковскую или гоголевскую эстетику, но нет — мировоззрение, позволяющее спокойно воспринимать реальные, а не экранные и книжные серийные преступления, на фоне которых воровство (даже миллионное), коррупция, целенаправленная ложь кажутся невинной шалостью, а попрание Христовых норм — естественной закономерностью. Интересно в этом смысле расшифровываются эпизоды расправ: ученика — над одноклассниками, взрослого — над сослуживцами (а полицейского — над покупателями супермаркета): убийцы приходят в школу, на службу, в супермаркет не с букетами и конфетами, не одаривают окружающих лаской, а казнят. Подобное происходило и прежде (из истории не вытравишь инквизицию и концлагеря), даже Пушкин был жертвой агитации, даже Гоголь оказался распропагандирован националистической политикой царского режима. Но столь массово, широко и односторонне к худшему не призывали, не склоняли народонаселение, кажется, никогда.
Бриллиантовые подвески
Разбив кардиналистов рать.
Три мушкетера сели… кушать.
И приготовилися слушать,
Как д’Артаньян им будет врать.
Милая шутка!
Три мушкетера, воспоминания детства, рыцарская отвага и честь, идальго Ламанчский, коленопреклоненный перед Прекрасной Дамой, хемингуэевское «Прощай, оружие!» и ремарковские «Три товарища» — всё предельно ясно, незамутненно, возвышенно: бороться и искать, найти и не сдаваться! И вдруг — оголтелое восславление войн, мафиозный кодекс бесчестья, воспевание силы, а не правды… Какие там бриллиантовые подвески! И «Бриллиантовые руки» с дурковатыми комедийными героями типа Горбункова-Никулина. Все блажь и чепуха — по сравнению со сражениями за нефтяные и ядерные ресурсы!
Гримасы гениев
Картину простых, естественных, незамутненных предрассудками радостей рисует Пушкин в адресованных детям и взрослым сказках: «Или выманить из леса пятигорского черкеса... Иль башку с широких плеч у татарина отсечь…» И вот приходят в школу черкесский мальчик или татарская девочка, в трепетном ожидании встречи с прекрасным открывают томик великого поэта и читают вышеприведенные строки. Или еврейский ребенок знакомится с откровениями Гоголя и Достоевского о жидах. (Тургенев, не говоря уж о Лескове, тоже отдал дань антисемитской проблематике.) Дальнейший ход мыслей детей предлагаю домыслить самостоятельно. Эти вкрапления национальной розни, разумеется, были в высоких сферах не единичны и дали всходы. Усиленные государственной машиной в геометрической прогрессии, они взрастили и новые масштабы неприязни к иноверцам.
Вглядеться в себя
Со страниц мемуаров Шаляпина встает жутковатый образ великого человека: как и старший Карамазов, он воспользовался беспомощностью сумасшедшей девушки и овладел ею, он тщеславно примерял пожалованные ему ордена на домашний халат и любовался ими перед зеркалом, не отказывался от льстивых славословий в адрес царя и большевиков (от того и другого впоследствии открещивался) и от чрезмерных возлияний, участвовал в драках… Но величие этого бесспорного гения в том, что он не стыдится признаться в неблаговидностях и слабостях, а о загулах и вовсе повествует шутливо — язык не повернется за это укорить.
И в то же время: какая широта души и взглядов, сочувствие к несильным мира сего, какое богатство мыслей и подробностей в рассказах о том, как поднимался к высотам творчества с самого дна жизни, из грязи и пошлости, из мерзости и глупости, которые окружали с детства.
Потому и не стыдится признаний в темных и недостойных сторонах характера, что во многом превзошел, преодолел, превозмог их, и если и не стал выше своей природы, то в полной мере оценил пропорции ее низменного присутствия в себе.
Мурка
Если классическая русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то советская словесность (и нынешняя ее продолжающаяся мутотень, в том числе и криминальные сериалы) вытекла из самой, пожалуй, популярной блатной песни о Мурке. Рассказчик этого нестареющего (вечного?) шлягера вопрошает: «Или тебе, Мурка, плохо жилось с нами, не хватало шмоток, барахла? Что тебя заставило связаться с мусорами и пойти работать в губчека?» И дальше: «Раньше ты носила лаковые боты… А теперь ты носишь рваные галоши…»
Мурка пошла в ЧК согласно высоким моральным критериям, чтоб бороться с бандитизмом! А рассказчик сводит классовое противостояние к примитивному «вещизму»: шмотки и барахло. Выше своего уровня подняться не может, встать на сторону социалистической законности — тем более. Вот и порешили желавшую вырваться из презренного сообщества воров и зажить честной советской жизнью женщину.
Вот уж действительно «хождение по мукам»
Первая книга трилогии «Хождение по мукам» написана вполне благожелательно по отношению к интеллигенции, хотя и с усмешкой и издевкой над ней. Затем тональность меняется — и это уже остервенелые нападки. Атака на тех, кто, по-видимому, отторг пошедшего в услужение большевикам автора и казнил его презрением.
Каково это, ощущать себя предателем гонимого социального слоя, к которому принадлежишь? Уничтоженного слоя интеллигенции? Должно быть, это ужасно.
В завершающей трилогию книге ощутимо бешеное раздражение (сам писатель вряд ли сознает это, оно вырывается подсознательно) на то, что приходится воспевать глубоко чуждых натуре литератора представителей рабочего класса. На реке Маныч, где стоит 10 я пролетарская армия, отвратительно квакают лягушки. Мерзкое их кваканье и есть брезгливое отношение к обрисованным персонажам и событиям. В предыдущих главах трилогии таких мерзких описаний природы не встречается. Напротив — ими любуешься.
Власть слова
«Художник не может не быть в оппозиции к власти». Но это неправда. Достоевский и Гоголь не были оппозиционерами, Иван Гончаров и вовсе служил цензором, а Салтыков-Щедрин — градоначальником. В оппозиции к действительности не сами они, а их тексты, их неприятие жизни, которая творится вокруг (и частью которой они являются, а может быть, служат ей опорой). Пребывать в оппозиции к самому себе — верный путь к раздвоению личности и в психлечебницу. Но в каждом человеке совмещаются темные и светлые стороны — об этом рифмовал Есенин, рассказывая про «черного человека», из той же оперы и жуткая гоголевская галерея помещиков во главе с Чичиковым, обитатели города Глупова, Свидригайловы и Верховенские… Нет, не стали Верховенскими ни Гоголь, ни Щедрин, ни Достоевский, их отрицание действительности иное, чем у революционеров-политиков и практиков.
Нет, не чушь и не пустые слова, что писатель-мыслитель готовит сознание людей к переменам. Многое изменила во взглядах современников созданная Пушкиным «Литературная газета». Не произошло бы крушения советского тоталитаризма, если бы не «Литгазета» Чаковского. Не произошло бы Октябрьской революции, если бы истощенные войной устои России не расшатывали листовки и брошюры подрывного свойства.
Юмор
Только юмор! И только взгляд свысока! Надо снисходить от общего к частному, мелкому. С высоты разума и запросто обращаться с биологическим и духовным материалом, который препарируешь. Иначе — пойдешь у него на поводу. Если вступишь с этим неорганизованным, все сметающим на своем пути потоком жизненных нечистот в серьезный диалог (да еще на равных) — будешь или смят, или нахлебаешься глупостей и оскорблений, как в трамвае или на базаре. Очень глуп и жесток окружающий тебя массив бытия. И злобен (достаточно почитать сводки криминальных новостей). Разумом и гармонией наделяешь его ты.
Да, он кишит сюжетами, но сам их не различает. Под завязку набит комизмом и трагедиями, но не улыбается и не скорбит. Тот самый случай с глыбой окаменелости, от которой надо отсечь лишнее, чтоб получилась скульптура. Ты — скульптор, разум — резец, инструмент. Пока ты не прикоснулся к камню, он — бесформенная мертвечина.

При чтении мемуаров тех немногих представителей правящего класса и высшего света, которым удалось выжить посреди беспощадной Революции и Гражданской войны, невольно обращаешь внимание на поразительные стечения обстоятельств, позволившие уцелеть авторам этих воспоминаний (язык все же не поворачивается назвать их счастливцами). Что помогало им? Слепое везение? Случайные совпадения никак не связанных событий? Или вмешательство Высшей Воли — тем более что все, о ком пойдет речь, были глубоко религиозны и не отступили от веры даже под угрозой смерти.
Фрейлина Ее Величества

Анна Вырубова, сердечная конфидентка последней русской императрицы Александры Федоровны и ближайшая подруга Григория Распутина (в словосочетание «ближайшая подруга» я не вкладываю двусмысленного намека: будучи медицински освидетельствована в тюрьме, Вырубова оказалась девственницей), несколько раз оказывалась на волосок от гибели. Самые яркие из таких эпизодов — спасение в железнодорожной катастрофе и побег из плена большевиков. После крушения поезда Вырубова осталась калекой, с трудом передвигалась. После крушения империи подверглась бесчисленному множеству измывательств.
Прибывший на место катастрофы врач сказал: «Она умирает, ее не стоит трогать». Княжна, ординатор Царско-Сельского и Павловского госпиталей В.И.Гедройц, прибыв на место схода состава с рельсов и взглянув на лежавшую среди покореженных вагонов раздавленную, но пребывавшую в сознании Вырубову, тоже обмолвилась: пострадавшая не выживет. И мало что предприняла для ее спасения. А вот Распутин заявил прямо обратное: «Жить будет». И она поправилась.
Но вскоре грянула революция.
Чрезвычайная комиссия, расследовавшая преступления царской семьи, взяла Вырубову под стражу, бросила в тюрьму. Вот несколько цитат из подлинных воспоминаний Вырубовой (есть еще и фальшивка, сочиненная советскими историками и литераторами), орфография оригинала сохранена: «Почти каждое утро, подымаясь с кровати, я теряла сознание. Солдаты, входя, находили меня на полу. От сырости, от кровати до двери образовалась огромная лужа воды. Я просыпалась от холода, лежа в этой луже и весь день после дрожала в промокшем платье. Иные солдаты, войдя, ударяли ногой, другие же жалели и волокли на кровать. А положат, захлопнут дверь и запрут. И вот лежишь часами, встать и постучатся нет сил». «Самое страшное — были ночи. Три раза, ко мне в камеру врывались пьяные солдаты, грозя изнасиловать. Первый раз я встала на колени, прижимая к себе икону Богоматери и умоляла во имя моих стариков родителей и их матерей пощадить меня. Они ушли. Второй раз в испуге я кинулась об стену, стучала и кричала… пока не прибежали солдаты из других корридоров… В третий раз приходил один караульный начальник. Я со слезами упросила его, он плюнул на меня и ушел».
Ее выпустили, не найдя в ее поступках и мыслях ничего предосудительного. Анна Александровна побыла короткое время с родителями (ее отец А.С.Танеев — обергофмаршал и известный композитор, главноуправляющий Императорской канцелярии), затем попыталась уехать в Финляндию. Не тут-то было. На подъезде к Гельсингфорсу вновь была сцапана — на сей раз революционными матросами. Сперва ее держали на яхте «Полярная звезда»: на этом судне А.А. много путешествовала с венценосным семейством. («Так провели мы пять суток, когда нас перевели в крепость, то я заметила, что стала седая».) После чего опять крепость — Свеаборг. «Газеты были полны решениями полковых и судовых комитетов и все приговаривали меня к смертной казни».
«Ночью у меня сделалось сильное кровотечение… но он (начальник комиссаров) повторил: «Если не идет, берите ее силой». Связав свой узелок, открыла свое маленькое евангелие. Взгляд упал на 6 стих 3 главы от Луки: «и узрит всякая плоть спасение Божие». Луч надежды сверкнул в измученном сердце. Меня торопили, говорили, что сперва поведут на Шпалерную, потом в Вологду… Но я знала, куда меня вели. «Не можем же мы с ней возиться», — сказал комиссар старосте…
Мы вышли на Невский; сияло солнце, было 2 часа дня. Сели в трамвай. Публика сочувственно осматривала меня. Кто-то сказал: «Арестованная, куда везут?» — «В Москву», — ответил солдат. «Не может быть, — поезда туда не ходят со вчерашнего дня». Около меня я узнала знакомую барышню. Я сказала ей, что вероятно меня ведут на разстрел…»
Но на Михайловской площади солдат отлучился, а Вырубова… «Меня точно кто-то подтолкнул; ковыляя со своей палочкой, я пошла по Михайловской улице (узелок мой остался у солдата), напрягая последние силы и громко взывая: «Господи, спаси меня! Батюшка отец Иоанн, спаси меня». Дошла до Невского — трамваев нет. Вбежать в часовню?.. Вижу, солдат бежит за мной. Ну, думаю, кончено. Я прислонилась к дому ожидая. Солдат, добежав, свернул на Екатерининский канал. Я же пошла по Чернышеву переулку. Силы стали слабеть, мне казалось, что я упаду. Шапочка с головы свалилась, волосы упали, прохожие оглядывались, принимая меня за безумную. На углу Загороднаго стоял извозчик…»
Она скрывалась у знакомых, те рисковали жизнью, помогая ей. Самое большое желание было: поступить в монастырь. Но монастыри опасались принять ее: там постоянно шли обыски, монахов сгоняли на общественные работы.
Вырубовой все же удалось перейти границу и поселиться в Финляндии, где она и написала мемуары. Не для того ли, чтобы ее отчет о пережитом сделался достоянием истории, была сохранена ей жизнь?
По ком звонит колокол

Читая воспоминания княгини Урусовой, поражаешься: сколько раз удавалось ей избежать гибели!
Комиссары велели съезжать вместе с детьми из дома, где она обитала, и она покинула Ярославль накануне военного мятежа, после которого город был разгромлен. Ей с детьми было бы в том аду не выжить. Но убийцы сами ее выслали.
Ее пришли убивать пролетарии-красноармейцы — и в этот момент раздался раскат грома такой силы, что они в страхе бежали.
Она чуть не замерзла, заплутав в метели (ехала выменивать вещи на продукты), — и тут над ней ударил колокол: оказалось, она рядом с храмом.
Была спасена, чтобы поведать о своих злоключениях, зафиксировать ужасы, которые довелось пережить? Чтобы рассказать об удивительной России, которую мы, сегодняшние, совершенно не знаем? Тот церковный сторож, что ударил в колокол, желая спасти заблудившихся, делал это из естественного человеколюбия. Много ли сегодня сыщется таких заботцев, которые не поленятся ради спасения других подняться с печи?
Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой

Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой — сын выдающегося русского философа Евгения Николаевича Трубецкого, один из немногих, кому удалось покинуть революционную Россию на знаменитом «корабле интеллигентов», где были сосредоточены русские мыслители, ставшие ненужными и опасными для впавшей в морок родины.
С первых дней Октябрьской революции Сергей Трубецкой принимает участие в контрреволюционных организациях. Отчаянно рискует. Но ему удивительным образом везет. В особняк на Новинском бульваре, где, уплотненная новыми жильцами, обитает семья князя (мать и сестра), приходят с обыском красноармейцы. На чердаке, в земле, которая толстым слоем покрывает пол (чтоб не выветривалось тепло), зарыто оружие. Пришедшие копают, но не находят. Князь вздыхает с облегчением. И тут же при осмотре мебели обнаруживают стопку пропусков, позволяющих свободно перемещаться по Москве и ее окрестностям. Это — улика.
«Прошел день, и я уже начал немного надеяться, что дело с отобранными у меня бланками прошло благополучно. Вдруг мне говорят, что пришел и спрашивает меня тот самый совдепщик, который был ночью на обыске. Мы жили тогда очень уплотненно, а к себе в комнату я его звать не хотел, поэтому я вышел к представителю Совдепа в коридор. Шел я к нему с беспокойным чувством, но был встречен любезной и даже какой-то робкой улыбкой. «Так Вы обыском довольны?» — каким-то странным голосом спросил совдепщик. «То есть как — доволен?» — недоумевающе переспросил я. «Да так, все по-хорошему было, а бланочки у меня остались… Я, знаете, человек семейный… жить тоже надо… Теперь вот наша сила, а потом, может статься, опять буде ваша… Так вот, я и того… На всякий случай, значит… Уж Вы, пожалуйста, запомните мою фамилию. Уткин я… Может, когда и поможете мне, если ваша сила будет… Не забудьте…»
Но, конечно, сколько веревочке ни виться, а конец наступит. Трубецкого арестовали. Дело, даже несмотря на то, что на судебный процесс явился Троцкий и свидетельствовал в пользу контрреволюционеров, шло к расстрельному приговору. Но заключительный день процесса совпал с распространившейся ложной вестью о взятии красными войсками Варшавы. Собирались вывешивать праздничные знамена. Заговорщикам на радостях заменили расстрел тюрьмой. Опровержение варшавской победы пришло только на другой день. Пересматривать приговор не стали.
«Пока мы ждали приговора суда, Мама с Соней пошли к жившему неподалеку отцу Алексею Мечеву, очень чтимому в Москве священнику и высоко духовному человеку. Он отслужил молебен о моем спасении с таким чувством и такой верой, которые и растрогали и духовно поддержали Мама. Прощаясь с Мамой и Соней — они спешили обратно в суд — отец Алексей сказал им, что он верит, что все будет хорошо и… дал им яблоко для меня. Таков был отец Алексей: я не знаю другого человека, в котором так сочетались бы духовность и детскость…»
В заключение приведу рассказ князя Трубецкого об эпизоде, который стал ему известен в тюрьме от В.Ф.Джунковского, одного из высокопоставленных (и тоже находившихся под арестом) царских приближенных: «Крупный спекулянт из купцов был приговорен к расстрелу Трибуналом под председательством известного чекиста, помнится, Петерса. У спекулянта была какая-то сильная рука во ВЦИКе, куда он подал прошение о помиловании. В ожидании ответа спекулянт, как полагалось, сидел в камере смертников. Обходя этот этаж с книгами, Джунковский, человек очень религиозный, предложил купцу… иконку Николая Угодника. «Не стоит, — ответил спекулянт, — у меня во ВЦИКе и посильнее протекция есть, и без угодников обойдусь!» Через несколько дней из ВЦИКа в тюремную канцелярию было сообщено по телефону, что там только что было заслушано прошение о помиловании «гражданина такого-то» (нашего спекулянта), и ВЦИК заменил ему расстрел несколькими годами заключения…
Надо же было случиться, что на следующий день Петерс был в тюрьме и обходил камеры «своих» смертников… Петерс зашел в камеру к нашему купцу и, бросив на него беглый взгляд, уже собирался выйти, как тот вызывающим тоном сказал ему: «А вот не удалось вам меня расстрелять! Я помилован ВЦИКом». — «Как? — удивился Петерс. — Я об этом извещении из ВЦИКа не получал». Сопровождавшее Петерса тюремное начальство почтительно доложило ему о телефонном сообщении. «А официальной бумаги еще нет? — так расстрелять его немедленно. Во ВЦИКе я все это оформлю», — приказал Петерс. Тотчас же вызванные чекисты увели купца на расстрел».

Неужели вы не поняли? Это специально. Специально делается. Наперекосяк. Наоборот. Вопреки здравому смыслу. Чтоб не скучно было жить. Чтоб веселье хлестало через край и напропалую.

Рубашка

Я начал сочинять рассказ. Веселого, естественно, свойства. Если смотреть по сторонам (и на себя) без юмора, можно сойти с ума. Или изойти желчью и скрежетом зубовным. Что со многими соотечественниками и происходит: нетворческие люди демонстрируют сдвиги психики в быту, а творческие — в своих творениях.
Дабы не сбрендить, я предался созидательному процессу. Свой опус начал бодро: «У меня была рубашка. Очень хорошая, удобная, в ней было комфортно — облегала плечи, не сдавливала шею, придерживала брюшко. Я носил ее в хвост и в гриву, она истерлась, истрепалась в районе манжет и воротника. В магазине похожей найти не удалось, поэтому обратился на фабрику: я в восторге от качества вашей продукции, хочу получить ее современный образчик.
Ответ пришел быстро: «Спасибо за высокую оценку нашего труда, мы как раз разрабатываем новую модель, высылайте деньги, а мы — товар».
Напялил я эту усовершенствованную модель: на животе не сходится, ворот — на груди, рукава чересчур длинны и болтаются…

Транспорт

Почувствовал: история с рубашкой не очень смешная. Смахивает на донос. Дескать, плохо работаете! А я не жалобщик. Я — весельчак. То есть в зеркало на себя посмотреть в этой рубашке — можно животики надорвать. Вернее — слеза прошибает. И на бумаге тоже — не обхохочешься. Я понял: рассказ не будет жизнерадостным, если не добавить перчинку. Смешинку. Хохмочку.
Приписал, вспомнив: «От метро до моего дома ходил троллейбус — удобный маршрут. И вот объявили: в целях улучшения качества обслуживания, маршруты наземного транспорта изменены. Теперь езжу до дома на автобусе с двумя пересадками и вкругаля, трачу лишних двадцать минут. Зачем это усовершенствование придумали?».
Накарябав это, я остался доволен. Действительно, по-тарабарски получилось. И в жизни. И в рассказе. Хорошо, что зафиксировал такой абсурдный, нелепый казус.

Улочка

Но все же чего-то в моем смешном рассказе для полноты веселья недоставало. Комизма, если честно, было в обрез. Я понял: это из-за нехватки жизненного оптимистического масштабного материала. После чего привнес в опус дополнение:
«Я живу на уютной улочке. То есть раньше она была уютной. Здесь все было продумано, аккуратно, чистенько. Водосточные трубы и сточные решетки не засорены и работали исправно. И вот взялись ремонтировать дома и менять асфальт. Причем меняли его с криминальным упорством аж раз пять, если не десять. И после ремонта вода с крыш стала лить мимо труб, а водосточные решетки перекосило, на мостовой и тротуарах постоянно лужи. К тому же лифты в отремонтированных домах стало заклинивать, они стали обрываться…»
Но эту тему, ввиду ее несмехотворности, я решил не развивать.
Попутно всплыло: когда в марте повалил снег и замел мостовую, тротуары и газоны, ни одного дворника было не сыскать, люди передвигались по колено в белой пушистой перине. А когда снег стаял, понагнали бездну грузовиков и бульдозеров. Они страшно урчали и сгребали не пойми что в большие кучи. Работали всю ночь и никому не давали спать.
«Были у нас на улочке хорошенькие магазинчики, их позакрывали и открыли супермаркет, где продукты свалены кучей, гниют и продаются втридорога. Кому выгодно загонять людей в сетевые громады? Кому нужно задавливать конкуренцию? Уж не тем ли, кто этими сетями владеет?»
Я позже вычеркнул заключительные строчки, потому что и сам почувствовал: опять получается не то. Не смешно.
«На моей улочке находится больница, — все же спустя сутки продолжил я. — Возле нее был ларек, где пациентам удобно покупать соки, кефиры, сдобные булочки и прочую мелочевку. Киоск снесли. Ковылять до ближайшего магазина больным далеко и трудно.
Почему никто не думает о последствиях того, что творит?»
Рассказ получался грустным. Я решил временно прервать работу над ним.

Вечером

Без примочек веселый рассказ состояться не может. Я посчитал нужным внедрить в произведение любопытный факт: во Франции, если мороз или град побивают грядки салата, власти страны, чтоб рядовые потребители не страдали из-за нехватки любимого продукта, понижают цены на дефицитный салат, доплачивая фермерам финансовую разницу, чем поддерживают в обществе спокойствие. Нервы сограждан и бюджет каждой семьи небезразличны госучреждениям. Там понимают: менять ежедневный привычный рацион — это стресс. Не только для избалованных гурманов, но для всех и каждого. Нельзя нарушать привычный ход вещей!
Эту главку я завершил вопросом: «Почему у нас в тяжелые для населения времена тарифы, наоборот, взвинчивают и перекладывают финансовые тяготы на плечи граждан? Почему в прожиточный минимум французов и список товаров первой необходимости включены услуги парикмахера и косметолога, а потребительская корзина англичан предусматривает покупку билетов в театр и на футбол? Нам что, стричься необязательно?»
И еще я вспомнил: оборванная старушка в очереди к врачу в поликлинике ворчала: «Обобрали народ».

Прогулка

На этом сочинение окончательно застопорилось. Продолжение не клеилось. Да и нерадостно было думать о продолжении. Оптимизма у меня — в связи с тем что видел вокруг и над чем собирался шутить — заметно поубавилось.
Отложив испещренные буквами листочки, я вышел во двор. Хотелось свежего воздуха. Но воздух не был свеж. Дворники рассыпали антигололедные гранулы, хотя зима давно кончилась. Люди (в униформе озеленителей) пилили деревья, хотя тополя и клены не были похожи на засохший сухостой. На спиленных веточках зеленели проклюнувшиеся листочки. Висели успокаивающие плакаты: «Вместо спиленных будут посажены другие деревья».
Я задался вопросом: кто инициатор такого улучшения? И почувствовал: новелла плавно перетекает в реальную повседневность. В негодующий памфлет. Произведение явно не соответствовало поставленным перед ним веселым задачам.
Возле метро экскаваторы все еще сносили павильоны. Этот процесс сильно затянулся. Новострой, было время, меня раздражал, поскольку возник на месте газонов и скверов. Потом я притерпелся. Теперь похорошевшие торговые ряды уничтожали. Зияющие дыры бывших фундаментов заштопывали асфальтом. Я подумал: уж если затеяли мутотень, то вернули бы деревья. Использовали бы те, которые собираются сажать вместо спиленных и которым предстоит зачахнуть в пропитанной антигололедным веществом почве.
Хлынул дождь. По мостовой мчали машины, обдавая пешеходов грязными брызгами. Мысли текли: «Нам далеко до французской обходительности. И английской изысканности». Цены на китайский салат в сетевом маркете зашкаливали. Дома я опять сел за письменный стол. Для продвижения работы над художественным полотном требовались новые озарения. Я придвинул чистый листок и накарябал: «Телевизор»…

Телевизор

«У меня неплохо работал телевизор. Включались программы, которые вполне меня устраивали.
И вот в один миг, без моего согласия и без предупреждения, каналы поменяли место прежней приписки и дислокации, перебазировались на другие кнопки, а некоторые были заменены рекламно-торговыми нон-стоп-трансляциями. Чего только мне теперь не пытаются с экрана всучить, впарить, навязать — через телеаукционы — и безразмерные рейтузы, и бриллианты (недорого), и меха, и кофемолки… А если я не хочу покупать? Если хочу смотреть фильмы, вбирать новости об улучшающейся жизни, наблюдать политические ток-шоу? Почему без моего ведома и не спросив меня, навязывают то, что кому-то выгодно впарить и сбыть?»

Вопросы

Надо было как-то завершить мою веселую эскападу. Я обратился за помощью к знакомому чиновнику. Обычно чиновники могут ответить на любой вопрос, но мой знакомый на мое обращение обиделся:
— Если наша работа не устраивает, мы и капитальный ремонт в домах-развалюхах тоже делать не будем! И отапливать дома не будем. Что их топить, если они щелястые и аварийные? Если наша работа не устраивает, мы и на международном уровне прекратим вести дела! Все равно денег в бюджете не осталось, пилить, кроме деревьев, нечего, а задарма вкалывать аморально. Пусть тебя захватят в плен соседние государства, и ты попадешь в рабство. Возможно, даже в сексуальное. И под игом завоевателей не так запоешь.

Завоевание

Действительно, вскоре весь огромный чиновничий аппарат прекратил трудиться.
Я стал названивать обидевшемуся знакомому и его коллегам. Я кричал в трубку:
— Вы не так поняли! Я не хотел огульно очернять и отменять ваши заслуги и усилия. Я лишь хотел сочинить веселый рассказ. И чтобы вы объяснили логику. Имеется она или нет? Почему нельзя, прежде чем что-либо делать, маленько подумать? Почему нельзя взять за правило решать: что нужно в первую очередь, а чего вообще не нужно? Сами ведь говорите: в бюджете дыра. Тогда зачем закапывать продукты в землю? Зачем клепать лифты, которые обрываются? Зачем пихать в молочку и хлеб пальмовое масло? Оно разве сродни пшенице и творогу? Для чего хорошее менять на сомнительное?
На мои воззвания никто не отвечал.
Но выяснилось поразительное: жизнь не остановилась, не заглохла, не зачахла. Более того — начала помаленьку распрямляться и искриться. Ненужного никто не делал и никому его не навязывал. Даже через торговые телеканалы. А тем, кто делал нужное дело, никто не мешал. Перестали, например, бухтеть об импортозамещении — потому что разворованные миллионы рублей, отпущенные на это мероприятие, хоть и не попали к фермерам, но людям позволили работать и продавать свою продукцию. Можете представить — им позволили продавать свою продукцию и ничего с них за это не брали, не вымогали, не закрывали рынки, не рушили ларьки! Малые предприятия перестали мучить финансовыми проверками. И противопожарными рейдами. Цены на салат пошли вниз.
Страна глубоко вздохнула и преобразилась в лучшую сторону. А когда нас завоевали соседние государства, то и с медицинским обслуживанием наладилось. Старушки и старички без очереди стали попадать на прием к врачам.
Так весело завершился мой веселый рассказ.

Научно-фантастическо-исторический роман о сегодняшней действительности

Пролог

В результате удачно проведенного эксперимента (то ли клонирования, то ли чудесного воскрешения) на кремлевский престол по многочисленным просьбам граждан возвращается Иван Грозный.
I

Первым делом царь едет с инспекцией в маленький городок, где ему воздвигнут памятник. И остается крайне недоволен небольшим по размеру монументом.
Начинается следствие. На кол сажают губернатора (явный провокатор, недооценивший величие строгого, но справедливого управителя русских земель).
Скульптор подвергнут пыткам, его истязают на дыбе, рвут зубы и ногти раскаленными щипцами, требуют сознаться: кто надоумил создать чучело, да еще меньшее по размерам, чем киевско-украинский князь Владимир? Уж не бежавший ли за границу, в страны Балтии, иуда князь Курбский нашептал крамольный совет? И, наконец, какое НКО организовало эту провокацию?
Перед казнью, взошедши к плахе, ваятель кричит народу:
— Не жалею, что воздал дань поклонения гениальному мудрецу и справедливцу! Желаю тебе, народ, во благо жить под его присмотром!
Народ безмолвствует.
II

В столице члены Английского клуба в связи с тем, что грядет годовщина Великой Октябрьской Смуты, просят вернуть им историческое здание, где размещен Музей революции.
Грозный в нерешительности (что бывает с ним нечасто): с одной стороны, не уважить 100-летний юбилей нельзя, с другой — царь (как и во времена своего предыдущего правления) готовит (на всякий пожарный) путь бегства из страны, где все его обожают. Английская королева (с которой он заключил договор о взаимопомощи еще несколько веков назад) может обидеться, если Английскому клубу будет отказано в исконном его помещении.
Пока что Грозный велит придворному поэту создать героическую балладу. Тот пишет подлинный шлягер, озаглавленный: «Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра». В поэме есть строки: «Я вижу город Петроград в 17-м году, бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу…»
III

Курбский, хоть умственно и недалек, понимает: Грозный — после того как присоединил Крымское ханство — может запросто присоединить Литву, и бежит в Лондон. Где строит козни против передачи Музея революции Английскому клубу. Вскоре в ванной комнате обнаруживают его труп.
После этого вопрос о возвращении Английскому клубу исторического помещения решается автоматически.
Поэт на радостях пишет продолжение поэмы: «Я приглашу тебя в Английский клуб, сказала мне сестра».
IV

Гонец привозит из Америки известие: туда не впускают беженцев из захваченной Грозным Казани. Америка негодует из-за наплыва мигрантов и объявляет России санкции.
Что делать в такой, казалось бы, безвыходной ситуации? Но Грозный не промах: он изучил историю по книгам Карамзина и Киссинджера и знает, как поступали при схожих обстоятельствах великие кормчие и вожди вроде римских императоров или генеральных секретарей ЦК КПСС. «Бей своих, чтоб чужие боялись!» — вот девиз таких руководителей. И Грозный убивает сына, чтоб поразить США широтой своего государственного мышления и дать понять заокеанским стратегам: «Уж если порешил сына, то и вас укокошу и не поморщусь в ознаменование победы пролетарской революции, которую мы празднуем, возводя в Златоглавой памятники царям и вешая в Северной Пальмире мемориальные доски Маннергейму и Колчаку».
V

Аппетиты Английского клуба растут, он хочет подменить собой боярскую Думу и Совет Федерации и просит передать ему еще и Мавзолей, чтоб открыть там филиал своего учреждения под названием «Ума палата».
Однако есть подозрение, что недальновидно воскрешенные по просьбе царя Малюта Скуратов и Годунов хотят лечь в мраморную усыпальницу близ храма Василия Блаженного. Грозный передает Английскому клубу этот храм, предварительно выколов глаза зодчим — за то, что темпы жилищного строительства в Первопрестольной снизились.
Поэт пишет продолжение оды: «Вот через площадь мы идем и входим наконец в большой, красивый красный дом, похожий на дворец». Он поясняет: красный дом — это и есть Мавзолей.
VI

Ученые не рады, что клонировали и воскресили царя и его приближенных. Дело в том, что государственные средства эти руководители разбазаривают в войне с соседними государствами и совершенно перестали финансировать науку, культуру, образование и медицину. О чем физики, астрофизики, химики, экстрасенсы открыто говорят царю:
— О каком бальзамировании ваших мощей может идти речь, если в больницах нет элементарных медикаментов?
Грозный начинает раскручивать «дело врачей».
VII

Ссориться с медиками — опасная затея. Это даже опаснее, чем скандалить с официантом, который может плюнуть (пока ты не видишь) тебе в тарелку.
Но нация хочет быть здоровой. С крыльца Грановитой палаты царь объявляет людям, что лечить их теперь будут гадалки, колдуны и экстрасенсы, для чего на ТВ введен ряд оккультных телепередач, а на центральных каналах безостановочно демонстрируют сериал «Скорая помощь» — о киллерах в белых халатах. Граждане живо откликаются на запрет и призыв царя и начинают повсюду избивать подлых медиков, а каретам «скорой помощи» не дают проезда.
Хуже становилось в стране и с продовольствием, поскольку опричники занимаются вместо искоренения пятой колонны еще и стимулированием импортозаместителей — для чего их колошматят и калечат. Если бы опричники просто убивали хлебопашцев и зернозаготовителей, тогда в этом была бы логика: голодных ртов становилось бы меньше, но рубят крестьянам не столько головы, сколько руки и ноги (эта традиция заведена еще со времен поддержания малого бизнеса), поэтому голодных ртов не убывает, а прибавляется.
VIII

На страну надвигается мировой футбольный чемпионат. Как провести его без финансовых потерь и не ударить в грязь лицом?
Срочно приглашены из-за границы варяги — из команд мирового класса. Эти звезды имеют нетрадиционный для России цвет кожи, что приводит к стычкам фанатов. Россия разделилась на две половины. Женщинам нравятся подвижные цветные ребята, а поэт, не зная, к какой из сторон примкнуть, на всякий случай пишет стансы: «Дружили еще с гражданской, еще с двадцатых годов. Вместе рубили шашкой белых на всем скаку».
Раздрай в обществе полнейший.
Грозный не может вмешаться и навести порядок, поскольку благодаря колдунам и экстрасенсам пребывает в коме на искусственной вентиляции легких.
Годунов провел референдум на тему: реанимировать любимого вождя или пусть останется овощем? Голосование было свободным и демократичным. На избирательные участки не пришел никто. Но опричники заявили: пусть будет овощ — хоть и вегетарианское, а достигнутое нашими усилиями отечественное импортозамещение.
IX

Вредители-ученые на полученные от Запада деньги воскресили трех прогрессивных руководителей державы: Петра I, Александра II и Столыпина.
Три кандидата сошлись на том, что не будут разваливать общество, и разделили державу на протектораты: Петру I отдали западную часть, Александру II — центральную, а Столыпину — восточную, где он тут же стал строить виселицы — якобы для китайцев.
На этом фоне дремлющий в бездействии Грозный был даже притягательнее остальных, поэтому его срочно отключили от аппарата искусственного дыхания.
Х

Лучше всех устроился Александр II: он ходил в Английский клуб имени 100-летия Революции и обложил данью Петра Алексеевича и Петра Аркадьевича, которые горячо спорили о путях развития России и ссорились в этих вопросах, будто гоголевские Иван Иванович и Иван Никифорович.
Эпилог

Поэт продолжал сочинять бессмертное:
«В то время Сталин молодой,
Настойчив, прям и смел,
На трудный путь перед собой
По-ленински смотрел.
И вот настал желанный миг,
Желанный день настал.
И руку верный ученик
Учителю пожал.
Согласно бьются их сердца,
И цель у них одна,
И этой цели до конца
Вся жизнь посвящена!»