Калиниченко Н. Н. Открытие истины

Открытие истины или Лекции по науке III тысячелетия
Москва – 1999
Введение
Объективизм был тем козырем, на который наука ссылалась всякий раз, когда ей не хватало доказательств своего превосходства в споре с религией. Но этот козырь – блеф, обман, в том числе – самообман. Субъективизм присущ науке ничуть не меньше, чем религии, художеству или философии. Её ведь тоже делают субъекты. Именно поэтому субъективизм в ней неизбежен и неистребим. Из этого вовсе не следует, что объективизм в науке невозможен. Но как его достичь?
Способ достижения объективизма известен с незапамятных времён, но сознательно он не применялся никем и никогда в истории науки. Причина в том, что он прост до гениальности. А это уже почти недоступно, потому что гениальная простота требует гениальности для своего постижения. Помимо этого ещё нужны прямо таки титанические усилия для перехода от привычной сложности к парадоксальной простоте. То есть, чтобы достичь объективности, мало быть гением. Ещё надо быть и титаном. К счастью, в наше время стать гениальным титаном уже может каждый. Ведь как заметил Исаак Ньютон, чтобы стать великим, надо встать на плечи великих. Остаётся лишь найти этих великих. Действительно великих.
По Гегелю, объект надо познавать как объект, без примеси субъективной рефлексии. Ценное указание. Но как его соблюсти? Как избавиться от этой примеси?
Первый шаг на этом пути указал дельфийский Аполлон: “Познай себя, и ты познаешь богов и Вселенную”. Из его наставления как раз и вытекает способ получения субъектом объективных знаний. При этом способе субъект познаёт себя как объект, и его субъективные познания оказываются объективными. Второй шаг следует из указания Гермеса Трисмегиста, согласно которому наверху всё точно так же, как и внизу. Человек – вершина пирамиды жизни на Земле, но он устроен точно так же, как и вся пирамида под ним. Следовательно, своё устройство человек с полным на то правом может отождествлять с устройством всей земной жизни, а также всей Вселенной. А дальше, сравнивая себя с “богами и Вселенной”, человек может не только познавать “богов и Вселенную”, но и проверять свои познания.
Уже давно стали избитой фразой слова: “Всё познаётся в сравнении”. Но так и неясно, в сравнении с чем всё познаётся. В то же время известно, что на контрастном фоне объект виден лучше всего. Отсюда следует, что всё познаётся в сравнении со своей противоположностью. А это уже диалектика. Прежняя наука имела понятие о том, что такое противоположности, но не знала, как проверить их истинность, поэтому и истина как таковая не входила в круг рассмотрения уходящей науки, а поиск и сравнение противоположностей никогда не воспринимались ею как метод познания. То есть по сути диалектика для уходящей науки была лишь абстрактным и практически бесполезным понятием. Между тем иного способа получения объективных знаний нет. Именно поэтому у уходящей науки не было и нет объективных знаний. Их ей заменяют субъективные сведения, именуемые информацией. И эта замена с каждым годом обходится всё дороже и дороже, поскольку с каждым годом всё больше и больше субъектов включается в выработку своих субъективных теорий и гипотез, прогнозов и предложений, а критерий достоверности у современной науки – только практика, которая как раз и дорогая.
Всякая наука – это прежде всего и в конечном итоге язык. Но что за язык у уходящей науки? По сути, это то самое вавилонское смешение языков, которое описано в Библии и которое не позволяет учёным понять друг друга. Попытки же сочинить свой, строго научный, точный и понятный язык, ни к чему не ведут, потому что в этот искусственный язык с самого начала закладывается тот самый субъективизм, а точнее, профессиональный кретинизм, от которого уходящая наука избавиться не в состоянии. Истинная наука – это естественный язык. Но что это за язык?
Исследование этого вопроса нетрадиционным, новым для уходящей науки методом показывает, что это – русский язык. В нём есть всё: и истина, и метод, и знания, и противоположности, и вся Вселенная, поэтому русский язык – самодостаточен, он хранит в себе все свои корни и для каждого значения в русском языке есть своё, одно–единственное слово. Поэтому русский язык – не только самый богатый, но и самый точный из всех естественных и искусственных языков. Конечно, чтобы убедиться в этом, его нужно изучить как следует, в том числе – по–новому.
Изучение русского языка нетрадиционным, новым для уходящей науки методом показывает, что абсолютно все его слова имеют чисто человеческое происхождение. И дело здесь не столько в том, что их придумал человек, сколько в том, что все они происходят от названий частей тела человека. Здесь опять срабатывает закон тождества: такое же называется так же. Но поскольку сам человек – это единство противоположных начал, в том числе мужского и женского, т.е. Инь и Ян, как говорили древние китайцы, то этот формально–логический закон в языке (масло масляное, а не медовое) дополняется диалектическим законом единства противоположностей (борьбу оставим на совести Ленина). И этот закон в языке проявляется не только в делении существительных на существительные мужского и женского начал, т.е. родов (гермафродитов или трансвеститов среднего рода условно опускаем), но и в сочетании, спаривании или сдваивании этих начал во вполне конкретное, а не философское, абстрактное, единство. Тут Ленин прав: абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. Именно поэтому среди категорий философии истины нет. И именно поэтому Карл Маркс и Фридрих Энгельс, уже в юные годы увидев духовную нищету философии, похоронили её и отпели. И то, что философы до сих пор не поняли этого, наилучшим образом показывает ограниченность этой науки для развития умственных способностей человека.
Раздвоение единого на противоположности и сдваивание противоположностей в единое, эти истинные, научные, а не философские, абстрактные анализ и синтез, взяты из строения самого человека. До предела упрощённо это выглядит так: отцовская и материнская половые клетки сдвоились – и получился одноклеточный зародыш, который стал раздваиваться. Вот, собственно говоря, и весь диалектический метод Гегеля, которым пользовался Маркс и которого нет и в помине в философской литературе, потому что ни Гегель, ни Маркс свой метод не описывали. Правда, метод Гегеля описал Маркс, а метод Маркса – Энгельс, поэтому у философии нет возможности и на сей раз в качестве оправдательного обвинения подсунуть человечеству мудрёж вместо знаний. Зато у прочих наук, над которыми до сих пор стоит философия, есть возможность встать с колен и заняться истинным системным исследованием, поскольку метод Гегеля и Маркса – это системный метод. Но опять же это не абстрактно–философская системная модель, а Древо Знаний, известное ещё из Библии и совершенно незнакомое уходящей науке. Как и всякое древо, Древо Знаний имеет корни, ствол и крону. По сравнению с ним системные модели современной науки – не более, чем непролазные и чахлые кустарники. А разница между плодами дерева и дикого кустарника известна. Например, уходящая наука уже более двух тысяч лет не может решить парадоксы философии. Более того, у неё появились свои, так называемые вечные вопросы, которые она тоже не в состоянии решить. А сколько парадоксов и вопросов она даже и не открыла в себе?! Но для новой науки парадоксы философии – это просто примеры глупости, вечные вопросы для неё тоже вечные, но лишь потому, что у них – свой век, который все они уже отжили. А те парадоксы и вопросы, которые открылись в уходящей науке с помощью Древа Знаний, однозначно и объективно указывают на то, что она уже мертва для всякого движения вперёд.
В свете сказанного рассчитывать на то, что специалисты системных исследований, проевшие зубы в своих зарослях, бросят всё это и с диким восторгом растекутся по веткам Древа Знаний, не приходится. Не приходится рассчитывать и на то, что философы наконец таки похоронят и отпоют свою философию, хотя это уже было сделано однажды. И академики вряд ли бросят свои дела по организации науки и засядут за переписывание заново механики, физики, химии, биологии, истории, социологии, этики, эстетики... Для конченых учёных переучивание равносильно смене веры для Папы Римского. Ни один учёный, уважающий науку и учёных, на это не пойдёт. На это пойдёт лишь человек, уважающий себя как человека и других как людей, потому что стволом Древа Знаний выступает именно ЧЕЛОВЕК. В конечном итоге человек – это и цель человеческого познания, и его итог. Что же касается уходящей науки, то у неё – и цели научные, и плоды нечеловеческие. Поэтому она обречена.
В настоящем сборнике лекций по науке III тысячелетия вниманию читателя предлагается совершенно необычный взгляд на былые достижения человеческого сознания. И здесь нет никакого выдумывания. Просто берутся известные факты и с помощью метода познания, изложенного в сборнике “Против глупости”, М., 1997 г, открываются скрытые грани и стороны, которые и были скрыты потому, что рассматривались с помощью негодных методов. Точно так же с помощью всё того же метода решаются парадоксы, которые ждут своего решения уже две с лишним тысячи лет. Помимо парадоксов с помощью упомянутого метода легко и просто решаются вечные вопросы. Но цель сборника – не только в том, чтобы показать могущество метода познания и духовную нищету патриархальной науки. Его цель – исцеление искалеченного патриархатом, одностороннего, искусного, но неистинного человека. В том числе и поэтому это издание изложено в виде лекций, которые как раз и лечат, т.е. исцеляют, делают человека целым, без изьянов. Вторая по счёту, но не по значению причина такого изложения – это намёк на то, что у автора есть ещё что сказать. Этим же объясняется упрощённость разработки отдельных тем: некоторые из них – почти что тезисы будущих устных лекций.

1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ
Сверхестественное есть искусство

Лекция 1 МАТЕРИАЛИЗМ И ИДЕАЛИЗМ
Матриархат и патриархат

Основной вопрос философии, писал Энгельс, есть вопрос о том, что первично – дух или материя. В зависимости от того, как решается этот вопрос, философия делится на материалистическую и идеалистическую. Материалистическая философия утверждает, что всё начинается с материи, а идеалистическая – с идеи. Но в любом случае этот вопрос решается по–философски, т.е. в общем. И именно поэтому он до сих пор не решён. И дело здесь не только в том, что общие, или как их ещё называют, универсальные решения, по словам Маркса, не годятся ни для одного конкретного случая, поскольку каждый конкретный случай обладает своей, только ему присущей особенностью, которую общее решение как раз и не учитывает. Общее решение, отвлекаясь или абстрагируясь от частностей, в конце концов отвлекается от всего, поскольку всё состоит из этих самых частностей, и в итоге становится пустым и поверхностным. Ленин, не заметив этого, в “Философских тетрадях” писал, что абстракции, если они не вздорные, не зряшные, отражают мир глубже, полнее. Того же мнения и философы. Они думают, что их категории – это вершина знаний. Но, к сожалению, заблуждаются, потому что их категории – это на самом деле вполне конкретные названия, от которых философы отвлекаются, заменяя их своими смыслами и содержаниями, понятиями и представлениями. Одним словом – сведениями. Или информацией.
Философы спорят о первичности духа и материи, но философию делят на материалистическую и идеалистическую. Почему? Материалистическая философия – от материи, которую она считает основой всего, но почему идеалистическая – от идеи, если основой всего она считает дух? Если потому, что дух идеален, то материя идеальна ничуть не меньше, поскольку философская материя – это всего лишь идея. Было бы правильно называть нематериалистическую философию духовной. Это правильно ещё и потому, что материалистическая философия, как правило, атеистична, а идеалистическая, наоборот, религиозна. Но если уж мы хотим докопаться до истины, а не только до ленинской глубины и полноты, то идеалистическую философию мы должны называть патриотической.
Есть мнение, причём оно встречается даже у серьёзных учёных, что неважно, как называть, важно, чтобы человек был хороший. То есть важно то, что понимается под этим названием. А название – это чисто условная вещь. Например, тот же атом – значит, неделимый, и хотя мы знаем, что он делится, это знание ничуть не мешает нам называть его атомом, т.е. неделимым. В этих рассуждениях нет научной точности, поэтому в них царствует философская путаница, на которую указывал Гегель. Не делимый, уточнил бы Гегель, а какой? Соль не сладкая, а какая? В быту мы не задумываемся над такими вещами, потому что там всё можно пощупать и попробовать, и мы это делаем чуть ли не ежедневно, а потому знаем, какая она, соль. А в высоких материях забываем величайшее откровение Гермеса Трисмегиста о том, что наверху точно так же, как и внизу, абстрагируемся от того, что и как там, внизу, и для этих высоких материй начинаем выдумывать свои, особые, высокие законы. И очень часто эти искусственные законы оказываются очень далеко отвлеченными от естественных, очень абстрактными. Благо, ни грамматика, ни математика тому не помеха. Жареный лёд так же безупречен грамматически, как и квадратные секунды математически, но и то, и другое существует лишь идеально.
Материалисты утверждают, что всё – из материи. А материя из чего? А материя, отвечают они, сама из себя. И, конечно же, ошибаются, потому что материя сама собой указывает на то, что она – из матери. Отсюда само собой следует, что материализм, по–русски, – это материнство. В свою очередь, то, что противостоит материнству – это отечество, или на латыни – патриотизм. Такое толкование двух частей философии вполне согласуется с тем, что эти части утверждают. Так, материалистическая философия утверждает, что всё порождается материей. Следовательно, материя – та же матерь. Или просто мать. Патриотическая философия, наоборот, утверждает, что всё созидает Абсолют. Или Бог. Одним словом, Отец. Но философы не удосужились вникнуть в суть того, что они именуют идеализмом, взяли на вооружение это расплывчатое греческое наименование – и получили практически неограниченные возможности мудрствовать на эту тему, поскольку эти возможности они определяют себе сами с помощью грамматики и математики. И как глухари на току, не видят, что матери действительно рожают, а отцы действительно созидают, но ни те, ни другие не делают всё! Матери рожают то, что рождается, а отцы творят то, что творится. И благодаря этому мир состоит как из того, что возникло естественным путём или путём рождения, так и из того, что искусственно, что сотворено, сложено. Именно поэтому правы и материалисты, и патриоты. И именно поэтому их спор о том, что первично, прекратится вместе с исчезновением и тех, и других. А исчезнут они обязательно, и обязательно вместе.
К счастью для философов, Энгельс был очень вежливым и воспитанным человеком. Он не рубил с плеча, как Маркс, не говорил, что философы во все времена лишь объясняли мир, хотя суть дела состоит в том, чтобы изменить его. Он культурно писал, что философы работают с мыслительным материалом. И тому, кто высоко чтит философию, в этом нет ничего зазорного. Даже наоборот, он восхищается этими заоблачными тружениками. И, конечно же, не замечает, что благодаря этому философы варятся в собственном соку, будучи оторванными от действительности, от мира, который требует изменений. Маркс и Энгельс это заметили, поэтому первое, что они сделали, встретившись и обменявшись точками зрений, это свели счёты со своим философским прошлым, как пишет Маркс во введении к работе “К критике политической экономии”. И они не просто покончили с философией, как пишет Энгельс в “Анти–Дюринге”, но и выработали диалектический материализм, который уже не нуждается ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Эти слова – тоже из “Анти–Дюринга”.
Но здесь Маркс и Энгельс допустили всё ту же чисто философскую ошибку. В своей первой совместной работе, впервые увидевшей свет лишь в 1932 году в СССР, т.е. через восемь лет после смерти Ленина, и получившей наименование “Немецкая идеология”, они свели счёты не только с философией, но вообще со всей идеологией, включая религию и художество, почему–то именуемое искусством. Весь этот умственный труд Маркс и Энгельс назвали идеализмом. Под это название попала и материалистическая философия, но это ещё не было ошибкой, поскольку что бы там ни признавал философ в качестве основы своей философии, он остаётся оторванным от жизни философом в лучшем случае. Ошибкой было назвать противоположность идеализма материализмом. Будучи учениками Гегеля, Маркс и Энгельс не могли не знать, что их учитель противопоставлял идеализму реализм, и пусть кто–либо из философов докажет, что Гегель был не прав. Но, как и прочие мыслители, они считали, что дело не в названиях, а в сути, которая стоит за ними. Поэтому и патриотизм они именовали (а не называли!) идеализмом, и, будучи социалистами и написав манифест социалистов, дали ему имя (а не звание!) Манифеста коммунистической партии, и “Критика политической экономии” у них оказалась “Капиталом”.
В “Немецкой идеологии”, которая на самом деле называется “Критикой новейшей немецкой философии в лице её представителей Фейербаха, Б.Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков”, её авторы высмеяли потуги немецких философов решать теоретические вопросы с помощью этимологии. На этом бы им и остановиться. Но они пошли дальше, и, исходя из действительно смехотворных успехов немецких этимологов, в конце концов вынесли этимологии свой приговор, представив её как пустое занятие. И это было основной ошибкой Маркса и Энгельса, повлекшей за собой все прочие ошибки. Именно она позволила философам и политэкономам зачислить могильщиков философии и политической экономии в свои ряды.
Материализм Маркса и Энгельса на самом деле не был философским материализмом! Сами авторы именовали его диалектическим. Правда, философы и здесь подсуетились, провозгласив диалектику своим, философским методом. Но они до сих пор не знают, ни что такое диалектика, ни что такое материализм. На самом деле это был реализм. А не знают в том числе и потому, что Маркс и Энгельс не называли ни диалектику, ни материализм. И диалектика, и материализм – это лишь имена. Или клички. На самом деле материализм Маркса – это реализм, поскольку он противостоит идеализму, а диалектика – это радикализм, потому что по существу своему она революционна, писал Маркс, и во всём и на всём видит печать неизбежного падения, она не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими.
Быть радикальным, писал Маркс, значит, зреть в корень. А этим как раз и занимается этимология. Другое дело, что занимается она этим бессистемно, как любят выражаться сегодня учёные, потому что у неё, как и вообще у идеологии в самом широком смысле этого слова, нет системного метода. У Маркса с Энгельсом он был, но именовался не системным, а диалектическим. Правда, применялся этот метод ими не везде и не всегда, а в той же этимологии Маркс и Энгельс его вообще не применяли. Именно поэтому “Капитал” оказался таким огромным и таким бестолковым. Что же касается философов, то несмотря на их заверения в верности идеям марксизма и бесчисленные толкования материалистической диалектики, они не знают, что это такое. Хуже того, и не могут знать.
Несмотря на существующее мнение о том, что философия – это вершина умственных способностей человека, наука наук, на самом деле она – лишь преддверие к истинной науке. Именно поэтому ей недоступно то, что там, за порогом. Философы перерыли вдоль и поперёк весь марксизм, но метод Маркса так и не заметили, потому что во всех их работах, посвященных этому методу, самим методом даже и не пахнет. В качестве такового философы выдают метод восхождения от абстрактного к конкретному, хотя у Маркса это восхождение – вовсе не метод, а требование.
Не объяснять надо мир, а изменять его, писал Маркс в “Тезисах о Фейербахе”. Иначе говоря, не витать в облаках отвлечённых от мира рассуждений, а переходить к конкретным действиям. Переход – это, конечно же, не метод, даже если мы будем именовать его восхождением. Метод отвечает на вопрос: “как?”, а переход или восхождение отвечают лишь на вопрос: “что?”. Марксизм даёт ответ на вопрос “как?”, поэтому Энгельс назвал его не догмой, а руководством для действия. Всё миропонимание Маркса, писал Энгельс, это не доктрина, т.е. не учение, а метод. А метод и есть руководство для действия, отвечающее на вопрос “как?”. И в качестве доказательства того, что у философов всего мира нет метода Маркса, служит созданная ими философская наука методология, в которой тоже методом Маркса и не пахло. Ну, не владеют философы методом Маркса! Они имеют своё, философское понятие об этом, но это – не метод Маркса. Таким образом, главное, что есть в марксизме, философам всего мира осталось недоступным. Об остальных мыслителях и говорить не будем.
Как же так? Как получилось, что самые мудрые из смертных так оплошали?
Ответ, как ни странно, довольно простой. Главная причина в том, что свой метод Карл Маркс нигде не описывал. Он лишь заметил, что его метод такой же, как и метод Гегеля. Но и Гегель свой метод нигде не описал. Вот и пришлось философам гадать, что такое материалистическая диалектика. Ну, и дали маху. С кем не бывает? Но Маркс не стал описывать своё главное достижение не потому, что хотел подсунуть свинью философам. В своей глупости профессиональные мудрецы, из ложной скромности именующие себя любителями, виноваты сами. Маркс не стал описывать свой метод по двум причинам. Во–первых, потому, что его метод такой же, как и метод Гегеля, а метод Гегеля Маркс описал. Где – пусть укажут философы. Во вторых, метод Маркса описал Энгельс. Таким образом, гадать об этом нечего. Но понять и принять метод Маркса – значит, похоронить и отпеть философию, потому что материалистическая диалектика на всём и во всём видит печать неизбежного падения, как писал Маркс, и не нуждается ни в какой философии, стоящей над прочими науками, как писал Энгельс. А философы не настолько глупы, чтобы рубить сук, на котором сидят. Но и не настолько умны, чтобы “свести счёты со своим философским прошлым”, как Маркс и Энгельс. Вот и вляпались.
Философы – это не особая порода людей. Так если в бане, то их и не отличить от прочих смертных. Но в разговоре, в общении они отличаются от других. И отличаются прежде всего тем, что дала им их философия. Лиши их этой глупости несусветной – и получишь вполне нормальных людей.
Только вот как это сделать? Показать идиотизм идеологии мало. Это ясно на примере марксизма. Надо, чтобы его ещё и узрели. А для этого надо созреть. Декретами ни от религиозных, ни от философских заблуждений не уйти. А вот учёба от них уводит. Так что учитесь, господа. У вас ещё вся наука – впереди, потому что начинается она только после кончины философии, царство ей небесное.

1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ
Лекция 2 СВЕРХЕСТЕСТВЕННОЕ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Сегодня – не то, что вчера. Но что?

Есть одно обстоятельство, которое не удостаивается внимания ни самых серьезных, ни самых дотошных исследователей. Оно связано как раз со сверхестественным, и суть его в том, что сверхестественное было не всегда. Было когда–то время, когда его просто не было. Современному человеку, который уже как–то свыкся, сжился с этими русалками и лешими, богами и нечистыми, НЛО и пришельцами, даже трудно представить себе, что всего этого раньше, у древнего человека, не было. Ни в наскальной живописи, ни в археологических раскопках нет и намёка ни на какое сверхестество.
Но почему?
Прежде, чем ответить на этот вопрос, выясним, что такое сверхестественное.
Само это понятие возникло с подачи греческого мудреца Аристотеля. В своё время он решил написать сочинение о естестве. Всё, что он помнил о нём, у него вместилось в двенадцати томах. Всё остальное, что, по его мнению, естеством не являлось, он поместил в тринадцатый том. Первые двенадцать томов получили заглавие “Физика”, которое на русский переводится как естество, а тринадцатому тому автор дал заглавие “Метафизика”, что и означает сверхестество.
Но что же оно означает?
Как ни странно, но об этом до сих пор никто не подумал. Думали и думают обычно о чём–то таинственном, загадочном, непонятном и страшном, что стоит за этим понятием. А вот о том, что значит само слово “сверхестество”, почему–то никто не захотел подумать. Во всяком случае, подумать как следует. А ведь как стоило!
Сверхестественое – это то, что неестественно. Если кого–то смущает приставка “сверх–”, то пусть не волнуется. В слове “метафизика” такой приставки нет, поскольку приставка “мета–” с греческого переводится как “за–”. Или – после. С другой стороны, верх и низ – это вопрос точки зрения, а точка зрения, чья бы она ни была, на суть вопроса не влияет. Неестественное может быть и сверху, и снизу, и сбоку, и сзади естественного. Но главное ведь не в этом, а в том, что же это такое на самом деле.
Если на минуту забыть всё то, что нам известно о сверхестественном, и на этом простом и чистом как доска уровне подумать, что можно назвать неестественным, то ещё раньше, чем кончится эта минута, многие вспомнят, что это – искусство.
Да, искусство – это сверхестество. С одной стороны, это то, чего нет в естестве. От этого “нет” и происходит приставка “не–” в слове “неестество”. С другой, это то, что человек творит и отторгает от себя. Поэтому искусство – не только творчество, но и торговля.
Такое решение вопроса о метафизике сразу всё объясняет. У первобытных не было ничего сверхестественного, потому что у них всё было естественно. А потом появилось искусство, иначе говоря, сверхестество, метафизика. Как появилось и почему – об этом мы расскажем позже. Сейчас же важно заметить, что искусство не только творится, но и отторгается, или как философы и политэкономы говорят, отчуждается от творца. В силу этого человеческие творения со временем превращаются в что–то чуждое, нечеловеческое, потустороннее, сверхъестественное. И это превращение происходит даже тогда, когда известно имя творца. Так, например, есть исследователи, которые всерьез думают, что египетские пирамиды были построены инопланетянами или при их участии, хотя на стенах этих гробниц сохранились имена и заказчиков, и подрядчиков, и даже найдены сметы на строительство с указанием численности рабочих–строителей и условиями их содержания. А что говорить о тех случаях, когда нет никаких сведений о творце? Тем более, когда причастность человека к творению вообще сомнительна?
До тех пор, пока люди не творили, во всяком случае, не творили сознательно, им нечего было и отчуждать от себя. Благодаря этому у них не было ничего не только искусственного, но и чужого. Для них всё было своим, т.е. материнским или материальным, иначе говоря – просто земным (более подробно об этом – в другой лекции). И они имели дело только с тем, что было и становилось, появлялось и исчезало, они имели дело только с естеством, только с физикой. А потом их способности, в том числе умственные, развились настолько, что появилась возможность иметь дело уже и с тем, чего ещё никогда не было, появилась возможность иметь дело с искусством, с метафизикой. И некоторых представителей рода человеческого искусство просто увлекло от естества. Так появилось искусство ради искусства, которое существует и поныне. К сожалению, появилось оно не сразу, и не во всей своей красе, поэтому разные его формы имеют свои названия, часто даже и не намекающие на искусство. Та же философская метафизика, например, та же религиозная метафизика. И между этими метафизиками мало что общего, а с искусством их вообще никто до сих пор не связывал. Тем не менее, всё это однозначно не естество. Во времена кроманьонцев всего этого и в помине не было.

1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 3

ИСКУССТВО
Искусство – не только художество

Да простят нас искусствоведы, но им не дано знать, что такое искусство. Они ведь не искусствознавцы. Именно поэтому они путают искусство и художество, а вместе с этими посвящёнными искусство путают с художеством и все непосвящённые, вся, так сказать, темнота. Видать, не зря говорили древние, что вверху так же, как и внизу. Т.е. путано.
Искусство – от иска. А кто у нас ищет? Разве только художники? У нас все ищут. Но каждый ищет что–то своё. Или по–своему. Например, художники ходят, или как сегодня говорят, гастролируют. Раньше говорили, что они бродят, затем – что они передвигаются. Но своё звание они получили от хождения, поэтому они художники. Правда, сегодня не только они гастролируют, но и к ним ходят на их представления и выставки. Тем не менее и в этом случае хождение остаётся хождением, а его причиной по прежнему выступают художники. То есть неважно, кто ходит, важно само хождение, без которого нет и не может быть художества. Конечно, одного хождения для художника мало. Мало ходить на него, его надо еще и оплачивать. Иначе ему не выжить. Но оно обязательно.
Священники тоже ищут. Правда, в отличие от художников, которые ищут красоту, священники ищут Бога. Или путь к нему, связь с ним. В любом случае все искатели или искусники тоже ищут, чтобы выжить. Что получается из этих поисков, мы расскажем в другом месте. Ищут также философы, ищут учёные. Наконец, ищут инженеры, конструкторы, бизнесмены, коммерсанты... Да кто только у нас не ищет! И всё это – искусство, всё это – метафизика. И справедливости ради уже пора сказать, что художники в этих поисках – не самые искуссные. Они даже не всегда самые голосистые и кричащие. Что же касается умственных способностей художников, то английские учёные их вообще назвали антиинтеллектуалами. Так что гегемония художников в искусстве никак и ничем не обоснована. Это просто всеобщее заблуждение, которых – предостаточно в современном общественном сознании, если можно так выразиться. Единственное, чего не отнимешь у художников, так это их умение набивать себе цену. Тут они кому угодно могут дать сто очков вперёд. Но всему приходит конец, и конец гегемонии художников в искусстве уже пришёл. Осталось лишь понять и принять это. К сожалению, это уже вопрос не только умственных способностей.
А теперь вспомним о том, что было сказано выше. Там было сказано, что искусство – это метафизика. Но метафизика всегда была прерогативой философии. Иначе говоря, гегемоном в метафизике всегда была философия. Что же мы взъелись на художников?
Суть дела – не в наших личных отношениях к чему бы то ни было. Как сказал Аристотель, Платон мне дорог, но истина – дороже. И в данном случае истина в том, что искусство и метафизика – одно и то же. Другое дело, что художественное понимание искусства художественно отличается от его философского понимания, а философское понимание философски отличается от художественного. Но мы же выше всего этого! Что нам художники, что нам философы? Мы же – люди!
Не художники придумали искусство, и не философы. Философы придумали понятие “метафизика”, в которое вложили своё, философское понимание этого философского понятия. Точно так же и художники по–своему, художественно, понимают, что такое искусство, хотя и не они придумали это слово. И кто виноват в том, что и те, и другие, не говоря о третьих и четвёртых, пятых и шестых, понимают искусство по–своему? Табуретку ведь все понимают одинаково. И всякому понятно, почему. Она ведь проста, как табуретка. И пощупать её можно, и разобрать, и даже уничтожить. А как пощупать метафизику? Как вкусить искусства? Окунуться в него? Но, окунувшись здесь, не вкусишь там, вкусишь там – не поймёшь, что ты вкушаешь здесь. Отсюда и разнобой в понимании искусства. Но что в этом разнобое плохого? Каждый понимает искусство со своей точки зрения, и каждая точка зрения – это отражение одной из граней этого удивительного мира. Не так ли?
Да, именно так думают очень многие. Может быть, даже все, кто думает об этом. Но лет двести назад был один человек, который думал иначе. И думал он так, конечно же, не потому, что его так научили думать. Его учили думать так, как думают все. Но он заметил, что религия, художество и философия не открывают нам свои грани в искусстве, а с различной степенью совершенства излагают один и тот же предмет. При этом наиболее искусно излагает философия, поэтому художество должно уступит ей своё место. Примерно лет через пятьдесят после него появились ещё два человека, которые, как и подобает хорошим ученикам, пошли дальше своего учителя и, по их собственным словам, покончили с философией, похоронив её и отпев, а на её место поставили науку, которая уже не нуждается в стоящей над ней философии.
Эти трое таинственных незнакомца были не какими–то отщепенцами или сумасшедшими. В своё время это были известные и уважаемые люди, отличавшиеся, как сейчас говорят, энциклопедическими знаниями. Причём первый из них преподавал философию в Берлинском университете, а двое других занимались научной деятельностью. Первого звали Георгом Гегелем, а вторых – Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом.
Сказать, что эти трое до конца познали всю метафизику, нельзя, поскольку это физически невозможно. На чтение только индусских “Вед”нужны десятилетия. И квантовой механики тогда ещё не было и в помине. Но эта троица уже тогда уловила то, что для других до сих пор остаётся недоступным. И это нечто всех троих сделало недосягаемыми гениями.
Каким бы странным это ни казалось, но речь идёт о развитии. Сегодня как бы все понимают, что такое развитие, но при этом существуют мыслители, именующие себя креационистами, которые с научными фактами в руках его отрицают. Им противостоят эволюционисты, которые как бы за развитие, за эволюцию, но они не в состоянии переубедить креационистов, потому что и сами не знают, что это такое. А вот Гегель, Маркс и Энгельс знали, но, к сожалению, так и остались не признанными по достоинству.
В чём же проявляется отличие Гегеля, Маркса и Энгельса от гегельянцев и марксистов, не говоря уже о прочих истых? Если говорить их языком, то в понимании формы. Сегодня форма понимается как наружный вид, ванешнее очертание, способ существования содержания, устройство, структура, система и т.д., то есть как нечто обособленное, самостоятельное, как одно из множества других. Например, стихотворная форма в художестве или конституционная монархия как форма правления в политике. Но у Гегеля и его учеников форма – это ступень или этап в развитии. Например, мальчик – это форма мужчины, а девочка – форма женщины. Конечно, в таком качестве форма – не самое удачное слово, но наш рассказ – не об этом. Наш рассказ о том, что форма общественного сознания у Гегеля и его учеников – это совсем не то, что у их последователей и противников. У этой гениальнейшей троицы общественное сознание – это не какая–то ноосфера, которая, подобно Вселенной после Большого Взрыва, всё расширяется и расширяется, а живой, растущий и развивающийся организм, который уже прошёл в своём развитии периоды (или формы) младенчества, детства и юношества и подошёл к периоду зрелости. Если с этого уровня посмотреть на религию, художество, философию и науку, то станет понятно, почему Маркс и Энгельс были за науку и против всего остального. Они уже были взрослыми в своём сознании.
Как уже было сказано выше, искусство – это, с одной стороны, творчество, иначе говоря, творение, а с другой – торговля или отторжение. Охота – не творчество и не торговля. Она – хотение. От неё – и похоть, и поход. Но не творчество. И если немного поднапрячься, то можно сообразить, что охотой у наших первобытных предков занимались в основном мужчины, старики и дети. Женщины этим делом заниматься не могли, потому что именно они–то как раз и творили. Правда, и называли их не женщинами, и даже не творцами, а попроще и поласковей: мамами. Матери появились позже. В любом случае как раз они и творили. Правда, тогда ещё не товары, а всего лишь тварей. Они же их и отторгали от себя. Как видим, здесь – обе стороны искусства. Но материнское искусство – это естественное искусство. Его задача – продолжение рода человеческого. И у него есть еще одно определение, о котором много говорят, но мало думают. Материнское искусство – то же самое, что и искусство материальное. Материя – это ведь та самая матерь, которая всё и творит по своему образу и подобию и всё от себя отторгает естественным путём.
А отец?
В материальное время, т.е. в пору материнства, отца еще не знали. Быть то он был, но, как ещё древние греки говорили, был всегда неизвестен. В то далёкое и тёмное время люди не знали, от чего дети бывают. Зато они твёрдо знали, что человек – не от Бога, а от Мамы. И всё – от неё, и все – от неё. Мамы ведь есть у всех. И у всего. А потом как–то открылось, что детей у мамы без отца не бывает. И с тех пор авторитет отца стал расти. Но рос этот авторитет за счет авторитета матери. И не только авторитет. Отец, пользуясь своим естественным или физическим превосходством, лишил матери всего, на что был способен. В том числе – всех званий. “Отец” – это ведь “мать”. Именно поэтому у грузин “отец” звучит как мами. Царь – это тоже она, а не он. Он же – её раб, т.е. ребёнок. Но этот самозванец пренебрёг материнским или материальным естеством и сотворил своё, патриотическое, или как говорят философы, царство им небесное, идеальное искусство. В том числе – религию, художество, философию и науку.
Все эти творения не просто искусственны. Они искусственны дважды, поскольку искусственны сами их творцы. И не только потому, что они – твари, сотворённые матерью. Каждый из этих специалистов – творение своих предшественников – отцов. Что бы там ни доказывали священнослужители, христианами или там мусульманами не рождаются. И физиков творят отцы физики по своему образу и подобию. И философы, царство им небесное, не на деревьях зреют. Таким образом, современное искусство – это искусственное искусство, искусство во второй степени или второстепенное искусство, кому как больше нравится. Лично мне оно не нравится никак, потому что оно корёжит и извращает и самих кудесников, и всё остальное вокруг них.
Упоённая открытием своей значимости, сильная половина человечества увлеклась завоеванием достойного места под солнцем и в конечном итоге извратила всё, что только можно было извратить. Осталось лишь научиться рожать, и тогда женщин можно будет окончательно превратить в забавные игрушки. То есть и их сделать второстепенным искусством. Но!
Всемерное и всеместное подавление естества уже достигло своей вершины. Искусство уже творит искусственное естество по имени виртуальная реальность. И если так пойдёт дальше, то человечеству наступит конец. Но так дальше не пойдёт, потому что идти особенно некуда. Кругом ведь мать сыра Земля. И как всякая мать, она требует к себе внимания. Она требует, чтобы над ней трудились те, которых она как Руда или Родина народила, т.е. народы. Со своей стороны, народы тоже требуют естественной, а не виртуальной, Родины–Матери. А вместе с ней они требуют, и с самого начала патриотизма или патриархата требовали не тех, как говорят социологи, общественно–экономических отношений, которые предлагало им это чудовище. Ведь все эти войны, бунты, восстания, революции, драки, грабежи, убийства, воровство, обман, угнетение, рабство и прочие прелести патриотизма сотворили именно сыновья человеческие. И сотворили вовсе не от хорошей жизни под руководством и во власти царствующих рабов, а как раз наоборот. И все эти сверхестественные, чудовищные и священные, эзотерические и фантастические уроды – отражение искорёженного человеческого естества в извращенных мозгах сильных мира сего.
Не сон разума порождает чудовищ, как считал Франциско Гойя, а сын матери. И он породил их за несколько тысячелетий столько, что дальше уже некуда. Дальше у сильных мира сего уже едет крыша и они начинают путать естество и искусство. И им пора помочь.

1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 4
ЛОГИКА
Логика – это словесность

Имя не выражает суть, поэтому те, кто говорит о логике или хотя бы упоминает её, имеют в виду не логику. Логика сегодня – всего лишь имя, и каждый мнит за ним своё понимание логики. Чаще всего – это порядок или последовательность. Но для кого–то логика – это наука о законах и формах мышления, а для некоторых так и вообще совокупность наук о познании. Причина такого богатства мнений – незнание. И прежде всего незнание того, откуда взялась эта логика.
Принято думать, что “логика” – от греческого logos–а, который переводится на русский как слово, понятие, учение, разум. Но на самом деле logos – это чужое для греков слово. У него ведь нет своего значения в греческом языке. У греков “слово” – это lexus, “понятие” – это idea, “учение” – это dogma, “разум” – это noos. И как ни переводи логику на русский, в греческом всегда найдется своё слово с этим же значением. И так это потому, что ЛОГОС – это непривычно произнесённое и записанное русское слово. Для нашего времени непривычно, но в своё время окончание “–с” было вполне привычным и в русском языке. Впоследствии оно исчезло, но кое–где сохранилось вплоть до наших дней как исключение, напоминающее об устаревшем правиле. Например, в слове “голос” мы это счастливое исключение видим и слышим, и оно нам не режет слух и не колет глаз. Мы к этому слову привыкли настолько, что и не замечаем, во–первых, что оно – из седой древности, а во вторых, что оно употребляется нами и без этого древнейшего окончания. И оправдывает нас лишь то, что употребляем мы его или в удвоенном, или в перевёрнутом видах, то есть опять же необычно. Ну, разве легко догадаться, что “глагол” – это наш удвоенный “голос”? Или что “лог” – это всё тот же “голос”, только укороченный и перевраный? Зато как легко теперь сообразить, что ЛОГОС есть тот же ГОЛОС!
В “Ветхом Завете” на греческом языке написано, что сначала был логос. Русские переводчики перевели “логос” как слово. И за это им – честь и хвала, потому что это точный перевод. Голос – это ведь тот же глас, а глас – тот же слог. В свою очередь, слог еще во времена А.С.Пушкина значил то же самое, что и слово. Да и слово происходит от слога не только потому, что слагается из слогов, но также и потому, что в разговоре “слог” превращается в “слово” точно так же, как “сегодня” – в “севодня”. Но вот потомкам тех славных переводчиков – стыд и позор, потому что они уже не знают, что слово – это голос. Тем более, они не знают, что голос – он же глас, при прочтении назад даёт слух, из чего следует, что вначале был не только логос, но и слух. Кому нужен голос, если его некому слушать? Вряд ли знают эти потомки и то, что при превращении глухого “с” в звонкое “з” глас становится глазом, а при замене “с” на равнозначное ему “т” всё из того же логоса–голоса получается глот, который нам известен как глотка, а при превращении глухого “т” в звонкое “д” – голод, безусловно связанный с глоткой. И хотя им не надо доказывать, что слух и нюх, глотание и глядение – это неотъемлемые свойства головы, её действия, догадаться, что логос – это не столько голос, сколько вообще голова, им не дано. К сожалению, верующие не понимают, что творение, как и созидание, да и вообще искусство требует головы. Без головы ничего ни создать, ни сотворить нельзя. Даже подать голос – и то невозможно. Стало быть, сначала была голова. Она была у Бога. Ну, а то, что она была Бог, это уже передёргивание. Это уже художества переписчиков, которые возможны лишь до тех пор, пока нет знаний. Есть знания – нет художеств. Да и религий нет, и философий, и этих убогих современных наук.
Впрочем, голова может быть Богом в смысле творца или созидателя. И ей вполне по силам сотворить и Солнце, и Землю, и Луну, и звёзды, и планеты, и растения, и животных и даже человека по своему образу и подобию. Ведь сотворить – это всего лишь повторить. И для этого не нужно семи пядей во лбу. Повторение доступно и попугаю. Было б что повторять. Созидание, правда, уже попугаю менее доступно, но человеческой голове это просто пара пустяков. Во всяком случае, это исконно её, головное, дело – созидание. Точнее, сложение и изложение. Созидает не голова и не Бог, а зодчий. И созидает он здания из зеда, как раньше называли глину. Голова же слагает слова из слогов и предложения из слов. И слагает всё это она по правилам сложения слогов, слов и предложений. Иначе говоря, по правилам логики, если иметь в виду, что логика – это не только главенство, или на латыни, капитализм, но и словесность, которой излагается это главенство, этот капитализм.
Особых препятствий нет для того, чтобы сообразить, что правила логики – это, мягко говоря, не совсем естественные законы. Грубо говоря, это совсем искусственные правила. Как таковые, они позволяют слагать всё, что душе угодно, и на словах получать всё, что ни вздумается творцу. Даже жареный лёд. Или рожающего отца. Логике такие словосложения не противоречат, в логике, а стало быть, и в голове они возможны. И неважно, что вне головы они недействительны. Для головы ведь главное то, что в голове. И чем главнее голова, тем главнее главное. Отсюда неотъемлемый признак логики – преклонение голов перед авторитетными головами. И вообще приоритеты.
Что первично? Этот вопрос – из логики, из словесности, из головы. Стало быть, и ответов на него – множество. Стало быть, и отвечать на этот вопрос не следует. Сам по себе вопрос глупый, как голова, его сложившая. И неважно, сколь гениальна эта голова, сколько пядей у неё во лбу. Её глупость, т.е. округлость, неистребима, а стало быть, неистребима глупость и всех её сложений и предложений, включая вопросы. Тем более, что вопросы – не от остроты ума, а как раз от его глупости.
Если чья–то голова думает, что на вопрос “Что первично?” есть только два ответа – или бытие, или сознание, то этим она лишь подтверждает сказанное о ней, потому что по мнению физиков первичны не эти, философские, а их, физические, начала. У химиков – своё мнение на этот счёт, у механиков – своё, у биологов – своё, у священников – своё, у художников – своё. А если учесть, что и у физиков, и у химиков, и у священников, не говоря уже о художниках и механиках, обычно нет общего мнения, то трудно даже представить себе, какой гул голосов стоит в ноосфере Вернадского.
Что такое логическое и чем оно отличается от исторического? Изложено на эту тему предостаточно, но по сути – ни слова. То есть нет ни слова о том, что логическим именуется главное в историческом. Ну, а что – главное, что – второстепенное, случайное, – это решает сама голова, исходя из того, что к ней, к голове, ближе. То есть что на неё, на голову, влияет сильнее. Например, громче голосит. Или голосит в согласии с нею, с её голосом. И чихать ей на то, что к истине это согласие никакого, кроме разве что отрицательного, отношения не имеет.
Согласие, или как мудро мудрствуют мудрецы, из ложной скромности именующие себя философами, непротиворечивость – это главное для головы. Это как раз та гармония, к которой стремятся и к которой приглашают других все голосящие головы, несмотря на то, что многие головы уже сошли с ума, если не покончили с собой, именно из–за того, что эта гармония, это единство, это единодушие, единогласие, эта непротиворечивость просто недостижимы. Ведь сколько голов, столько и голосов. Благодаря этому голос близкого человека узнаётся среди тысяч голосов. И есть лишь одно средство достижения гармонии в разногласии – хор. Это всё тот же гул, но упорядоченный. И порядок в этом гуле и есть гармония. Иначе, т.е. по–русски говоря, логика. Ведь греческая “гармония” происходит от русской “логики”. Правда, у “гармонии” есть и более близкий родственник – “гром”. Но он уже из другого рассказа. Здесь же приходится признать правоту тех, кто считает логику неким порядком или последовательностью. Этого у неё не отнять. Только стоит ли сводить логику к одной грамматике, или как русские говорят, к грамоте?

1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 5
ФОРМАЛЬНАЯ ЛОГИКА
Сегодня уже вряд ли стоит доказывать порочность односторонности. Уже какой–то привычной стала мысль о том, что мир не чёрный и не белый, а цветной, что диалектика – это не пустая выдумка, и что противоречия действительно существуют и в мире, и в мышлении. И тем не менее, односторонность живёт и процветает. Наиболее чётко и однозначно она выражена в формальной логике, и прежде всего – в законе противоречия. Этот закон как бы закрепляет существующее положение, по сути запрещая  противоречие. И очень странно, что закон, направленный против противоречия, именуется законом противоречия.
Впрочем, чему удивляться?  У метафизиков всё – во славу Богу. Или – не слава Богу.
По своей сути закон противоречия представляет собой закон согласия, и в таком изложении  он просто повторяет закон тождества. Закон тождества гласит, что яблоко есть яблоко. В свою очередь, закон противоречия утверждает, что яблоко можно считать только яблоком, и ничем иным. Как видим, второй закон лишь более пространен, но по сути тождественен первому. Закон исключённого третьего – это опять повторение закона тождества или согласия, но уже с новыми добавлениями, потому что в переводе на фрукты он выглядит так: яблоко есть яблоко или что–то иное; третьего не дано. Гегель заметил, что третьим является первое яблоко, если второе яблоко является первым, а что–то иное – вторым. И в мышлении это действительно так, хотя и не бросается в глаза.  Что же касается этого иного, не–яблока, то на этот счёт в формальной логике нет ничего определённого, если не считать закона тождества, согласно которому яблоко есть яблоко, и никаких “не–яблок”.
И, наконец, последний закон формальной логики – закон достаточного основания. По сути это опять всё тот же закон согласия: если яблоко есть яблоко, то оно потому яблоко, что – яблоко.
Как видим, вся формальная логика – это по сути один закон, одно начало – согласие. Или – непротиворечивость. Но в таком изложении это уже недиалектичность. И как следует из показанного выше, формальная логика  не допускает диалектики, т.е. противоречия. Ведь именно так переводится греческое существительное “диалектика” на русский язык.
Закон непротиворечивости был введён Аристотелем  в  метафизику как принцип против своих современников – софистов, которые во всём находили противоречия  и  все споры сводили к бесплодному мудрствованию. Выглядел закон Аристотеля так: “...Невозможно, чтобы противоречащие утверждения были вместе истинными...”. Но у Платона (427 – 347 гг. до н.э.) уже тоже встречается нечто подобное. В  диалоге “Евтидем” он писал: “невозможно быть и не быть одним и тем же”. То есть, как видим, не только Аристотель ощущал необходимость согласия. Но это слово так и не прозвучало ни у него, ни у Платона, ни у мыслителей позднейших времён. И это – их не самая большая беда. Самая большая беда мыслителей всех времён и народов в том, что они не в состоянии согласовать своё мышление с действительностью. И прежде всего, свой закон согласия с её противоречиями.
Ещё при жизни Аристотеля многие софисты сошли с ума или покончили жизнь самоубийством потому, что никак не могли устранить противоречия. Это продолжалось бы, скорее всего, до тех пор, пока не повесился бы последний мудрец. Но мудрецы на то и мудрецы, чтобы находить выход там, где его нет. И выход, в какой–то мере спасающий их от сумасшествия и самоубийства, они нашли. Он гласит, что законы формальной логики распространяются лишь на мышление. Вот оно и должно быть непротиворечивым. Что же касается противоречий живой жизни, то там действует диалектика. Этим, по сути, мыслители просто открестились от противоречий и вообще от жизни, ушли в заоблачную, чистую, абстрактную метафизику и тем самым умерли для всякого движения вперёд, как выразился Ленин. Зато не повесились и не сошли с ума. Правда, некоторым из них неймётся, они продолжают искать согласия своего мышления и действительности. И, не найдя, так или иначе уходят.
Такова она, формальная логика. Античеловеческая.
Но, может быть, формалисты правы?  Может быть, у жизни – свои, диалектические законы,  а у мышления – свои, формальные? Может быть, и с ума сходят философы по  другой причине?  
Как ни странно, но почти всё так и есть. То есть мышление метафизиков отлично от естества, от физики. Но именно поэтому  физика не находит себе места в  умах метафизиков и они потихоньку  сходят с ума. Или плюют на эту несносную физику. Вот так, в лице метафизиков, и процветает односторонность.
1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 6
ЗОЛОТОЙ ВЕК
                                                                                                  Золотой век – век материализма      
   
В чём причина того, что учёные говорят одно,  думают о другом, а исследуют третье?
Ответ, как ни странно, в прошлом. И хотя это безумно далёкое прошлое, нам это – не помеха.
Аристотель мог и не знать о том, что у первобытных людей, живших в так называемую эпоху собирательства, ничего сверхестественного не было. Скажем, те же кроманьонцы оставили восхитительные наскальные рисунки, однозначно указывающие на то, что эти люди умели рисовать. Да и мозг среднего кроманьонца был несколько большим и по объёму, и по количеству извилин, чем мозг нашего среднего современника. Стало быть, и умом они не были обделены. И тем не менее, у них не было ни чертей, ни леших, ни богов, ни ангелов, ни пришельцев, ни НЛО.
Почему?
Просто сказать, что всё это – выдумки, искусство, метафизика, как это делают материалисты, недостаточно. Надо указать причину появления этих ужасов. Опять же материалистическое объяснение появления сверхестественных сил и существ из–за бессилия перед Природой не годится потому, что оно не даёт ответа, во–первых, на вопрос, почему совсем уж слабые первобытные люди ещё не имели ничего сверхестественного, а во вторых, почему даже современные, достаточно вооружённые против сил Природы люди продолжают верить в сверхестество?  
Сведения, которые дошли до нас из древнейших времён, говорят о том, что в древности было  лучше. Люди жили тихо, спокойно, сытно, в тепле и уюте. И то время называется не иначе как Золотой век.  
Но почему Золотой? Мы знаем и другие века. Тот же Каменный, затем Бронзовый, и, наконец, Железный. Все эти века называются так, исходя из названия основного материала, из которого изготовлялись в те века орудия труда. Но из золота никогда ничего подобного не изготовлялось. Более того, золото и в самые древние времена на Земле не валялось, поэтому у древних людей его и не было. Тогда почему их век называют Золотым?
Следы, которые оставили нам наши предки, подсказывают нам, что на заре человечества  у людей был матриархат. В Индии он кое–где сохраняется и поныне.  И это странно, потому что мужчина физически сильнее женщины и в состоянии подчинить её себе, что в настоящее время с успехом и делается. Но в те дикие времена те дикие громилы с дубинами покорялись каким–то женщинам? Непонятно. Но непонятно лишь до тех пор, пока не вспомнится, что отец был открыт людьми далеко не сразу. Поначалу первобытные люди, как и сейчас маленькие дети, не знали, от чего дети бывают, и думали, что их всех рожает мать. Тут, правда, и думать особенно не о чем было, поскольку это все видели многократно. Но они также видели и то, что маленькие девочки не способны делать то, что делают зрелые женщины, поэтому думали, что дети бывают у матери от зрелости. И эти дети бывали у матерей постоянно, потому что и матери думали, что дети у них – от зрелости. Таким образом, матери были обременены детьми непрерывно, и, следовательно, заботиться о себе были не в состоянии. Естественно, что о них заботились сыновья и дочери, т.е. те, кого они рожали. Что же касается зачатия, то оно происходило незаметно для всех во время утехи, потехи или похоти, что в те времена было одним и тем же. И до тех пор, пока роды жили вдали друг от друга, заметить связь мужчины с зачатием было просто невозможно. Все члены рода были похожи друг на друга. А потом, когда роды размножились так, что уже не могли не общаться друг с другом, был открыт отец. Это открытие возвысило мужчин в их собственных глазах. Они поняли, что тоже не лыком шиты. А будучи сильнее женщин, они начали завоёвывать сначала свои права, а затем – и власть женщин. И вряд ли они это делали иначе, чем сегодня. Скорее всего, уже тогда они начали создавать свои, мужские политические партии, ставить себе цели и задачи, составлять программу действий и проводить агитацию среди населения. То есть сначала мужчины действовали против женщин чисто теоретически, или даже идеологически. На этой ступени они вырабатывали свою, чисто мужскую, а потому и чисто антиженскую идеологию. В ней, естественно, женщина выглядела как Горгона, ведьма, змея подколодная, грешница, грязнуля, исчадие ада и прочее, и прочее. Всё остальное, т.е. положительное – это, конечно же, мужчина. Он и добрый, и мудрый, и чистый, и вообще созидатель и творец, вседержитель и отец.
Всё это – не выдумки. Всё это можно прочесть в любой религиозной литературе, а также в мифах и легендах древних народов, уже перешедших на путь патриархата, т.е. старшинства отца, патера, падре.
За идеологической обработкой последовали практические действия, т.е. революция и захват женской власти мужчинами. И не только власти. В конечном итоге они перетянули на себя всё одеяло. И, конечно же, от этого всем стало плохо. Но понять, почему, никто не может. Никто не понимает, что патриархат исказил и извратил естественные отношения человеческого рода.  Мало того, что мужчина подчинил себе женщину, но он также подчинил себе и других мужчин. И то, и другое подчинение – противоестественное, искусственное, метафизическое,  следовательно, требует постоянного внимания, постоянного напряжения для своего сохранения. (То, что естественно, существует само по себе). И в конце концов оно привело к созданию целых учреждений, задача которых состоит только в том, чтобы сохранять подчиненное положение женщин и неравенство мужчин. Вот в чём состоят основные прелести патриархата. Но это ещё не всё.      
Извращение отношений между людьми не могло не отразиться в их умах. Извращения в действительности закреплялись в головах людей в виде  идей, т.е. понятий и представлений как истины. Мы уже говорили о представлении  женщины как  грязного и греховного существа, а  мужчины – как  царя и отца. Но тот, кто не знает русского языка, не может до конца понять, в чём кощунство этого представления. В русском языке грех и грязь – мужского рода, т.е. и то, и другое – только от мужчин, порождается только ими, а царь и отец – женского рода, и только для женщин естественно быть и царёй, и отцой. Но мужчины сумели внушить и себе, и женщинам, что всё как раз наоборот, что всё подлое и низменное – от женщин, а всё возвышенное и святое – от мужчин. И это даже удалось закрепить в русской словесности, где царь и отец стали мужского рода, а грязь – женского. К сожалению для этих революционеров, реформаторов и перестройщиков, корни слов им неподвластны, потому что естественны. А они–то как раз однозначно указывают, кто есть кто и что есть что.
Было бы большой ошибкой ограничивать область распространения извращений, именуемых идеологиями, теориями, науками и учениями,  лишь отношениями между мужчинами и женщинами. На самом деле всё смешалось в доме Облонских. На самом деле Бог перемешал язык людей снизу доверху (после того, как изгнал Еву–Деву из Рая–Рода) . На самом деле все звания и знания извратились в понятия и представления. Именно поэтому сегодня нет у людей знаний. И именно это мешает им построить столп до неба. Люди что–то там и как–то понимают, что–то там и как–то представляют и себе, и другим, но всё это – заблуждения, иллюзии, измышления, всё это – метафизика. И суть её – в односторонности. Это понимали уже и Гегель, и Маркс, и Энгельс, и Ленин. Но они еще не знали, что эта однобокость – мужская, отеческая, патриотическая. Они хотели заменить её другой, но тоже мужской и по–мужски. Ленину это даже удалось. Но толку–то?

. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 7
ИНФОРМАЦИЯ
Информация есть совесть
Информация информации – рознь. Кто это не знает? Но какая рознь?
Чешский писатель–фантаст Карэл Чапек в одном из своих сочинений изобразил планету, население которой питалось информацией. И там одна информация от другой разнилась свежестью. Как пища. Для большинства землян информация сродни товару, поэтому они различают ее не только по свежести, но и по новизне, и по важности, и по редкости, и по ценности, и по прочим чисто рыночным признакам, которых – не перечесть. И даже ученые делят информацию на объективную и субъективную, на достоверную, недостоверную и дезинформацию, на полную и ограниченную. Так какая же рознь между информациями на самом деле?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо знать, что такое информация. И вообще в век информации полезно знать, что она такое
Информация – латинское существительное. Чтобы узнать, что оно означает, надо взять итальянский глагол “информаре”, обозначающий некоторое действие, итогом которого и оказывается существительное “информация”. Этот глагол на русский язык переводится как изображение. Отсюда информация – это образ, поскольку образ есть то, что получается в итоге изображения.
На этом можно было бы и закончить наш рассказ. Но есть еще один перевод глагола “информаре”. Он–то как раз и вносит путаницу в вопрос об информации, хотя может внести и ясность. Перевод этот – осведомлять. Сегодня этот глагол почти не встречается, поскольку его заменяет более современный глагол –“сообщать”. И о нем можно было бы и не вспоминать, если бы он не имел такого значения...
С первого взгляда даже сложно заметить, что корень глагола “осведомлять” – существительное “вид”. Отсюда сведения, которые получаются в итоге осведомления, это те же свидетельства очевидца. Это виденное, или как когда–то говорили, просто веды. Сегодня принято переводить веды с древнерусского как знания, но, как мы показываем, веды – вовсе не знания. Веды – те же сведения, т.е. свидетельства. И если теперь посмотреть на существительное “информация”, то можно заметить, что и у этого существительного корень – форма, т.е. вид на латинском. Стало быть, информация – это сведение, а не образ.
Ну, и что из этого, может спросить читатель. Образ, вид – это ведь синонимы. К сожалению, художественная литература приучила своих поклонников читать между строк и тем самым легкомысленно относиться к словам. Из–за этого синонимы не привлекают к себе особого внимания. Между тем у каждого синонима есть свое, только ему присущее значение. Тот же вид есть то, что видится, а образ – это то, что отражается. И отражается даже тогда, когда не видится. Как сказал бы философ, если бы у него хватило мудрости додуматься до этого, образ объективен, поскольку независим от наблюдателя, а вид субъективен, поскольку только от него и зависит.
Но в таком случае информация тоже субъективна?
Безусловно. Информация как таковая однозначно и бесповоротно субъективна. Это отражено и в русском эквиваленте этого существительного: сведение. Но особенно хорош для нас сегодня украинский, хотя он почти не отличается от русского по звучанию: свидомисть. Правда, в украинской речи это существительное применяется в тех случаях, когда в русской употребляется существительное “сознание”. Сложно не заметить, что в родственных языках для обозначения одного и того же употребляются разнокоренные существительные. Русское сознание – от знания, а украинское – от сведения. Почему?
Проще всего объяснить это тем, что знания и сведения – синонимы, а потому и сознание со свидомистью – тоже синонимы. Но такая простота хуже воровства, потому что она закрывает путь к дальнейшему продвижению вперед. Поэтому в данном случае мы не будем ничего упрощать, а пойдем дальше, чтобы разобраться, почему это русское сознание отличается от украинского.
Исходя из того, что в русской речи есть существительное “осведомленность”, которое по своей сути почти не отличается от украинской свидомости, следует признать, что сознание и свидомисть – совсем не одно и то же. И совсем не потому, что первое существительное – русское, а второе – украинское. Они оба – русские! Только одно сохранилось в русском языке, а второе – в украинском. Но у каждого из них – оба значения: и сознания со знаниями, и свидомости со сведениями. Отсюда – и путаница всякая, и даже “жизнь после жизни”. Потерял человек свидомисть, а сознание осталось. Вот он и “зажил новой жизнью”, хотя и старая еще не кончилась. Или сочинил теорию, а то так и того хуже – роман там или повесть, – и вот тебе “новые знания”, хотя знаний там вообще нет, одни гипотезы, предположения, положения и просто ложь. Но все это – в одной куче малой по имени “культура”, хотя по сути это и не культура вовсе, а самое что ни на есть искусство, в том числе – искусство навешивать лапшу на уши.
Как раз в силу отсутствия знаний сегодня уже никто и не знает, что в русском языке тоже есть своя свидомисть, причём с тем же корнем и тем же значением. Смысл несколько иной, но смыслы – вещи привнесённые, а значение незыблемо. И у украинской свидомости то же самое значение, что и у русской совести. Совесть есть то, что руководит нашим поведением. Принято считать, что совесть – это некоторое врождённое чувство, которое руководит человеком. На самом же деле совесть, во–первых, не чувство, а во вторых, не врождённое.
Упомянутую выше кучу малу можно разгребать по–разному. Например, художественно. В этом случае мы получим художественную культуру или искусство и ремесло. Можно философски: искусственно все, что сделано человеком. Тогда мы получим первобытное синкретическое искусство и его различные современные доли и дольки. Но разгребать эту кучу надо так, как она нагребалась. Только так мы сможем избежать любых мнений и точек зрений, кроме точки зрения самого искусства, которая как раз нам и нужна.
Как и все в этом мире, искусство имеет два начала или две стороны. Во–первых, это – творчество. С этим ни один искусник и ни одна искусница спорить не станут. Во вторых, это сбыт произведений искусства, как у нас принято говорить. Не все произведения искусства съедобны, но всем производителям оных надобно кушать, иначе много не произведешь. Вот и приходится всякому творцу думать о хлебе насущном. И не только думать, но и добывать его. Естественно, путем сбыта имеющегося. Этот путь называется торговлей, потому что всякий уважающий себя творец не просто сбывает свое искусство. Для творчества нужны определенные условия. Эти условия создаются самим творцом за счет его творчества. Но чтобы этот счет появился, на какое–то время творец становится торговцем. При этом он стремится получить за свой товар свою цену. А для этого он должен сторговаться с покупателем. Именно поэтому второй стороной искусства неожиданно для многих оказывается торговля.
При чем здесь информация?
При торговле. Точнее, в торговле, поскольку торговля – это не обмен товарами и деньгами, а как раз договор об обмене. А договор – это ведь обмен информацией. Это движение информации, это информация в движении. Или, если хотите, живая информация. Вот что такое торговля. И вот почему в наше время рыночных отношений такое отношение к информации, хотя знаний там – ни на грош. Кому нужны знания, если деньги можно зарабатывать и без них?
Конечно, дело не только в этом. Бессеребреники всегда были, есть и будут. И этим гениям–одиночкам нужны именно знания. Но где их взять? И как их отличить от сведений? Очевидно, что торговля знаний дать не может. А творчество?
К сожалению для всех работников “культуры”, творчество тоже не имеет отношения к знаниям. Именно поэтому творческие работники не только не знают, как творят, но не знают даже того, что есть творчество. Обычно творчеством именуют создание чего–то нового, доселе невиданного, необычного, индивидуального. Но какое это творчество? Это ведь чистейшей воды новаторство. А творчество – это, наоборот, вторчество, повторение чего–то. Отсюда и творец – это вторец, товарищ, который вторит. Ну, а торговец – это друг. И он же – дорог. И ни тот, ни другой к знаниям отношения не имеет. Для творчества достаточно памяти, поэтому вторит и попугай, и магнитофон, а для торговли достаточно умения говорить, в том числе врать и обманывать. Стало быть, и в целом все искусство, вся так именуемая “культура” не имеет отношения к знаниям. А где же они? Где же знания, если не в искусстве?
В естестве. Искусство не может иметь знаний, потому что оно по своей природе личностно, т.е. субъективно. Знания же – объективны. Именно поэтому сведения, составляющие основу искусства, выводятся субъектами, а знания – только узнаются. Знания есть и без субъекта, а сведения видны только ему. Исходя из этого и разделить бы всю информацию на видимую и существующую. Но, оказывается, этого мало. Оказывается, мало знать, что есть видимая или мнимая информация и есть настоящая, существующая. Надо еще знать, как получается и та, и другая. Правда, философы считают, что критерием истины является практика. Но торговля не раз и не два раза показывала, как легко сведения подтвердить практикой. В смысле, творчеством. И ученым уже пора понять, что опыт, или как они еще выражаются, эксперимент – не доказательство истины, потому что опыт – тот же вопрос (на украинском пытать – то же,что и спрашивать), а каков вопрос, таков и ответ. Всякий вопрос субъективен, поэтому всякий ответ тоже далек от объекта.
Выход один – вон из искусства. Истинному знатоку не место ни в торговле, ни в творчестве. Его место – в естестве. Сфера его деятельности – не искусствоведение, а естествознание. Но опять же не мнимое естествознание, а истинное.
Впрочем, это уже тоже односторонность.

1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 8
ЧУВСТВА И ОЩУЩЕНИЯ
Лгут не чувства. Лгут ощущения.
.
Народная мудрость гласит: “Кто ищет, тот найдёт”. И Библия – о том же: “Ищите – и обрящете”. К сожалению, всё это – лишь мудрость. А знания таковы. Находит не тот, кто ищет, а тот, кто ходит. И теперь уже из аудитории можно ждать тот вопрос, который до этого не мог зародиться ни в одной даже самой гениальной голове: а что делает тот, кто ищет, если не находит? Ищет, ищет и в конце концов что?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо заметить, что глагол “находить” происходит от глагола “ходить”, а глагол “ходить” в свою очередь происходит от существительного “ход”. Отсюда следует, что глагол, обозначающий действие того, кто ищет, должен происходить от глагола “ищет”, поскольку глагол “ищет” происходит от существительного “иск”. И такой глагол действительно есть, хотя его связь с глаголом “ищет”, а тем более, с существительным “иск”, обнаруживается далеко не сразу даже при больших умственных усилиях. И тем не менее, глагол “ощущать” происходит и от глагола “ищет”, и от существительного “иск”. Отсюда кто ищет, тот ощущает. И это уже не мудрость, а истина. И она указывает на то, что ощущения зависят от поисков. Иначе говоря, что ищешь, то и ощущаешь. И здесь уже опровергается восточная мудрость, согласно которой сколько ни говори “халва–халва”, во рту слаще не будет. Будет. Правда, для этого требуется некоторое искусство, именуемое силой воображения. А вот для того, чтобы во рту стало кисло, достаточно лишь вспомнить о лимоне.
Или вот ещё такой случай. Советского генерала Карбышева фашисты обливали водой на морозе, от чего тот и погиб. Но он был не единственным, кого обливали фашисты. И из тех, кого обливали, погибли не все. Один француз, который выжил, рассказал, что выжил он благодаря тому, что вспоминал свой летний отдых с сыном в Тунисе, в Африке. От этих воспоминаний ему было жарко. Он мысленно ощущал ту африканскую жару и этим ощущением подавлял настоящее чувство холода. Наконец, тибетские монахи соревнуются в том, кто больше мокрых рубашек высушит теплом собственного тела за ночь на двадцатиградусном морозе. При этом три рубашки за ночь – это тот нижний предел, который обязан переступить каждый, кто хочет быть тибетским монахом.
Способность ощущать то, чего нет, но что мы ищем, именуется воображением. Однако имя сути не выражает. Суть выражается названием. И по сути эта способность называется ощущением. Воображение – от образа, который разит или поражает, т.е. существует на самом деле, а ощущение имеется лишь в голове. И это ощущение может быть как своим собственным, так и привнесенным, чужим, внушенным. Поэтому ощущение именуется еще и внушением, и самовнушением, а ещё – иллюзией. Академик Павлов, проводя опыты на собаках, решил, что появление слюны и желудочного сока у собаки, увидевшей загоревшуюся лампочку, – это условный рефлекс, а появление слюны и желудочного сока у той же собаки, но увидевшей мясо, – это уже безусловный рефлекс. Известный на весь мир физиолог так и не понял, что в обоих случаях сработала вторая сигнальная система, как назвал академик наш мозг. В обоих случаях собака вспомнила или представила себе вкус мяса, – и слюнки потекли.
Справедливости ради надо сказать, что сегодня уже физиологи различают голод и аппетит. Честь им и хвала. Теперь им осталось выбросить учение Павлова на помойку и заняться физиологией с азов. При этом можно воспользоваться данными опытов великого физиолога. Но можно обойтись и без этого, поскольку всю физиологию можно испытать на себе. Уяснить же её можно только в языке. И сначала стоит выяснить, как называется способность человека ощущать то, что есть. В противном случае мы не сможем понять, что такое ощущение.
За ответом на наш вопрос далеко ходить не надо. Он прямо здесь. И вот прямо здесь надо вспомнить, что в разговорах слово “ощущение” очень часто и легко заменяется словом “чувство”. Сравните чувство голода и чувство любви. Или ощущение холода и ощущение тревоги. Как легко заметить, и голод, и холод – это совсем не то, что мы ищем. Эти чувства возникают по вполне понятным причинам, устранение которых одновременно устраняет и вызываемые ими чувства. Иное дело – любовь! Она приходит не по какой–то причине, а как бы вопреки всему. Отсюда – поговорка: “Любовь зла: полюбишь и козла”. И тревога бывает беспричинной. И врачуется она речами точно так же, как и любовь. И возникает не в сердце, хотя и говорят: “сердцем чую”, а в голове. Что же касается чувств, то они возникают каждое – на своём месте. И происходят от глагола “чуять”, т.е. слышать. Звуки мы чуем ушами, голод чувствуем желудком, жажду – ртом, вкусы – языком, тепло и холод чувствуем кожей и т.д. И этих чувств у нас больше, чем шесть, если все сосчитать. Тем более, если учесть, что все они – парные.
То же самое – ощущения. Они тоже парные, и их тоже намного больше, чем принято об этом думать. Тут вам и счастье с горем, и вера с ревностью, и любовь с болью, и грусть с весельем, и радость с тоской, и надежда с отчаянием. И все эти ощущения ощущаются, как говорят некоторые, сердцем. Правда, другие говорят, душой. И есть третьи, которые уверяют всех нас, что эти “чувства” возникают у нас в голове. Но мы–то уже знаем, что это – не чувства. И вот здесь уже пора переходить к нашему главному вопросу о мире сверхестественного. С высоты того положения, которое мы уже достигли, нам совершенно ясно, что мир сверхестественного – это мир искусства, которое так же, как и ощущения – от поисков. Существует он прежде всего в головах искателей тех или иных ощущений и именуется то мировоззрением, то мироощущением, то миропониманием, то мировосприятием, а то – и просто сознанием. И хотя в последнем случае имеются даже различные формы этого якобы сознания, на самом деле это формы чего–то другого. И чтобы до конца раскрыть мир сверхестественного, мы должны выяснить, формами чего являются религия, художество, философия и наука.






1. О СВЕРХЕСТЕСТВЕННОМ

Лекция 9
СОВЕСТЬ
Совесть есть буквально то же, что информация.

В своей “Диалектике Природы” Энгельс делил движение материи на пять видов: механическое, физическое, химическое, биологическое и социальное. Очевидно, что это деление он взял из науки, которая как раз и делится на механику, физику, химию, биологию и...
В том то и дело, что не только на социологию. Там, за естественными науками, к которым законно относятся механика, физика, химия и биология, находится далеко не одна социология. Там, как сказал бы сегодня философ, целое множество гуманитарных наук. В том числе и социология, но только в том числе. В том же числе – и философия, и филология, и политэкономия, и юриспруденция, и политология, и история, и археология...
Как вполне образованный человек своего времени, Энгельс, конечно же, знал все эти науки, но поскольку все они так или иначе изучают общество, социум, то он и дал им собирательное имя социологии. И это имя ничуть не хуже современного имени – гуманитарные науки. В каком–то отношении оно даже лучше, поскольку все естественные науки тоже гуманитарные и потому, что их делают гомосы, и потому, что эти гомосы тоже и механические, и физические, и химические, и биологические одновременно. Но как и всякое имя, имя, данное Энгельсом метафизическим наукам, сути не выражает. И сейчас мы в этом убедимся ещё раз. Но сначала разберёмся с естественными науками.
К указанным Энгельсом естественным наукам можно было бы отнести также геологию, астрономию, океанологию, зоологию, ботанику, инженерные науки и прочее, и прочее. Но если присмотреться ко всему этому естественнонаучному богатству, то выяснится, что та же геология дальше механики и не идёт, а та же астрономия раньше называлась не иначе, как небесная механика. Океанология, зоология, ботаника – это всё ближе к биологии. Инженерные науки тоже бывают и чисто механическими: тот же сопромат, например, и чисто физическими: та же электротехника, и даже биологическими, как, например, генная инженерия. О химии и говорить не будем. Но вот пятого вида естественных наук нет. Их всего четыре. И все они указаны Энгельсом в его “Диалектике Природы”. Причём указаны в порядке возникновения, и этот порядок одновременно является и уровнем совершенства каждого вида науки. Та же физика строится на механике, поэтому многие теоретики включают механику в физику. Химия включает и механику, и физику, а биология включает все эти виды естественной науки. То есть по сути каждый вид естественной науки – это ступень в её развитии. Естественная наука одна, но у неё есть разные ступени (или формы) развития. Я бы сказал, разные возрасты. Самая молодая – механика, самая зрелая – биология. Что же касается гуманитарной или социальной науки, то у неё тоже – четыре ступени. И их можно обнаружить чисто исторически. В том числе – с помощью естествоведения.
Исторически первой была механика. И в это механическое время никакой другой гуманитарной науки, кроме религии, не было. Потом появились художества, которые по глупости именуют искусствами. То есть они были и раньше, с религией, но раньше религия отлучала тех же лицедеев от церкви, а потом, уже при просвещенных монархах, художества стали господствующими. В это время стала зарождаться физика. Появился Гальвани со своим животным электричеством, Джеймс Уатт со своей паровой машиной. За художествами господствующей стала философия. И вместе с ней рождалась химия. Наконец, в свои права вступила гуманитарная наука, которая и правит в настоящее время. И в это правление набирает силу биология, а особенно – генная инженерия. И здесь мы видим только четыре ступени развития. Пятой ступени нет и здесь.
Таким образом, социальное движение материи, если пользоваться словарём Энгельса, идёт параллельно природному. Если же пользоваться русским языком, то искусство развивается параллельно с естеством, а искусствоведение – одновременно с естествознанием. Но в то время, как естествознание основывается на знаниях, искусствоведение базируется на вестях. Именно поэтому естествознание образует сознание, а искусствоведение – совесть.
Для философии совесть – это этическое понятие, и как таковое, оно связано лишь с нормами поведения человека в обществе. И хотя философы любят обобщать и максимально расширять понятия, в данном случае, впрочем, как и в остальных, они сужают значение совести, связывая его лишь с некоторыми видами поведения человека в обществе. В философии совесть трактуется как набор понятий и представлений, в том числе – правил и обычаев, которыми руководствуется член общества в своём поведении, и прежде всего – при общении с другими. А на самом деле что такое совесть?
Как уже было сказано раньше, она – от вести, а весть – то же сведение. Следовательно, совесть состоит из сведений. Каких – это зависит от совести, а не от философов, которые пытаются загнать её в пределы своих понятий. И, таким образом, совесть – это некий набор теоретических средств, которыми пользуется человек в своей жизни. Точнее, которые ведут его по жизни, поскольку вести, из которых состоит совесть, – от вед, которые как раз и ведут. Но ясно, что совесть – не совсем точное слово. Именно поэтому оно даёт возможность различным мудрецам и любителям помудрствовать толковать его как им вздумается. На это указывает также и приставка “со–”, которая не столько вносит ясность в то, что такое совесть, сколько подгоняет весть к тому значению, которое стоит за понятием совести.Что же там стоит, за совестью? Если это то, что помогает человеку в его жизни, то это некоторая мощь. Но эта мощь – не естественна, с человеком не рождается. Она в нём воспитывается. Следовательно, совесть искусственна. Более того, совесть и есть искусство. В том числе – искусство поведения человека в обществе. И это искусство воспитывается и религией, и художествами, и философией, и наукой. И распространяется это искусство и на общение людей между собой как на досуге, так и на занятиях, и на общение народа с природой. Поэтому совесть включает в себя и религию, и художество, и философию, и науку целиком, без остатков. И с полным правом может именоваться и метафизикой, и информацией. Но называется искусством.

2. ОБ ИЗВЕСТНОМ
Лекция 1
ПРОТИВОРЕЧИЕ
Противоречие на греческом есть диалектика

Всякий, кто думает, что он знает, что такое диалектика, будет разочарован. В общем это очень просто. Но гениально. А это уже малодоступно. Именно поэтому сегодня диалектика остаётся известной незнакомкой.
Противоречие? Вовсе нет. Вспомним о тех известных людях, с которыми мы незнакомы, и сразу станет ясно, что здесь есть только мнимое противоречие. Истинного противоречия здесь нет. И если точно так же внимательно рассмотреть другие противоречия, то в подавляющем большинстве случаев выяснится, что на самом деле никаких противоречий там нет тоже.
При чём здесь противоречия? А при том, что противоречие на греческом и есть диалектика. И это как раз оно из–за своей простоты до сих пор было доступно лишь немногим гениям. Но сегодня – другие времена. За окном – эра Водолея. А это значит, что теперь всякий может познать истинное противоречие. И ниже показано, как это делается.
Итак, противоречие. Что это такое?
Гении утверждали, что противоречие – это отношение между противоположностями. Причём
не любое, а лишь то, которое ведёт к истине. Тем не менее отсюда выходило, что
противоречие – это нечто третье, причём как бы и не присутствующее, а лишь мыслимое,
идеальное, доступное только всё тому же гениальному уму. Или очень чувствительной,
утончённой душе. Современные же мыслители придерживаются точки зрения Ленина,
который определил это отношение как единство и борьбу противоположностей, хотя это тоже
не более, чем гениально, поскольку опять же отвлечённо.
К нашему счастью, были и другие мыслители. Они считали, что противоречие – это просто
отношение. Не отношение противоположностей, а только отношение. Но поскольку это –
отношение, то в нём самом есть две стороны, которые как–то относятся друг к другу. Отсюда
уже получается совсем другое единство противоположностей. И прежде всего не идеальное,
не выдуманное и не гениальное, а самое что ни на есть реальное, действительное, настоящее.
И уже поэтому доступное простым смертным. Причём у этого отношения уже есть свое
собственное, конкретное, а не абстрактное, название.
Чтобы понятней было, возьмём несколько примеров.
Берём, скажем, северное полушарие и полушарие южное. Что получаем в единстве? Землю.
Если берём северное и южное полушарие Луны, то тут уже получаем Луну. Или вот “орёл” и
“решка” – это что? Монета? И это тоже вполне определённое, а не отвлечённое, единство со
своим вполне определённым названием.
Всё это – самые доступные примеры. А вот примеры позагадочней.
Отец и мать что дают? Семью, да? Как бы не так! Сына дают они. Или дочь.
А жизнь и смерть? Что получается из этих противоположностей?
Ничего не получается, потому что эти половинки не противоположны. Всякие мудрецы их противопоставляют, но от этих противопоставлений смерть не становится противоположностью жизни, потому что на самом деле смерть – это её часть. Кто не верит, пусть подумает, что он делает, срывая цветок, откусывая яблоко или жуя мясо. А ещё лучше – пусть сходит на кладбище. Мало того, что оно – здесь, в жизни, но там ещё на каждой могилке указано, что противоположностью смерти в этой жизни выступает рождение. И если вдуматься, то там же можно сообразить, что жизнь – это отношение рождения и смерти. Или их единство, если кому–то так больше нравится. А уже потом, если не останавливаться на достигнутом, можно догадаться, что в нашем мире всё есть отношение или что всё у нас состоит из двух противоположностей. В том числе и каждая из противоположностей, поскольку в противном случае не всё было бы отношением и не всё состояло бы из противоположностей.
Самый наглядный и совершенно бесспорный пример того, что это так, для меня – это я сам. Как точно заметил Остап Бендер, я – сын собственных родителей, а именно отца и матери. И мой отец тоже от отца и матери, и моя мать тоже. Их родители тоже не с Луны свалились, у них тоже были свои родители. И так далее в этом же духе. И ведь это не только у меня, и не только у Вас, уважаемая или уважаемый, но и у всех остальных, и у всего остального. Эта диалектика вездесуща. Но это еще не вся диалектика. То, что мы открыли у себя и у всего остального, у Гегеля именуется внутренней диалектикой, из чего следует, что есть ещё и внешняя. Если пользоваться терминологией биологов, то внутреннюю диалектику можно именовать генетической, т.е. родовой. И если оставаться на почве биологии, то диалектику внешнюю уже можно называть видовой. Или племенной. Здесь мы уже вплотную подошли к диалектике языка, но о ней достаточно подробно мы рассказываем в другом месте. (См. книгу автора “Против глупости”, Москва, 1997 г.). Поэтому не будем углубляться в значения, смыслы и определения слов, а покажем эту внешнюю диалектику как она есть. Для этого нам достаточно продолжить наблюдение за нашим собственным ростом и развитием.
Генетическая диалектика так или иначе известна. Генеалогия, родословная, происхождение и просто корни – это её разные названия и имена. Ну, ещё предки, истоки. Как мы сейчас увидим, наиболее удачным названием здесь будут корни. Как и предки, они чаще всего невидимы. Но тем не менее они сами собой предполагают наличие кроны. Предки тоже своим существованием предполагают существование потомков, но в отличие от предков, которые как бы больше ничего и не предполагают, корни требуют связи с кроной. И эта связь называется стволом. Теперь уже очевидно, что между предками и потомками тоже должна быть связь. Но как она называется?
Здесь можно гадать очень долго. Над некоторыми вопросами “вообще” философы ломают головы уже несколько тысяч лет, и безрезультатно, поскольку они хотят получить ответы вообще или абстрактные ответы. А, как заметил Ленин, абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. И в моём случае речь идёт не о связи вообще, не об отвлечённой связи между абстрактными предками и отвлечёнными потомками, а о вполне конкретной, вполне определённой связи между моими предками и моими потомками. Поэтому гадать, а тем более, мудрствовать нечего.И так ясно, что эта связь – я сам. Я – не пуп Земли. Я – ствол своего генеалогического древа, у которого есть корни–предки и крона–потомки. И если рассмотреть строение моей короны, то обнаружится, что там – всё та же диалектика, которую открыли для себя ещё древние китайцы, т.е. там всё те же Инь и Ян, всё те же мальчики и девочки. Разница, правда, лишь в том, что в корнях мы наблюдаем сочетание, т.е. спаривание (отсюда чета – то же, что и пара) предков, а в кроне у нас – деление по полам, т.е. на пол мужской и пол женский, или раздвоение. Именно поэтому Гегель говорил, что диалектический метод одновременно и аналитичен, и синтетичен. Он только не уточнил, что аналитичность и синтетичность диалектического метода не философская, не абстрактная, как у Ленина его борьба и единство, а вполне конкретная. И поэтому проста до сверхгениальности.
Было бы несправедливо не назвать имя того диалектика, который открыл теорию относительности в социологии лет на семьдесят пять раньше, чем это сделал Энштейн в физике. Речь идёт о Марксе. Именно он сообразил, что всё есть отношение. Но ещё более несправедливо было бы не указать на ту ошибку, которую он допустил при этом.
Известно, что Маркс взял свой диалектический метод у Гегеля. Известно также, что остальное наследие своего учителя он выбросил как идеологическую шелуху. При этом скорее всего, неизвестно, что материализм Маркса сводился к реализму, т.е. в своих рассуждениях он исходил не из идей, а из сведений, в том числе из фактов и комментариев. И, наблюдая борьбу пролетариев и буржуазии, он сделал вывод, что борьба противоположностей – это диалектика, это естественный закон развития общества. А изучая историю народов, он пришёл к выводу, что и война – это естественный способ их общения. И поскольку в войнах и революциях всегда кто–то гибнет, а кто–то – побеждает, Марксу ничего не оставалось, как принять революционную точку зрения, согласно которой вся наша жизнь – борьба, в которой побеждают лишь затем, чтобы вступить в новую борьбу и тоже погибнуть. Потому что диалектика, пишет Маркс, на всём и во всём видит печать неизбежного падения.
В чём же ошибка бесспорного гения XIX века?
Прежде всего он не заметил, что борьба, а тем более, война – это чисто искусственная вещь.
Да, в Природе тоже можно наблюдать борьбу самцов. Но разве самцы –противоположности?
И разве из них кто–то гибнет в этой борьбе? В своей борьбе самцы борятся за право на самку.
Или за право на пастбище. И вообще за свои права. Но борьба рогами и вообще оружием –
это дикая борьба. Современная, цивилизованная борьба – это работа. В украинском “борьба”
звучит как боротьба. Отсюда в русском глагол “бороть”, а также глагол “брать”. В этих
глаголах – те же азы, как раньше назывались согласные, что и в существительном “работа”.
Поэтому истинная борьба– это работа. Работа – от раба, от которого – рабёнок, как ещё кое–
где говорят, а также робя, т.е. ребята. Сегодня ребята только работой могут завоевать право
на женщину, а также на квартиру, машину, дачу, еду, одежду. И пусть кто–нибудь докажет,
что работа – не искусство.
А теперь посмотрим на естественные отношения истинных противоположностей – самцов и
самок. Яснее ясного, что это – не борьба. Это или спаривание, или сочетание. И это
естественное отношение противоположностей плодотворное, поскольку и происходит для
того, чтобы сотворить плод. Если же неплодотворное, то это уже просто половой акт. В том
числе работа. Или любовь. То есть это уже опять искусство. И как таковое оно не требует
истинных противоположностей.
Вот такая она, естественная диалектика.
В заключение надо сказать, что как таковая диалектика известна давно. Даже в Ветхом
Завете говорится о Древе Знаний. Но как способ познания она сознательно применялась лишь
некоторыми особо одарёнными гениями, хотя самые выдающиеся и практически полезные
открытия по сути своей диалектичны. И главная виновница этого, как это ни прискорбно,
наука. Причём наука в полном смысле этого слова, т.е. и теология, и эстетика, и философия, и
наука. Все эти ступени науки приучают учащихся к тем или иным привычкам. И теперь, зная,
что такое истинная диалектика, легко обнаружить, что везде и всюду и во все времена нас
приучают не к диалектике.
Доколе?!

2. ОБ ИЗВЕСТНОМ

Лекция 2
ЛОЖЬ
Ложь есть теория.
А теория есть ложь.

Чтобы знать, в чём отличие лжи от вранья, нужно знание. Но что это такое? Где оно находится и как его оттуда взять? Как ни странно, но эти вопросы никогда не приходили в головы метафизикам. Поэтому никто ничего определенного на этот счёт никогда не говорил и сегодня сказать не может. Никто из метафизиков. Настоящие диалектики – те могли бы, но где они? Поэтому мы забегаем немного вперёд и замечаем, что знания – от званий, а звания – от зовов, наконец, зовы – от азов, а азы – это уже другая тема. Здесь же главное – понять, что знания – в названиях, а не в именах. В именах – мнения. И уже этого достаточно, чтобы сообразить, что синонимы – это просто разные имена одного и того же. И, возможно, среди них есть и название. Чтобы это узнать, надо выяснить происхождение имен, т.е. узнать их родословную. Проще говоря, корни.
Вот и берём слово “ложь”. Для метафизического литератора ложь и есть корень слова “ложь”. Но для истинного диалектика, который всё рассматривает в движении, в саморазвитии, корнем слова “ложь” является слог “лог”. От этого слога – не только ложь, но и положение, и предложение. Отсюда ложь – это некоторое предположение, а не враньё. Но не будем останавливаться на достигнутом. Заметим также, что лог – это перевранный гол. Сегодня гол – это английское слово, но раньше оно было русским и по се два дня является корнем слова “глагол”. Собственно говоря, “глагол” – это удвоенный гол с беглым “о”. И теперь нам надо уже выяснить не только то, что такое ложь, но и что такое глагол. И ничего, выясним.
В древности у русских существительных было окончание “–с”. Со временем оно исчезло. Но не совсем. Именно его мы и видим в словах “колос”, “волос” и, конечно же, “голос”. И для нас это важно потому, что без этого мы не поймём, что значит “гол”, а также глагол. Теперь ведь уже очевидно, что гол – тот же голос. Но не будем забывать, что гол – тот же лог, от которого – ложь. Отсюда ложь – это какой–то голос. Кроме того, если логу тоже придать окончание “–с”, то получится знаменитый на весь мир, но всему миру непонятный логос. Выходит, логос – это всего лишь голос. Теперь берём этот голос и поступаем с ним точно так же, как и с голом, т.е. читаем наоборот. Получаем слог. Теперь вспоминаем А.С.Пушкина, который призывал своих современников глаголом жечь сердца людей, а также говорившего о том, кто складно излагал, что у него – хороший слог, и на основе всего этого делаем вывод, что глагол и слог – это логос или голос, поскольку это – одно и то же. Дальше берем “слог” и поступаем с ним точно так же, как мы поступаем со словом “сегодня”. В итоге из слога получаем слово. И теперь нам не остаётся ничего, кроме как признать, что ложь – то же, что и слово. А чтобы облегчить это признание, вспомним, что не только слоги слагаются в слова, но и слова слагаются в предложения, они же – положения и предположения.
Вот, оказывается, что такое ложь. Мысль изреченная есть ложь, сказал Тютчев. И нам осталось лишь добавить, что изреченная мысль – это или слово, или предложение, или целое изложения в виде учения, теории, сочинения, рассказа, повести, романа, поэмы, баллады, оды, и т.д., и т.п. Вся литература без исключения, оказывается, есть ложь. Или – положения. В том числе– предположения. И когда критянин говорит, что все критяне – лжецы, это всего лишь его ложь, т.е. предположение. Вот он так думает и так говорит. Правда, когда он говорит, тогда же и врёт, потому что слово “говорить” происходит от слова “врать”, а слово “врать” происходит от слова “вор”. Следовательно, вор – не тот, кто похищает, а тот, кто врёт. Правда, врёт и врач. Так он зубы заговаривает. А вот похищает, конечно же, хищник, а не вор. Что же касается того, кто лечит, то он – лекарь. Или – целитель, потому что “лечить” и “целовать”, т.е. “исцелять” – одно и то же, только то задом, то передом. Исцелять – понятно: делать целым. А лечить – непонятно, потому что наоборот. И таких оборотней или перевёртышей в русском языке – предостаточно. И не только в русском. Латинская форма – это же греческая морфа. Именно поэтому мы и вращали, т.е. перевирали лог, а также логос. По существу мы лишь повторяли то, что уже было сделано до нас. Так мы творим.
Да, но из рассказанного следует, что всё то литературное богатство, которое выработало человечество, – всего лишь предположения, или как говорят учёные, гипотезы. Ведь всё это – слова и предложения. И всё это – ложь. Даже с учётом раскрытого значения этого слова вывод грустный, потому что даже гипотеза – это не истина. Тем более, не истина – ложь. Следовательно, всё надо переписывать, не только историю, как считал Энгельс. С другой стороны, всё ещё впереди: и истина, и знания, и истинная история, и истинная математика, и истинная физика, и истинная техника, и истинное мировоззрение, и истинное сознание... И, наконец, свобода от иллюзий. Восточные мудрецы считают, что мир есть иллюзия. Как и все мудрецы, эти тоже лгут. Не мир – иллюзия, а слова и предложения о мире. И мы уже знаем, как раскрывать иллюзии, как разоблачать ложь, как избавляться от вранья. С помощью диалектики, а не только метафизики.


2. ОБ ИЗВЕСТНОМ

Лекция 3
ЗНАНИЕ
Это то, о чём говорил Сократ.

Я знаю только то, что я ничего не знаю, утверждал Сократ. И в лучшем случае это было шуткой, потому что кто серьезно говорит о себе так, тот вообще ничего не знает. Он ведь не знает, ни что такое знание, ни что значит, знать.
Но разве можно прожить без знаний?
Конечно, можно. До открытия отца люди как маленькие дети не знали, от чего у матерей дети бывают, но тем не менее дети были. Сегодня, правда, уже даже маленькие дети знают, от чего они бывают, и поэтому их сегодня бывает всё меньше и меньше. Означает ли это, что знания вредны? Да, означает. Но это означает, что вредны частичные знания. Когда все люди будут знать, что их дети – это их будущее, детей будет больше. А пока людям ещё предстоит узнать, что такое знание и как это, знать.
Есть мнение, что знать – то же, что и ведать. Но знание в санскрите звучит как жняна, т.е. почти так же, как в русском, откуда следует, что знания и веды – не синонимы, как обычно говорят языковеды. И сейчас мы выясним, что они имеют в виду.
С греческого synonymos переводится как одноименный, но понимается как разноименный, т.е. как разные имена одного и того же. Чего же? Обычный ответ – одной и той же вещи. То есть уже не одного и того же, а одной и той же. Но для нас здесь главное то, что синоним – это имя вещи, и этих имён у вещи может быть несколько. То же самое может быть и у нас, у людей. Но у нас, у людей, второе имя именуется псевдонимом от греческого pseudos – ложь. Отсюда должно бы следовать, что и у вещей второе имя – ложное, псевдоним. Но почему–то не следует. А, может быть, и у вещей всё точно так же, как у людей? В конце концов, имена вещам люди дают точно так же, как и себе. Но если это так, то знания и веды – разные вещи. И вот теперь уже пора задаться вопросом, что же такое знание и чем оно отличается от сведений. Отвечать придётся нам самим, поскольку помочь нам в этом деле некому. Да, собственно говоря, никто нам для этого и не нужен, поскольку знания сами рассказывают о себе. Можно даже сказать, они всем своим видом вопят о том, что они такое. И пока что этот вопль был гласом вопиющего в пустыне.
Что мы видим, глядя на существительное “знание”? Привычное слово. Но если прислушаться к его звучанию, то можно заметить некоторое созвучие этого существительного с другим. То существительное звучит как звание. И это созвучие не случайно. И знание, и звание происходят от одного и того же существительного – от зова. В силу этого звание – это действие, а знание – его суть. Не зная нельзя позвать. Можно покликать, но клич – о лика. Или кола, как говорят украинцы, а также англичане. Кол, по–английски, – это клич, а коло по–украински – это круг. Это коло происходит от украинского же ока. Око ведь круглое, не так ли? Стало быть, и клич вместе с ликом происходит от ока, т.е. глаза. И в этом случае клич есть нечто видимое этим глазом. Например, взмах руки. Нужно нам знать того, кого мы привлекаем, т.е. кличем взмахами? Не обязательно. А тот, кому мы машем, должен знать, кто мы и чего мы размахались? Тоже нет. Этим и удобен клич. С его помощью можно увлекать самых разных людей на самые безрассудные поступки. И революционеры разных мастей с успехом пользуются лозунгами и призывами, как они именуют кличи. И пресечь это ликующее безобразие можно лишь знаниями, которые – от зова.
Чем же отличается клич от зова? Очевидно, ликом. У клича лик есть, а у зова – нет. Зов, если прочесть его наоборот, – это вязь. Или, как мы сегодня говорим, связь. Но не видимая, а...
Не будем спешить, и тем самым ошибаться. Вязь как правило нечто видимое. И вяжется она из уз. А вот узы уже бывают разные. Есть узы, из которых вяжутся узлы, а затем и узоры. Эти, конечно же, можно узреть. Не есть узы, которые вяжутся в зовы. Эти можно только услышать. (Это услы, которые можно услышать). И те, и другие узы ещё звучат как азы.
Сегодня аз – это имя первой буквы славянской азбуки. Но сам по себе аз – это что–то иное. На это указывает устойчивое выражение “знать азы”, из которого следует, что азов – много. А из того, что азов много, уже следует, что они – разные. В то же время применение аза в качестве имени буквы “А” указывает на то, что азы имеют непосредственное отношение к буквам. Но какое?
“Буква” происходит от “буки” из “азбуки”. Буки – это имя второй буквы русской азбуки. Но в “азбуке” оно звучит не совсем ясно, в силу чего не совсем ясно, точнее, совсем неясно значение существительного “азбука”. Если же заменить букву “Б” на равнозначную ей букву “В” (эту замену мы видим в существительных “война” и “бойня”), то непонятная азбука становится понятной озвукой. Более того, непонятная, угрюмая бука становится той дерзкой вякой, от которой произошёл и несколько грубоватый глагол “вякать”, и знаменитое Новгородское вече. И теперь уже должно быть совершенно ясно, что азы – это узы или узлы древнерусской узелковой письменности или вязи, а буки – это их звучание. Говоря современным языком, азбука – это буквы и звуки.
Вряд ли стоит доказывать, что азы появились не сразу. Сразу появился аз. И этот аз не был буквой. У венгров аз значит “тот”, “та” или “то”, а более глухое звучание аза – ас у немцев и шведов означает бога. У белорусов тоже есть свой ас, но звучит он помягче, как язь. И означает просто парня. У русских есть язь, правда, лишь в слове “витязь”, и его менее звонкое звучание – ась. Сегодня это “ась” звучит как “что”. Но дети произносят его как “сьто” и даже как “цьто”. И это важно, потому что наши дети не просто оговариваются и не просто учатся говорить. В своей учёбе они повторяют тот путь развития языка, который до них прошёл наш, русский народ. Поэтому детские слова – это древнейшие русские слова, и сами дети – это не просто учителя мужей, как говорили древние греки, а учителя русского языка. И если говорить о “детском” произношении слова “что”, то надо вспомнить, что в некоторых областях России даже взрослые до сих пор говорят и не “что”, и не “сьто” или там “цьто”, а просто “цё”:
• Милый!
• Цё?
• Я – ницё.
• А я влюбился горяцё.
От “цё” происходят и “сё”, и “то”(вспомним венгерский аз), потому что “Ц” в своём развитии раздваивается на “С” и “Т”. Что же касается гласных букв, то в древности их почти что не было, и когда они появились, то ни особого значения, ни особого места не имели. Они произносились там и так, где и как было удобно говорящему. Некоторые из них и до сих пор так делают, за что их именуют беглыми. В итоге мы имеем и “сё”, уже упомянутое выше, и “ось”, которое еще не упоминал–ось. При этом и “сё”, и “ось” имеют одно и то же значение. Правда, “ось” имеет значение “сё” уже лишь в украинской речи. Но ось как основа имеется и в украинской, и в русской речах. А с учётом того, что уже было сказано, АЗ – это какая–то ОСЬ. И вместе с тем – ещё и отзыв. Правда, отзыв – это уже некоторая связь. И мы видим, что АЗ иммеется и в отЗЫве, и в свЯЗи. Но имеется не самостоятельно. А почти самостоятельно АЗ наблюдается в УЗЕ, которая уже однозначно связь. От УЗЫ – УЗЕл, а затем и ВЯЗь, которая при произношении наоборот становится ЗОВом. И на самом деле зов – это вязь, которая связывает зовущего и званого. И вместе с тем зов – это зоу, уза, аз, ас и наконец, ось. Ось, или там основа, чего? Ясно, чего. Знания. Знание и есть та связь, которая связывает зовущего и званого.
И здесь уже пора вспомнить, что звания звучат, а знания... Так и хочется сказать, значат. Но значат знаки. Да и звания звенят, а звучат звуки. То есть не так всё глупо в языке, как это представляется учёным. Глупость – она в головах, а не в языке. В языке же – азы, они же – узы, затем – узлы, а потом уже и знаки. Знаки имеют значения, а звуки – звучания. Вместе же значения и звучания образуют знания. Мало сказать: знаю. Надо показать то, что знаешь. “Казать” и сегодня применяется на Украине в чистом виде, т.е. без приставок. Но даже и там уже никто не знает, что казать – то же, что и зыкать. От зыка – прилагательное “зычный”, т.е. звучный. Отсюда казать – значит, звучать. Зык – тот же звук. Но и зырк, а также образ. С другой стороны, зык – тот же язык, который и звучит, и изображает. Но в таком случае язык – тот же знак, который бывает и звуковым, и образным. Знак этот значит, в том числе называет. Зов – это ведь тоже знак, только звуковой. И значит знак не что иное, как знания. Или значения, что одно и то же, хотя и длиннее. Из всего этого однозначно следует, что знания – лишь в языке, и больше их нет нигде. И сознание есть лишь там, где есть язык, озвучивающий знания. Что же касается осведомленности, то она там, где оглашаются и освещаются вести, или на латыни, информация. Вести делятся на вещи, о которых вещают, и на веды, которыми ведают.
Чтобы понятней было, о чём идет речь, обратимся к существительным русской словесности. Как ни странно, но до сих пор никто не обращал внимания на то, что этих существительных у нас аж два вида. С одной стороны, это – понятия, которые уже сами о себе говорят, что их можно лишь понимать. Взять ту же истину, например, или то же счастье. С другой, – это представления. Философы считают, что представления – это что–то более примитивное, чем понятия, но на самом деле представления – это нечто иное. Как и понятия, представления сами говорят за себя. Более того, они всем своим видом вопиют о том, что они что–то или кого–то представляют. Например, стул. Или стол. У каждого – своё представление и о том, и о другом, но представление, а не понятие! Попроси любого нарисовать, т.е. представить нам этот стул или стол в виде рисунка, и любой так или иначе представит, чего не скажешь о понятии. Любовь не представишь. Богиню любви – это ещё куда ни шло, а вот саму любовь...
После этого уже легко сообразить, что вещи – это те же существительные–представления, а веды – это уже существительные–понятия. Этим вести, состоящие из понятий и представлений, очень походят на знания, состоящие из образов и названий. Но представления, которые чаще всего именуют образами, – это, на самом деле, лики. Лик, или даже облик – это как будто бы образ. Но образ – это то, что разит, поражает, отражается, а лик – лишь льстит, приличествует, имеется в наличии. То есть образ – нечто внешнее, независимое от наблюдателя, а лик – это сам наблюдатель, личность. И понятие – это то, что помнится и понимается, вообще мнится, а название – то, что зовётся, отзывается, называется. Поэтому знания – нечто существующее или являющееся, а вести – нечто данное или имеющееся.














2. ОБ ИЗВЕСТНОМ

Лекция 4
КРИТЕРИЙ ИСТИНЫ

Пожалуй, самый важный из тех вопросов, которые поставила, но так и не решила современная наука, это что есть критерий истины. Ощущение того, что в науке что–то не так, существует с тех пор, как она возникла. И с тех пор существует потребность в проверке научных данных. И эта потребность так или иначе удовлетворяется. Но весь вопрос как раз в том, что удовлетворяется она по–разному, потому что всегда неудовлетворительно. С другой стороны, несмотря на все различия проверок, суть у них одна и та же, а именно – согласие. Или согласованность.
В священных науках критерием истины является согласие с авторитетом. Всё механически считается истинным, что не противоречит учению канонизированного святого.
В художествах критерием истины является красота. Правда, этим критерием пользуются не только лирики, но и физики. И это – вполне закономерно, потому что физики – те же лирики. И в обоих случаях речь идёт о соответствии работы или теории понятию красоты. Иначе говоря, о согласии между ними.
Критерием истины в философии является принцип непротиворечивости, т.е. согласия. Если все согласны с автором, то его положения признаются истинными. При этом его положения должны согласовываться и с уже принятыми положениями, и друг с другом.
Наконец, в науке критерием считается практика. Точнее, согласие теории с экспериментом. Таким образом, везде – один и тот же критерий: согласие. Но даже научный критерий не удовлетворяет учёных уже потому, что данные эксперимента могут быть предсказаны многими, в том числе противоречащими друг другу теориями.
Выход, естественно, в диалектике, которая, оставляя в силе согласие или тождество, как говорят философы, в качестве критерия истины вводит противоречие.
Говорят, всё познаётся в сравнении. И это – правильно. Но в сравнении с чем? Из диалектики следует, что всё познаётся в сравнении со своей противоположностью. Но что такое “всё”? И что такое – противоположность всего?
На первый взгляд, вопросы сверхотвлечённые, а потому – вечные. Или – философские, что одно и то же. Но на самом деле всё – это то и это, а противоположность всего – это все. Наконец, впечатление сверхотвлечённости создаётся тем, что “всё” – это местоимение, а оно–то как раз и есть самая что ни на есть отвлечённость, самая что ни на есть абстракция. И если философы хотят мыслить абстрактными категориями, то они должны мыслить местоимениями. Вместо этого философы мыслят мыслями философов. (Это заметил ещё Энгельс).
Конечно, наука – не философия, она изучает конкретные вещи. Следовательно, отвлечённый критерий истины конкретной науке ни к чему. И тогда Познание конкретизирует утверждение диалектики: сведения науки проверяются знаниями, а знания – сведениями. В более общем виде: слова, предложения и положения проверяются законами, а законы – словами. И совсем на уровне лингвистики: существительные познаются через глаголы, а глаголы – через существительные. То есть, как видим, в каждом определённом случае – свои, определённые участники проверки. И если говорить об Истине, то её критерием является Труд, а критерием Труда – Истина. Здесь возможно подозрение, что раз противоположности являются критерием друг для друга, то ничего не стоит подобрать такие, которые хвалили бы друг друга как Кукушка и Петух. Кукушка ведь хвалит петуха за то, что хвалит он Кукушку. Но опасения эти напрасны, потому что есть критерий и для проверки истинности противоположностей. Этим критерием является их плод. У Кукушки с Петухом никаких плодов, кроме вымышленных, не бывает.
Как видим, ларчик просто открывался. Слишком просто. До гениальности, которая, согласно греческому языку, свойственна лишь геям. Родительницам т.е., женщинам. Но они в эпоху патриархата стоят на коленях. Вот и некому было открыть.





3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ
Английский – это очень плохой русский.
Но не самый плохой. Есть языки и попроще.
Лекция 1
ОСНОВЫ ЯЗЫКА
В лингвистике имеется множество теорий происхождения и развития языка, противоречащих друг другу и даже взаимоисключающих. Но в одном они едины. Все лингвистические теории в один голос утверждают, что основой языка является слово. И это правильно. Но представьте себе, что скажет Ваш отец, если вы заявите, что ваш родитель – мама. А я, спросит он. И тоже будет прав. Причём даже правее, чем лингвисты, потому что своим вопросом он лишь напоминает о том, что у всего – две основы. И единственное, чему стоит позавидовать у лингвистов, так это их последовательность. Они последовательно отстаивают односторонность.
Лингвисты считают, что у существительных – один корень. Но в действительности это не так. Ведь существительные обозначают то, что есть в действительности, а в действительности у всего – два корня. Правда, они не всегда видны, и даже если видны, то не всегда понятно, что это – корни, но их всегда два. Точнее, не меньше двух. Именно поэтому и у существительных, которые обозначают то, что есть, столько же корней, сколько и у того, что ими обозначается. Следовательно, у языка должно быть два корня. И мы их уже упоминали, но до конца не разобрали.
Обычно корнем считается основа слова, которую получают отбрасыванием аффиксов, т.е. окончания, суффикса и приставки. У языка ничего этого нет, поэтому этимологические словари утверждают, что язык – это уже корень в чистом виде. Но произношение с этим не соглашается, разделяя язык на две части. Правда, делится язык как правило на неравные части Я – ЗЫК. И связано это со звуком Я, который уже сам по себе – слог: ЙА. Но язык не всегда звучал как язык. Было время, когда он звучал как лизак. К сожалению, это звучание почти ничего не меняет. Но бывало, что он звучал как азык. И вот это звучание уже нам подсказывает, что у языка действительно две основы – яз и ык, причём яз – тот же аз, который, как мы установили выше, и звук, и знак. И вот теперь уже пора выяснить, что такое ык.
Если ык воспринимать буквально, а мы только так и должны воспринимать сказанное, то это то же самое, что и ик. С одной стороны, это то, что кто–то из нас издаёт, а с другой – это то, что мы слышим. Что мы слышим? С одной стороны, мы слышим зовы или азы. Но ведь не всегда нас зовут. И вообще зовут не всегда. Иногда ведь и просто говорят, а то так и поют. Что мы слышим в этих случаях?
В этих случаях мы слышим голоса. Почему именно голоса? Да просто потому, что голос –
тот же слог, если наоборот, а слог – тот же слух, если Г заменить на Х.
Но при чём здесь ык?
Ык и есть тот же голос. Особенность голоса состоит в том, что он не только слышится, но и
слагается. Поэтому голос – тот же слог, если прочитать наоборот. А слагается слог из...
Ну, так и хочется сказать, из звуков. Но где Вы видите звуки в слоге–голосе? В голосе –
только гул. И вообще голос издаётся горлом. А оттуда исходит не только гул, но и стон, и
рык (рычанье), и кряк (кряхтенье), и ахи, и охи, и ухи, а также ыки, ики, уки, аки, оки, эки.
Ау тоже оттуда, – уа тоже. И всё это – голос. Но вот что любопытно. У венгров со – это и
голос, и слово. У русских вроде бы не так, но это – не так. У русских тоже голос – это слог,
а слог – это слово. И не только потому, что слово получается из слога, как севодня
получается из сегодня. Слог “вид” – это слово “вид”. День – это и слово, и слог. Мать – то
же самое. И таких примеров – море. И не только в русском языке. И всё это значит, что у
языка – две основы: слово и буква, они же – голос и звук.



3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ
Языкознание – то же, что и естествознание
Лекция 2
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА
Язык – от звуков, а звуки – ...

Дети – учителя мужей, говорили древние греки. И применительно к изучению языка в его развитии это вполне справедливо, поскольку дети за год – за два по существу повторяют путь его развития, длившийся тысячелетия. При этом они, естественно, начинают этот путь с самого его начала. А самое начало языкового пути – это самый первый человеческий звук. Что это за звук?
Первое, что мы слышим от новорожденного младенца, это и не звук вовсе. Это вопль, который издаётся младенцем точно так же, как и любым другим животным, которому неприятно. Иначе говоря, это – голос, которым младенец выражает своё мнение по поводу происходящего. Так что верно написано в Ветхом Завете. Действительно, сначала был логос, т.е. голос. Но потом...
Если никто не мешает, то в награду за успешное рождение младенец получает материнскую грудь. И тут как раз он и издаёт свой самый первый звук, который получается у него при соприкосновении его губ с чем–то ещё. Это нечто – конечно же, его мама. Но так он назовет её потом, когда губы окрепнут и станут управляемые. А сейчас он называет её как может, даже не выпуская её изо рта, почти что только выдыхая, но уже через губы. И получается Ф. С одной стороны – это самый первый звук младенца, а с другой – это самое первое звание матери. Надо признать, не самое удачное, потому что вряд ли найдется та мать, которая его услышала. Но для младенца это уже звание. И самое первое знание. И вообще всё.
С этим не всякий согласится. Кто–то будет настаивать, что первый звук – не Ф, потому что, например, в русской словесности нет русских слов на эту букву. Кто–то будет сомневаться в том, что это именно мать, а не сам младенец или что–то там ещё. Но у нас есть доказательства того, что Ф – это самый первый звук и самое первое звание матери.
Да, в русской словесности нет русских слов, начинающихся на Ф. Но есть в английской. Причём с нужным нам значением. А английская словесность родственна русской. Отсюда следует, что русские просто забыли это звание. А англичане – нет. Оно у них существует до сих пор. Правда, не в чистом виде, но существует в слове father, т.е. фазер. Это “зер” у тех же англичан существует и отдельно как сэр, поэтому фазер – то же самое, что и фа сэр. Здесь может возникнуть вопрос: при чём здесь мать, если фазер у англичан – это отец? Но дело в том, что и в русском языке, и в английском , и во всех прочих отец значит мать. Почему – об этом мы уже рассказывали. Поэтому и английское фазер – это мать, хотя англичане даже не подозревают об этом. А поскольку “зер” – это ничего не значащая для кого бы то ни было приставка, которую мы видим также в словах mather, sister, braser, то английская мать – это просто Фа. “Зер” – это чисто из уважения к ней.
Кстати, для сомневающихся заметим, что по–русски мать – это и просто ма, и мама, и мать, и, наконец, матерь. И эта матерь уже ничем не отличается от английской mather, если не считать произношения.
А теперь уже можно вспомнить, что мать – это женщина, а женщина у французов – фам, и эта фам очень напоминает маф, т.е. мать. Тем более напоминает мать восточное женское имя Фатима. Чем не Мать, а, только наоборот?
Оставаясь на том, что мать – это женщина, вспомним, что в ней такого особенного, чисто женского и при этом самого важного для младенца. Конечно, это – грудь. И если с учётом этой особенности посмотреть на русскую букву Ф, то мы увидим именно то, что эта буква изображает. Точнее, ту, которую она изображает.
Полноты ради следует заметить, что у мамы есть ещё одна выдающаяся особенность кроме груди. Она тоже похожа на букву Ф, но привлекает внимание она уже не младенцев, а взрослых дядей. И иногда сама издаёт свой звук Фу.
Возвращаясь ещё раз к тому замечанию, что у русских нет слов на букву Ф, следует заметить, что русские всё же довольно часто издают этот звук. Причём почти в том же самом значении, что и младенцы. Как правило, его можно слышать тогда, когда кто–то наконец добился или достиг желаемого. В этом случае он облегчённо вздыхает: “Фу–у–ух”. Скорее всего, и младенец вздыхает облегченно, когда наконец получает долгожданную Фу.
Ежедневные многократные упражнения быстро укрепляют губы, и вскоре издаваемый ими звук становится более чётким, но по прежнему остаётся губным. Не сразу и сообразишь, каким, поскольку губных звуков у нас несколько. Но здесь помогает греческая грамота. У греков тоже нет буквы Ф, но звук Ф есть. И он у них изображается сразу двумя знаками – П и Х. Отсюда сразу становится ясно, что искомый нами губной звук – П. Но при чём тут Х? Очевидно, при П. Звук Ф включает не только звук П, но и звук Х. Звуки П и Х – это две половины одного звука Ф. Кстати, не будем забывать, что и у матери, которая первоначально обозначалась знаком Ф, тоже двое отпрысков – сын и дочь. У сына и дочери тоже сыновья и дочери, у тех – тоже. И так далее. Поэтому и у других звуков, а точнее, азов есть свои сыновья и дочери. Но какие – чьи, выяснить непросто. Тем не менее, можно. И этим мы займёмся после того, как выясним, что же значат азы П и Х.
Сегодня Па – это обращение к отцу. Но для младенца есть только мать. И эти П и Х у него – всё она, родимая. И здесь нет никакого противоречия, потому что и здесь речь о том, что младенец проходит в своём развитии тот же путь, что и его народ в младенческом возрасте. А в этом возрасте люди ещё не знали, от чего дети бывают. То есть в самом начале своего развития люди знали только свою мать. И звали только мать. Именно поэтому слово “папа” – женского рода. Но Пи – это уже то, что пьют, а Хо – то, что ховает. И то, что пьют, и то, что ховает – это мать. Это нечто и поит, и ховает, если по–словацки, т.е. бережёт младенца, потому что на венгерском Хё – это тепло, а тепло – почти что тело.
Впрочем, тепло не только от тела матери. От Пи, или как мы сегодня говорим, от пищи тоже тепло. Именно отсюда – существительное “пепел”. Пепел всегда тёплый на ощупь. И пар изо рта – тоже тепел. А вот холод – от голода. Сытому младенцу не холодно. Холодно голодному младенцу.
В данном случае мы встретились с тем, что Руссо и Гегель назвали переходом противоположностей друг в друга. Пища и питает, и греет, поэтому она может заменять тепло. С другой стороны, и Ха может быть не только теплом, но и халвой, которую хавают, и хлебом, который хлебают.
И здесь уже пора заметить, что хлеб и халва – одно и то же существительное. Разница лишь в гласных А и Е, которые в русском именуются беглыми, а в арабском, откуда Халва, и не пишутся вовсе, да в согласных В и Б. Причём Б в существительном “хлеб” произносится как П. И это – не случайно. Б и В часто меняются местами. Взять, например, войну и бойню или Вавилон и Бабилон. Это указывает на то, что они – две половины одного целого. Ну, а то, что Б звучит как П, однозначно указывает, какого целого. Но об этом мы поговорим позже. А сейчас стоит задуматься вот над чем.
Выше ведь было сказано, что мать имеет и сына, и дочь. Те случаи, когда нет ни сына, ни дочери, или есть только однополые дет и, мы исключаем как ущербные. Отсюда следует, что Ф имеет как бы сына и дочь, т.е. П и Х – разные азы не только по звучанию, но и по половой принадлежности. ПаПа – это мама, как ни странно это звучит. И вот ещё одно доказательство того, что ПаПа – женского рода. Папа – это ведь Попа. Хам же однозначно мужчина. Во всяком случае, с этим не станет спорить ни одна женщина. Но всё это выясняется позже, когда наступает черёд общения с мужчиной. А пока младенец с мамой, в качестве хама, сующего хлеб или халву, выступает МаХа, т.е. тот же ХаМ, только наоборот. В том числе – и женского рода. Именно так у испанцев зовут знатных женщин: маха. Но есть и мах. И что это такое?
Как ни странно это звучит, но сегодня мах не зовут махом, поэтому никто и не знает, что такое мах, а также его перевёрнутый вид – Хам. Знают только, что Хам – это один из трёх сыновей Ноя. Но который? Как мы это узнаем, если никто не знает, что такое Мах?
Но почему же никто не знает? Все знают, что мах – это такое движение рукой. Обычно машут рукой. Или крылом, что по сути одно и то же, потому что крыло – не то, чем машут, а то, чем прикрываются. Крыло кроет, как и рука. Но почему же тогда говорят, что руками тоже машут? Машут ведь махами. Спорить здесь не о чем. Но где они?
Очевидно, махи – над подмышками. Ведь подмышки – под мышками, точнее, под машками или, если по–взрослому, под махами. Значит, махи – над подмышками. А где же им ещё быть?
Рука, если её произнести так, как очень часто произносят дети, это – лука. Иначе говоря, локоть. Откуда берётся это “Ть”, ещё надо разобраться. Но здесь и сейчас достаточно сказать, что это “Ть”, поскольку им заканчиваются самые разные существительные, особого значения не имеет и его можно пока что просто опускать. Вот тогда и станет ясно, что рука– это только по локоть рука. Дальше уже идёт предплечье, то есть то, что перед плечом. Что там, перед плечом? Не мах ли?
А длань?
А длань – это ладонь. В русском слове все азы перепутались, а вот в украинском ладонь – это
долоня. Длань то есть. Стало быть, от перестановки азов значение знака не меняется. И это –
закон. Поэтому Хам и Мах – одно и то же. И это то, что суёт малышу хлеб или халву, что
ховает (прячет по–украински) его и холит. Сегодня это мы именуем рукой.
На этом мы заканчиваем второй урок языкознания. В третьем рассмотрим следующую ступень
познания.

3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Лекция 3

СМЫСЛ И ЗНАЧЕНИЕ
Смысл мыслится, а значение – значится.

Современные филологи почти не различают смысл и значение. Для них это – почти синонимы. И такое убеждение у филологов от того, что они считают язык искусственным образованием. Для филологов язык есть средство, которое создали люди для общения между собой. И поэтому для них основной вопрос – это как начинали создавать это средство люди? То ли со случайных наборов звуков, то ли со звукоподражания Природе, то ли и с того, и с другого одновременно? На большее фантазии филологов не хватает, хотя ответ находится как раз вне этих филологических предположений. И так обстоят дела не только в филологии. Вся современная наука ищет ответы не там. И это мы покажем в своё время. А сейчас продолжим начатое.
Исходя из того, что язык – это как бы в любом случае искусственное образование, филологи думают, что значения в языке тоже искусственные. И как таковые значения тождественны смыслам. Разница, по мнению филологов, лишь в том, что смыслы вкладываются в слова, а значения придаются им. И спорить с ними бесполезно, потому что они – филологи, любители и мастера, т.е. хозяева, слова. Но показать им, как всё есть на самом деле, мы можем.
Начнём с глаголов, поскольку здесь гадать о том, как они возникли, нам не приходится. Тот же глагол “вкладывать”, очевидно, происходит от существительного “клад”. Отсюда всё, что вкладывается, есть клад. И даже смысл, который вкладывается, уже есть клад. Но смысл может быть и сам по себе, без вкладывания. И в этом случае он смыслится. И, очевидно, происходит от мысли. В свою очередь, значение значит и происходит от знака. И вот здесь надо вспомнить об условных знаках. Своим наименованием эти знаки намекают на то, что есть и безусловные знаки. Что же это такое?
Безусловный знак – это знак без слов. Если это так, то это просто знак. Просто знак ведь без слов. А вот условный знак – это прежде всего словесный знак. Или просто слово. И вот как раз слово и имеет смысл. И слово, как и мысль или смысл, конечно же, имеет искусственное происхождение. Знак же всегда естественен.

БЫТ СТАН ЗОВ ЗОР КЛИЧКА ИМЯ ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ОБРАЗ МЕЧТА ТВОРЧЕСТВО

ЗНАК СЛОВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ


Если это не так, то это уже не знак, а метка. Метка искусственна и условна, а знак естественен и безусловен. Одна и та же метка может метить разные вещи. Например, слово “Мерседес” может быть именем и девушки, и автомобиля, и предприятия. Знак же обозначает что–то одно, поэтому его значение всегда однозначно. Но если слово взять как знак, то и у него окажется всего одно–единственное значение. И это можно показать на примере любого многосмыслового слова.
Возьмём, например, слово “ключ”. Это слово применяется и в смысле родника, и в смысле шифра, и в смысле отмычки. Но происходит слово “ключ” от слова “клюка” и поэтому значение у него – только это: кол с колышком. Или, как говорят сегодня, с бородкой. Все остальные смыслы – это значения других слов–знаков. Родник – это родник, рождающий воду, а вовсе не ключ. И шифр – это шифер, крыша, а не клюка. Наконец, отмычка – это ком или камень, которым замыкали вход наши далёкие и бесхитростные предки. Таким образом, ключ – это и не родник, и не шифр, и не отмычка. Раньше это был просто кол, а сегодня это – рычаг. Как раз от рычага происходит и решётка в русском языке, и рач, т.е. та же решётка – в венгерском. Разрешение тоже от рычага. А от ключа происходят заключение и отключение, смыслы которых отличны от их исконных значений.
Нетрудно показать, что смыслы почти всегда отличаются от значений. Но в силу того, что значения естественны, и, стало быть, объективны, мысли, вкладываемые в слова, а, следовательно, и слова, не только искусственны, но и почти всегда далеки от истины. Ведь обычно говорится одно, а в виду имеется совсем иное. Именно поэтому говорят, что мысль изреченная есть ложь.
Как же говорящие понимают друг друга?
Они уславливаются или договариваются о том, как понимать то или иное слово. Именно поэтому у них даже слова перестают быть словами. У этих реформаторов словесности слова становятся понятиями. Правда, понятиями становятся не только слова, но и целые предложения, и целые положения, изложения,теории. Наконец, свои, родные слова эти смысловики заменяют иностранными, поскольку их они как бы лучше понимают, чем свои. И где–то они правы. Чужое слово легче понять как угодно, чем своё. А в итоге в своей родной словесности эти мудрецы учёные создают такой винегрет, такой хаос, такой космос, такую путаницу, распутать которую никто из них не в состоянии. Да и зачем? При такой неразберихе намного легче сказать как бы своё слово в науке. И точно так же легко скрыть свои мысли за уже ничего не значащими словами. Правда, изложить свои мысли так, чтобы тебя правильно поняли, становится всё труднее, поскольку каждый понимает одни и те же слова в меру своей распущенности, своего воспитания, своей подготовки, своего образования. В том числе своего вероисповедания, своих пристрастий, своего мировоззрения, своей профессии. Для достижения взаимопонимания придумываются и изобретаются самые разные средства. Главное из них – это наука. Если удаётся заполнить память ученика своими понятиями – этот ученик Вас всегда поймёт правильно. Если Вы упустили его, тогда ему надо объяснять, что Вы имеете в виду, когда говорите какие–то слова. Эти объяснения в науке именуются определениями, а определяемые слова – терминами. Научные определения тоже далеко не всегда бывают понятны, поэтому к ним тоже прилагаются объяснения. Собственно говоря, наука и состоит из более узких и сжатых объяснений, именуемых определениями, и более широких или пространных объяснений. А когда недостаточно и пространных, к ним сочиняются ещё более пространные. Их именуют научно–популярной литературой. И уж совсем для тёмных предлагается просто популярная литература. И всё это – об одном и том же. И ладно бы, если бы по существу! Но, как уже нетрудно догадаться, вся эта научная и околонаучная литература – о чём–то ином, что лишь подразумевается. То есть народы тонут в мутных потоках всемирного информационного потока, но тонут по своей собственной глупости.
Зачем выдумывать определения? Зачем сочинять объяснения? Не проще ли пользоваться значениями? Конечно, проще. Вот только выйти из этих захлёстывающих дурманом литературных валов ничуть не легче, чем из наркотической зависимости.

3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Лекция 4
БОЙ И ВОЙ

Уже говорилось о том, что хлеб и халва – одно и то же существительное, потому что азы Б и В – взаимозаменяемы, а Б в существительном “хлеб” произносится как П, что позволяет сделать вывод, что эти азы – две половины третьего. Ну, а то, что Б звучит как П, однозначно указывает, какого. Теперь рассказ пойдёт о значении этих азов.
В и Б – не только новые для младенца звуки, но и новые знания. И этими знаниями пользуются даже взрослые. Например, когда больно, на Руси говорят “бо–бо”, а на Украине – “вава”. Естественно, Боль – от Бо. От Бо – и Бью. Когда Бью, тогда и Бо–Бо. Но Бо – не только “бить”, но и “быть”. В Ветхом Завете на старославянском ещё писали так: “Сначала бе слово”, т.е. сначала было слово. Стало быть, быть больно. Вот, оказывается, почему орут новорожденные младенцы.
В может значить то же, что и Б. Отсюда – латинское “вита”, которое встречается в русских словах “привет”, “витязь”, “развитие”. Но их значения могут быть и прямо противоположны. Взять, например, Бой и Вой. В английской речи Бой – это парень, а в русской – боец. Вой же в русской речи и воин, и вой, т.е. выражение боли с помощью нечленораздельных звуков. Правда, всё это – существительные мужского рода. А до сих пор мы говорили о языке младенца, который прежде всего связан с мамой, поэтому его существительные должны быть женского рода. И мы легко убеждаемся в том, что так оно и есть. Бо ведь может звучать и как Ба. От этого Ба – БаБа. Ну, а ВаВа и так женского рода. Впрочем, как и Вита, а также повитуха.
Любопытно, что от латинской ВиТы – русское существительное ВиД, а от русского Бытия – украинский глагол Бачить. Ещё более любопытно то, что от русского ВиДа – украинская ВеЖа, а от украинского БаЧить – русская БаШня. Всё указывает на то, что видеть – это одно, а бачить – совсем иное, даже противоположное. Но как это может быть?
Оказывается, может. Правда, это не совсем то, что смотреть и видеть в русском. Здесь речь о противоположных способах видения, если можно так выразиться.
Смотреть – то же, что и смеривать взглядом. Это то же самое, что и глядеть. Когда глядят, тогда и видят. И глядят, и видят глазами. При этом имеют видение. Но есть ещё и зрение. Оно есть, когда зрят. А зрят зори. Они же зреют. Отсюда зрение есть то, что именуется развитием.
А бачить?
Бачить – от бока. Или от быка. Бык – он потому бык, что как куб. Не наш, современный куб, у которого – шесть гранней, а тот куб, от которого – кубок. Этот куб – не гранёный, а выпуклых. Или – пухлый. От пухлости – и куб. А уже от куба – бок. Наконец, от бока – колобок, а от колобка – яблоко. В том числе – глазное. Воит когда это глазное яблоко показывает свой бок, тогда и говорят украинцы, что оно бачит. В этом случае русские говорят, что оно бычит. И в общем это то же самое, что и видит, потому что и в этом случае речь не о зрении.



3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Лекция 5
ЧИСЛА И ЦИФРЫ
О, сколько нам открытий чудных предстоит сделать... И не только в языке, потому что открытие в языке рано или поздно приводит к открытию в жизни. Ведь язык – это озвучивание жизни. И то, чего нет в жизни, нет и в языке. Но что есть в ней, то не может не быть в языке. И наоборот, что есть в языке, должно быть и в жизни.
В языке сохраняются все звучания – от самых первых до самых последних. Это означает, что и в жизни всё есть. Но учёные, например, утверждают, что нет переходного звена между человекообразными обезьянами и человеком. В русском языке тоже нет гортанизированных звуков, которые есть в арабском, а также нет редуцированных гласных, которые есть в английском. Но всё это было в русском языке на каком–то отрезке пути его развития, а затем пропало в силу того, что представляло собой лишь промежуточные, переходные звучания. Сегодня ведь уже никто не скажет, какая разница в звучании между i с точкой и и без точки. Разница есть между миром человека и мiром между народами, хотя на самом деле мiр между народами – это покой, а не мир. И вот чтоб не путать два мира, в своё время нашли искусственный выход, который породил столько задач, что в конце концов от него отказались.
Точно так же и в жизни. Что лишнее, что не приспособлено к ней, то отмирает, как бы мы о нём ни заботились. И, конечно же, наоборот, что живое, то живёт, даже если люди гибнут в борьбе с ним. И сейчас пойдёт рассказ как раз об этом.
В азбуках древних славян – в глаголице и кириллице, цифр уже не было (у более древних русских они были, на что и указывает титло), поэтому числа обозначались буквами с титлом сверху, которое показывало, что эту букву следует понимать как титло, т.е. число, равное порядковому номеру буквы в азбуке. Иначе говоря, обозначения чисел у древних славян были чисто условные. Именно поэтому они не совпадали в глаголице и кириллице, из–за чего при переписывании библейских текстов с глаголицы на кириллицу (первые списки Библии были написаны глаголицей) было допущено множество искажений именно в датах. Но условность обозначений однозначно указывает на то, что числа возникли до них. Более того, это говорит также и о том, что у чисел уже были свои знаки, но по каким–то причинам они были забыты. Не забылось лишь то, что это были однозначные знаки. Иначе проще было бы писать числа, чем всякий раз вспоминать, какой там у той или иной буквы порядковый номер.
Что же это за знаки?
Сегодня известны три вида цифр: римские, арабские и китайские. Китайские цифры
составляются всего из одной черты, которая располагается то вертикально, то горизонтально
столько раз, сколько единиц или десятков, сотен или тысяч в числе. Несмотря на
примитивизм, китайские цифры сложны и громоздки, как и вся китайская грамота, потому что
как и вся китайская грамота, китайские цифры условны, искусственны, надуманные, вторичные.
Римские цифры изобретены не римлянами. Звучит странно, но это так, поскольку римские
цифры римляне позаимствовали у этрусков, которые, кстати, и основали Рим. То есть, с
другой стороны, римские цифры изобретены римлянами, но настоящими – этрусками Ромулом
и Ремом. И эти настоящие римляне говорили по–русски. На это однозначно указывают их
цифры. Не все, правда, но указывают. А, может быть, и все.
Возьмём для начала римскую цифру V. По–русски это пять. Точнее, по этруски это пять, а по–
русски уже пядь. Ведь римская цифра V изображает ладонь с оттопыренным большим
пальцем, а такая ладонь в русском языке сегодня называется пядью. В древности же пядь
звучала глуше, а именно как пять. Так она звучит и до сих пор, хотя уже все запамятовали,
что такое пять. Все думают, что это просто число. А русский язык не забыл, что пять – это
пядь. И не только это.
С точки зрения языка пять состоит из двух основ или азов. Первая – это П, вторая – Т.
Но Т – это половинка от Ц. Восстановив целое, получим ПЦ. В украинской речи есть слово
ПуЦька, означающее щепотку. От ПуЦьКи – ПуЧёК. Но ПуЦьКа – уменьшительное от
еврейского ПоЦа, который легко превращается в ПаЛеЦ. (На украинском ЛоПуЦёК
означает стебель, но он произошёл от русского ЛоПуХа). Если же Л превратить в Р, а Ц
раздвоить на С и Т, то из пальца получим известный всем ПеРСТ. Из всего этого следует, что
пять – от пальца, от перста. Более древний палец так и остался пальцем, а более новый пять
стал обозначать все пальцы, т.е. пятерню. Связано это с тем, что в древности множественного
числа не было. Счёт вёлся так же, как и сегодня в некоторых диких племенах, т.е. простым
перечислением: Иван, Петр, Сидор... Гласных в глубокой древности тоже не было, поэтому нельзя было сказать “пальцы”. И до сих пор венгры не говорят: глаза, уши, волосы, ноги, руки. Они говорят: глаз, ухо, волос, нога, рука. И всё ничего, пока не возникает необходимость говорить об одной руке или ноге, одном ухе или глазе, а тем более, волосе. Но венгры нашли выход. Когда речь идёт о парных существительных, они их делят пополам, говоря о половине глаза, уха, руки, ноги. Когда же речь – о волосе, они говорят: один стебель волоса. В остальных случаях у венгров всё точно так же, как и у русских, т.е. сейчас и у них есть как единственное, так и множественное число. Но как и у русских, у венгров множественное число получается из единственного простым прибавлением окончания множественного числа. Основа существительного при этом не меняется, как она не менялась и в древности. Если с учётом всего сказанного рассмотреть римские цифры, то станет ясно, что первые десять изображают пальцы. Цифра “пять” изображает одну ладонь, цифра “десять” – две. На этом можно было бы и остановить наши исследования, как это обычно делает наука. Но такие итоги мало чего стоят. Ведь надо признать, что римские цифры мало чем отличаются от китайских и как таковые действительно цифры, т.е. шифры, если по–немецки. Нам удалось узнать только то, что пять – это пядь. А что такое один, два, три и т.д., мы не знаем. Сегодня, правда, никто и не желает знать это, но у нас – другая задача. Мы должны доказать самим себе, что наш язык – действительно источник знаний, и наш способ познания – это истинный способ познания. И это мы должны доказать в том числе и на цифрах. Или, наоборот, опровергнуть всё это. В противном случае за нас постараются наши противники, которые не дремлют.
Итак, переходим к арабским цифрам. Арабскими они именуются потому, что в Европу попали
через арабов. Что же касается арабов, то они, скорее всего, взяли их в Александрийской
библиотеке, куда воины Александра Македонского свезли рукописи со всех завоёванных ими
земель. Скорее всего, благодаря именно этой библиотеке были такими мудрыми и сами греки.
Сказать точно пока нельзя, потому что эта библиотека горела пять раз. Точно можно сказать
только то, что последний раз она горела от поджога арабов. Но вряд ли арабы всё сожгли.
Священные для христиан рукописи – те наверняка. А вот рукописи по химии, математике,
астрономии – вряд ли. Иначе откуда у пастухов и воинов, коими всегда были арабы, такие увлечения?
В свете сказанного будем считать арабские цифры просто цифрами, не связывая их ни с каким
народом. И теперь перейдём к числам, которые как раз и шифруются цифрами. И посмотрим,
есть ли хоть какая–то связь между ними, или всё это совершенно условно.
Начнём с числа “один”. Всё, что нам может сказать русский язык, это то, что один –
существительное мужского рода. Правда, согласно словесности это числительное. И чтобы
не вступать в противоречие с ней, скажем, что один – это числительное существительное
мужского рода. И чуть позже мы убедимся, что не ошиблись. Правда, уже с помощью
шведской и немецкой словесности, где тоже есть Один. Для немцев и шведов Один – это
просто имя их главного бога, а для русских один – это просто число.
Кто прав?
Правы и немцы со шведами, и русские, хотя ни те, ни эти не знают, что значит, один. Тогда
мы обращаемся к англичанам, к нашим ближайшим родственникам после славян. И видим,
что там один – это ван. А ван – это мужчина. Русский Ваня вовсе не от греческого Иоанна. Ван
– тот же воин. Это сегодня воин – воин, а когда гласных не было, как звучал воин? Как вн.
Конечно, англичане для русских – не указ. Но и “один” без гласных звучит как дн. А это уже
тот, который дан или ждан. Но в любом случае, мужчина. У французов, правда, есть Жанна,
но есть и Жан. Правда, эти французы намекают нам на то, что вопрос с одним считать
закрытым ещё рано. Ну, и не будем так считать. Просто оставим пока число “один” и
перейдем к числу “два”.
Два – это однозначно ДеВа. И совершенно понятно, почему. У неё ведь ДВе ДоЙки. Звучит,
конечно, грубовато, но лишь до тех пор, пока не вспомнишь, что ДоЙ – это две на латыни. И
спорить тут не о чем, поскольку главные отличительные признаки девы – это две её груди. И
если теперь вспомнить о парне, то сразу приходит на ум, что у него главный половой признак
всего один. И ничего удивительного нет в том, что мужчин называют по названию главного
мужского, а женщин – женского признаков. Ведь так иногда поступают до сих пор, хотя это и
считается неприличным.
Теперь уже можно вспомнить и об “арабских” цифрах. Единица – это однозначно Один, т.е. мужик. И носик у единицы – вовсе не носик, а кончик. С двойкой сложнее. Не сразу заметишь, что это действительно дева, только на коленях. Но почему на коленях, мы уже знаем из другой лекции. Так пожелаем же ей подняться с них!
Теперь перейдём к числу “три”. В русской речи оно не значит ничего, кроме числа. Но в
английской “три” – это дерево. От этого “три” в русском языке и трава, и терево, как
произносят русское “дерево” те же немцы. То есть “три” – это такое же английское
существительное, как и русское. Но у русских есть и более развитое “три”, поэтому менее
развитое стало просто числом, хотя более развитое, а именно дерево, тоже состоит из трёх
частей: из кроны, ствола и корня. Если наскоро нарисовать крону, ствол и корни, то
получится цифра 3. Но эту же цифру можно получить и иначе, человечней. Для этого надо заметить, что, во–первых, три – это рот наоборот по звучанию. Во вторых, рот состоит из зубов, губ и языка, т.е. из трёх составляющих по количеству. И, наконец, в третьих, верхняя губа по образу напоминает цифру “три” на боку.
Как видим, первые три арабские цифры на самом деле русские. Естественно, русские и числа.
И эти числа обозначают не отвлеченные количества, как думают математики вместе с
лингвистами, а вполне определённые сущности. Причём такую сущность представляет собой
даже ноль.
Принято считать, что ноль есть ничто. Но ничто – это не то, что. Т.е. в языке ничто – это нечто.
И ноль – это нечто. Вот только что? Узнать это можно лишь одним способом. Надо прочитать
“ноль” наоборот. Получится лоно. Правда, может получиться и лань, и Луна, и лень. Но первоначально это было всё же лоно, хотя и Луна очень неплохо звучит.
Сегодня русские уже не знают, что такое “луна”. А украинцы ещё называют луной эхо. И
действительно, Луна – это отраженный от Месяца свет Солнца, световое эхо. Кто и когда
сказал русским об этом? Очевидно, что сказано было это ещё до появления украинцев. И,
скорее всего, до появления христианства на Руси, поскольку для христиан Луна – это просто
ночное светило, а не спутник Земли, освещаемый Солнцем.
Любопытен и французский ноль, звучащий как зеро. Чем не заря? Раньше заря была не
рассветом, а звездой. У украинцев и сейчас так. Да и у русских попадаются выражения, где
заря тоже не рассвет. Например, утренняя зорька. Ясно, что это не утренний рассвет,
поскольку других не бывает, а утренняя звезда, поскольку бывают и вечерние, и ночные
звёзды. От зари – зрение. Зори зрят на нас с неба. И кто видел ночью глаза хищников, тот
знает, как они похожи на звёзды. Знает он и то, что это только огоньки, ничто. Зверь – за ними.
Вероятно, поэтому у китайцев ноль изображается в виде точки. Ну, прямо как зеро. Заря то
есть.
Следующая любопытнейшая цифра – четыре. В римских цифрах она изображается как пять без единицы, что однозначно указывает на то, что эта цифра появилась позже числа. В свою очередь, арабская четвёрка однозначно указывает на то, что она появилась раньше римской, и потому, что это – единый, а не составной, знак, и потому, что этот знак изображает чету, которая ре. Или ле, т.е. лелеется, сливается. У этой четы всего – по четыре: четыре руки, четыре ноги, четыре глаза, четыре уха... Ртов, правда, не видать.
О пятёрке мы уже сказали, поэтому переходим к шестёрке. Сразу бросается в глаза близость шестёрки к шестерне. И, как мы сейчас покажем, это – не случайно. А чтобы дойти до показа, нам надо всего лишь сосчитать до шести. Правда, сосчитать так, как считали наши предки. Ведь считать можно по–разному. Например, в уме или на пальцах. Ум отпадает сразу, потому что в уме считать сложнее, и этот счёт не изобразишь. Остаются пальцы. Но на пальцах можно считать по–разному. Например, в Европе пальцы отгибаются, а в России – загибаются. Какой счёт лучше? Конечно, русский, потому что когда европеец досчитает до пяти, он получает раскрытую ладонь или пядь и дальше ему считать нечего. А когда русский загибает пальцы, то после пятого загнутого пальца он получает кулак, который и изображает арабская цифра 6. Но кулак – это сегодня кулак, а раньше кулак назывался сетью. Или – шестью. Сеть или шесть состоит из косточек, которые в технике и сейчас называются кулачками. От кулачков и пошёл кулак. Если теперь два кулака составить косточками и покачать ими, то мы увидим две шестерни. Не пятерни, а шестерни.
Как видим, современные сети – это продолжение сетей человека, а современный шестерни – это продолжение шестерней челокека. Так что прав был Карл Маркс, который утверждал в своём “Капитале”, что орудие есть продолжение рук, ног и тела человека.
А теперь держитесь, господа!
Две сети – это не только колёсная пара, как говорят механики. Две сети – это Десять. А десять – это два раза по шесть, т.е. двенадцать. Или – дюжина, т.е. два жима, как сказали бы мы сегодня. Жим наоборот – это мощь. Отсюда дюжий – значит, мощный, могучий. Но и дюжинный, или как говорят сегодня, недюжинный, что, конечно же, глупость. Дюжина – однозначно русское слово. И счёт дюжинами – однозначно русский счёт. И этот счёт древнее европейского, десятеричного. От него – деление суток на две дюжины, и сутки – те же сетки, от шести – деление часа на шестьдесят минут, деление минуты – на шестьдесят секунд, и деление круга на 360 градусов. Более того, и век ещё не так давно был равен шестидесяти годам, т.е. пяти дюжинам. И этим исчислением пользовались не только русские, но и вся Европа. И лишь в 1040 году Папа Римский издал указ, по которому век стал равен 100 годам. Правда, до этого этруски изобрели римскую десятку.
Это, конечно, далеко не всё, что можно сказать о числах и цифрах. Но и этого уже достаточно для того, чтобы сделать один потрясающий вывод. Математики многое потеряли, отвлекшись от истинных значений чисел и цифр. По сути они потеряли математику, которая в переводе с греческого означает науку. Всю науку. Чтобы понятней было, о чём идёт речь, покажем на нашей схеме место сегодняшней математики.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА ТРИ

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ



3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Лекция 6
ХАМ И ХЕВА
У китайцев есть таинственная сила Ци, которая находится точно там же, где и таинственная сила Ки японцев. Очевидно, что японцы не настолько отличаются от китайцев, чтобы у них в том же самом месте, а именно в трёх сантиметрах ниже пупка, находилась не та же сила, что у китайцев. Следовательно, речь идёт о различных названиях одной и той же силы у разных народов. И это различие естественно. Но Ци и Ки – не просто разные названия. Не надо забывать, что китайцы, как и японцы, сами по себе разные. Есть, например, китайцы, но есть и китаянки. Точно так же помимо японцев в Стране Восходящего Солнца живут японки. И силы у тех и у других, а также у третьих и четвёртых, безусловно, разные. У одних – мужские, у иных – женские. И если с этой точки зрения посмотреть на указанные названия, то окажется, что Ци и Ки – не одно и то же. Тем более, что Ц и К – это две противоположные половины звука Х. Что он обозначает?
“Ха–ха–ха” – это смех. “Хе–хе–хе” – это выражение удовольствия. Или одобрения. А у венгров Хё – это тепло. У русских же тепло – от Плоти, в которой важный для нас звук П. Важный потому, что П – противоположность Х, а противоположные звуки однозначны, поскольку происходят от одного звука и одного знака. В данном случае – от Ф.
Греть по–венгерски звучит как “Хевит”. Почти точно так же звучит украинское “ховать”, что значит “прятать, укрывать”. И если укрывать плотью, то получится то же самое, что и у венгров, т.е. согревание.
В самом начале нашей жизни нас своей плотью греет, конечно же, мать. Поэтому вполне естественно женское имя Хева у евреев, которое сегодня звучит как Ева. Нетрудно заметить, что еврейский бог Яхве – это та же Хева. И в этом случае становится вполне понятным, каким образом Яхве сотворил евреев и почему евреи – богоизбранный народ. Особенно если учесть, что Яхве – та же Фея.
Здесь уже нельзя обойти молчанием Адама. И поэтому вспомним о том, что Адама Яхве слепил из глины. Могло такое быть? Вполне. Но если это – человек, то его незачем лепить из глины, потом ещё непонятно как оживлять. Его достаточно родить. А вот лепить надо Дом. Или – Ад. Ад – это ведь не преисподняя, где пекло. Ад – это всего лишь дом, где печь.
И как кстати эта печь! Да и дом кстати.
Не будем забывать, что человеческий язык рождается естественно, т.е. от естества человека.
Ни дом, ни печь в нашем понимании естеством человека не являются, поскольку они –
искусственны. Но их названия происходят от естественных названий человека. И наша
задача – выяснить, от каких. Удастся выяснить это – значит, мы дошли до самого начала, не
удастся – значит, начало ещё впереди.
Итак, печь. Печь печёт, это ясно, но это нам ничего не даёт. Тогда надо что–то делать с самой
печью. Ясно, что П и Ч – разновозрастные звуки. П – более старый звук. Состарим и Ч.
Сначала получим К, поскольку известно, что Ч – от К. Подставив К в ПеЧь, получим ПеК.
Или – ПёК. Самостоятельно ПёК как существительное уже не встречается. Есть лишь глагол
прошедшего времени третьего лица единственного числа. Но в сочетании мы его имеем и как
существительное. Вспомним, например, солнцепёк. А в украинской речи до сих пор есть
проклятие: “Цур тоби пек!”. Цур – это, конечно же, чурка, а пек – это печь. Выходит: “Чурка,
тебе – печурка!”.
Идём дальше.
Звук К, как мы уже знаем, происходит от звука Х. Этот звук уже равен по возрасту звуку П,
поэтому теперь мы уже очень близки к этой естественной человеческой печи. Заменяем К на Х
и из ПеКла получаем ПаХ. И действительно, пах – это самое теплое место у мамы. Правда,
там и ПуК, и заПаХ, но зато тепло.
В силу того, что П и Х – это две половины Ф, значат они одно и то же, поэтому второе “то же”
может быть сокращено или повышено. Ну, всё как у людей. И если П сократить, то получим
только Х. Не будем гадать, что это там на букву Х в паху, сократим в ПаХу звук Ху.
Получим П. Или Пи. Гласные тут никакого значения не имеют, поскольку их ещё нет. Мы
ведь знаем лишь азы Ф, П, Х, Б, В, К и Ц. Гласных мы ещё не знаем, поэтому для нас они –
просто случайные огласовки. Поэтому и П для нас может звучать как Пи. А может и как Па.
Но допустим, что Пи. Одно Пи – это непонятно, но Пи–Пи – это уже знает каждый ребёнок и
каждая девочка. И для них, в отличие от взрослых, Пи–Пи – это не только глагол, но и
существительное, которым глаголят. И теперь уже можно сообразить, что Ху, которое мы
уволили чуть выше, тоже Пи–Пи. Более того, теперь мы можем догадаться, что Ху – это
мужское Пи–Пи в ПаХу, а Па – соответственно, женское.
Вот что такое ПаПа, даже если она – римская. Такое неприличное нечто, что неприличней и
нет. И при этом – самое святое, что только может быть в Риме, т.е. в Мире.
Ничуть не Хуже наше Ху. Или Хи. А тем более – Хи–Хи. То есть это нечто тоже страсть как
неприлично, но тоже ничего. Взять, например, такое вот его звучание: ХаЙ. У японцев ХаЙ –
значит, есть, у украинцев – пусть, а у немцев – да здравствует. У немцев, правда, не ХаЙ, а
ХаЙль, но суть от этого не меняется. А она состоит в том, что ХаЙ – то же самое, что и СТоЙ.
И ХаЙ СТоиТ именно потому, что ХаЙ. ПаЙ, как известно, – это ДеЛение, т.е. ДВоение,
ДаВание, разДВаивание, разДВигание.
ХаЙ – не только мужской член, но и его обладатель, т.е. мужчина. И Й – это не единственное
окончание этого существительного. Самым первым и естественным было то окончание,
которое само же – и начало. Вообще конец – это маленький кон. Ну, как ларец – это маленький
ларь или дворец – это маленький двор. Но кон – это же начало! Да и НаЧало – это КоН
наоборот.
Итак, ХоХ. У немцев ХоХ – значит, вверх. И если не забывать, о чём речь, то понятно,
почему. Здоровый ХоХ – он всегда вверх.
Дальше один Х уходит на повышение, и мы получаем ХуК. Кто не знаком ни с английским
боксом, ни с английской речью, тот может и не знать, что ХуК – это удар снизу, а главное –
вверх. Немецкий КоХ – это ХуК наоборот. И от этого ХуКа наоборот – украинское КоХання.
В смысле, любовь. Ну, какая же это любовь?!
ХоЦ – это почти что ХоЧь, а также ХоТь. От последнего – поХоТь. И теперь нам ясно, что
такое поХоТь и почему поХоТь. Ясно также, и что значит, хочу, и почему есть “желаю”.
Ещё очень важное существительное, связанное с мужским концом или началом – это ХоД.
Мало кто может сообразить что значит, ход. Но если Х повысить до Г, то ХоД превращается
в ГаДа, который как раз и ХоДит. Считается, что гады и гадюки ползают. Но ПоЛЗёт
ПоЛоЗ. Он полез и от него – польза. И только слепому неясно, что ползёт полоз с пользой под
знаком Пи. Под знаком Ха ГаД ХоДит как ДуХ – туда – сюда, туда – сюда. Туда – это к ней,
сюда – к нему. По–гречески это ЦиКл. Ц – это она, как мы покажем в другой лекции, а К – это
он. Это ведь почти Х.
ПаХ звучит и значит и так, и наоборот. Но наоборот будет ХаП. ХаП – это уже в ПаХ, это
уже заХВат. Здесь В появляется в результате понижения в должности П. ЗаХВат или уХВат
может звучать и как ХоБот. У слона он так и звучит, и означает то же, что ухват.
Помимо ХВать и ХоВать есть ещё ХаВать. Но можно и ХоЛить. Отсюда – ХоЛоП. В смысле,
ХЛоПец, парень то есть. И ХЛоПоты, естественно, тоже. Но ХоЛ, точнее, ХоХоЛ – это опять
же то, что торчит или стоит как КоЛ. Первоначально это был просто ХоЛ, который холят. Он
звучал ещё и как ЛоХ. Так он звучит и сегодня, но означит оЛуХа, т.е. мужика. А со
временем ХоЛом стали именовать то, что ставят. Например, ЗаЛы.
Известно, что детское Л со временем переходит в Р. И если в ХоЛе заменить Л на Р, то
получим ХоР. Если теперь Х возведём на уровень Г, то ХоР станет ГоРом, что непонятно, или
РоГом, что вполне в духе всего, что мы уже знаем о мужчине. О РоГах мы поговорим более
подробно в следующей лекции, а сейчас вспомним ещё пару названий истинного мужчины.
В Библии написано, что у Ноя было три сына: Сим, Хам и Лафиет. Не будем останавливаться
на двух других, возьмём только Хама. Очевидно, что ХаМ – от Х. Но этот ХаМ, несмотря на
всеобщее презрение, способен только ХаМать, т.е. ГаМать: ГаМ–ГаМ. Правда, когда он
ГаМает, то называется МаГом, а не ХаМом. То есть ЖРеЦом, который ЖРёТ ЖеРТВу.
ЖРаТВу то есть.
Как видим, происхождение у жрецов и магов – самое обыденное, т.е. обеденное.
Теперь возьмём ХаНа. Тоже ведь от Х. Стало быть, тоже муж. И если в нём Х заменим на К,
то получим, во–первых, КоН, во вторых, КоНя, а в третьих, КНяЗя, что в переводе на
современный русский язык означает, конька. Ну, и в четвёртых, КаН у венгров – это КаБаН у
русских. Велика ли разница?
Как видим, и животные получали человеческие названия. А какие же ещё?

3. ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Лекция 7
ЦАРЬ
Ещё при Петре I главной статьёй экспорта России было царь–железо. Но что это такое, сегодня не знает ни один металлург мира. И хотя, казалось бы, дело металлургов – металл, в том числе – железо, они не знают, что такое царь–железо только потому, что не знают азов. А знания все – в азах. И сейчас мы покажем, как их добыть из царь–железа. Начнём с аза Ц, поскольку он – первый.
Как таковой, этот зов в русской речи самостоятельно уже не встречается. В китайской есть сила Ци, но что это за сила, китайцы сами толком ничего сказать не могут. Да и далёк китайский язык от современного русского. Поэтому поищем где–то поближе. И в украинской речи обнаружим сразу несколько почти что самостоятельных Ц. Это указательные местоимения Ци, Ця, Цэ, Цэй. По–русски они звучат соответственно так: эТи, эТа, эТо, эТоТ. И эти звучания как–то мало похожи на украинские, хотя украинский намного ближе к русскому, чем китайский. Правда, в русском языке есть и другие указательные местоимения с теми же значениями. Вот они – в том же порядке: Си, Ся, Сё, Сей. И это уже намного ближе и к украинскому звучанию, и к китайскому.
Пока оставим наши местоимения в покое, и поищем там же, в украинском, существительное с этим же звучанием. И мы его обязательно обнаружим, потому что его знает даже любой украинский малыш. Это – ЦыЦя. По сути это просто удвоенное Ц, но с распевом. А поскольку каждый малец уже знает этот звук, то следует вывод, что звук этот очень старый. Младенцы ведь ещё в самом начале языкового пути. И там уже есть Ц. Посмотрим, что оно значит.
Как ни странно, но в русском языке опять два звучания одного и того же значения. Во–первых, это – СиСя, а во вторых – ТиТя.
Очевидно, сие не случайно. Очевидно, что СиСя и ТиТя образовались от ЦыЦИ благодаря раздвоению звука Ц на звуки С и Т.
Но откуда он взялся, этот звук Ц?
Его мы слышим, когда младенец сосёт сисю. Именно сисю. Грудь не сосут, а греют и гладят,
поскольку она – мужская. Но когда младенец сосёт сисю, можно слышать и другие звуки. В
том числе Сь–Сь–Сь–Сь–Сь–Сь–Сь, а также Ть–Ть–Ть–Ть–Ть–Ть–Ть.
Чтобы понять, о чём речь, мы должны посмотреть, что делают эти Ц, С и Т и делают ли они
вообще что–то.
Ц, как ни странно, цыкает, С – сикает, а Т – тикает. Цыкать – то же, что и затыкать. Сикать – то
же, что и писать, а тикать, на украинском – значит, убегать. Отсюда растекаться мысью по
древу – значит, убегать, как белка, по веткам, а мыслить – значит, белчить. Но сикание и
тикание однозначно связаны с Сы. Сегодня уже мало кто на Земле знает, что такое Сы, но ещё
есть народы, для которых Сы значит СыРоСТь. У тюркских народов Сы звучит как Су, но
СуТи это звучание не меняет. Тем более, что в русском языке в связи с сыростью применяется
и тюркское звучание Су, причём, не только в существительном СуТь. Кроме того, СоК – это
почти что СуК и потому, что в древности О и У писались вместе, и потому, что СуК по–
молдавски значит СоК. А сок – он и сикает. Откуда? Конечно же, из си. И из си, поскольку их –
две. А в общем – из сиси. В свою очередь, ток тикает или текёт. Течёт, значит. И течёт из тити.
Таким образом, можно считать установленным и доказанным, что Ц раздваивается на С и Т.
И скорее всего, никто не знает, что значит “царь–железо” потому, что в связи с раздвоением
оно стало звучать иначе. Посмотрим, как.
Берём “царь–железо” и раздваиваем в нём Ц. Получаем “старь–железо”. Что–то очень
знакомое. Если здесь Р заменить на Л, то получим “сталь–железо”, или просто СТаЛь.
Так вот, оказывается, что такое царь–железо.
А теперь уже надо выяснить, и кто такой царь. Это надо выяснить потому, что у лингвистов на
этот счёт – одни сомнения. И главным из них является то, что царь – это вряд ли русское слово.
Лингвисты думают, что русское слово “царь” ведёт свою родословную от греческого слова
“кайзер” и латинских “кесарь” и “цезарь”. И совершенно непонятно, почему они так думают.
Точнее, понятно, поскольку по официальной научной версии русский язык произошёл от
греческого и латинского. Но непонятно, почему учёные не предположат обратное на том
простом основании, что русское слово “царь” короче, а стало быть, менее развитое и более
древнее, чем любое из указанных как бы исходных слов.
Существительное “царь” – русское существительное. И русское оно потому, что у него –
русские корни. У греческого и латинских существительных своих корней нет. У них тоже –
русские корни. Берём того же Цезаря, и произносим его чуть мягче. Получится Се Царь. И
здесь уже можно вспомнить о цесаревичах, т.е. просто о царевичах. Но чтобы понять, кто они
такие, надо выяснить, кто есть царь.
В современном виде царь – такое же непонятное слово, как и сталь. Откуда оно взялось, что
оно значит – неизвестно. Но если углубиться в его прошлое по законам русского языка, то всё
прояснится. И, как мы сейчас увидим, в прошлое слова “царь” достаточно сделать всего один
шаг, чтобы наступил рассвет.
Этот шаг состоит в замене звука Р на более древний звук Л. В итоге царь превратится в цель.
Но в таком виде это нам мало что даёт. Поэтому читаем цель наоборот – и получаем лицо. На
первый взгляд, и лицо нам ничего не даёт, а даже забирает, поскольку получается, что всякое
лицо есть царь. Мы ведь знаем, что не всякое, а только лицо царского роду. Что же это за род
такой – царский? Как ни странно, но это мы знаем. Во всяком случае, можем догадываться об
этом. Царский род – это очень древний род. Даже самый древний. Это тот род, от которого и
пошёл весь русский народ. А можем мы сегодня сказать, что это за род? Да, можем. Причём
однозначно. Это – женский род. Стало быть, царь – это лицо женского рода. Иначе говоря,
лицо – женского рода. Но мы же видим средний род!
Да, лицо – среднего рода, но цель – женского. Кроме того, лица среднего рода в жизни почти
не встречаются. Сегодня лица обычно или мужские, или женские даже у гермафродитов. А в
те далёкие от нас времена матриархата лица были только женскими, потому что у мужчин лиц
не было. У них были бороды. Правда, тогда бороды звучали как браты, поэтому женщин
звали лицами, а мужчин – братьями. Или – братанами, т.е. бородатыми.
Где лицо – там и цель. Для братьев–то. Для братьев лица – это цели. А со временем цели стали
царями. Потом братья побрились, и тоже стали царями.
Такая, брат, история царей.



4. ПАРАДОКСЫ ФИЛОСОФИИ
Философия – это не любовь к мудрости.
Философия – это профессиональная мудрость
ВВЕДЕНИЕ
У философов хватает совести возвышать свою науку над прочими науками. Они считают величайшим достижением человеческого ума мыслить отвлечённо, абстрактно, философски. Они думают, что философские категории именно благодаря своей абстрагированности, отвлечённости от бренного существования содержат в себе высшую форму знания – мудрость. Но, к величайшему сожалению, философы – это всё таки люди, и как всем людям, философам тоже свойственно ошибаться. И в лекциях этого раздела мы покажем, где и почему ошибаются философы. И хотя философы втайне считают свою философию наукой наук, о парадоксах науки мы поговорим в следующем разделе.
С греческого para – против, doxа – мнение. В философии парадокс определяется как неожиданное мнение, не соответствующее обычным представлениям. Но на самом деле парадокс – лишь другое название противоречия. Современная философия не признаёт противоречий, поэтому всякое обнаружение их у себя кажется ей неожиданным. Отсюда и это название – парадокс. Впрочем, для современных философов парадоксы уже не столько неожиданны, сколько непонятны. Неожиданными они были для древних греков, которые только начали открывать противоречия как в своём мышлении, так и между мышлением и явлениями. И они зашифровали–заширмовали–зашельмовали своим греческим словом эти неожиданные для философии явления, превратив их в серьёзную научную проблему, а точнее, в вечные вопросы познания.
Само по себе существование парадоксов однозначно указывает на то, что далеко не всё ладно в философии. Но вместо того, чтобы навести, наконец, порядок в собственном доме, философы нашли вполне научный на их взгляд выход, объявив, что иначе и быть не может, что познание бесконечно, что истину до конца познать невозможно, а можно лишь бесконечно приближаться к ней, что они бесконечно и делают. И в свете этого вполне философского решения парадокс для философов “...является очевидным свидетельством того, что для эффективного и продуктивного мышления никогда не будет достаточно одних только строгих правил. Нужно ещё что–то. Это что–то можно назвать интуицией, озарением, изобретательностью, искусством. Необходимо подчеркнуть: это что–то обязательно будет не вполне осознаваемым актом мышления”. Эта цитата взята из учебного пособия А.Н.Казакова и А.О.Якушева “Логика –I. Парадоксология”, АО “АСПЕКТ ПРЕСС”, Москва, 1994 г., победителя открытого конкурса “Гуманитарное образование в высшей школе”. И сама цитата, и учебник в целом однозначно указывают на то, что философы, с одной стороны, считают философию безупречной, не требующей никаких изменений, а с другой – признают её ограниченной, неспособной создать такие строгие правила, которых было бы достаточно для эффективного и продуктивного мышления. Парадокс? Безусловно. Но это не главный парадокс философии.
Главным требованием, которому должна отвечать философия, в самой же философии считается объективность. Но философия субъективна по своей природе. Ведь её делают субъекты. Без субъекта нет философии, а с субъектом философия субъективна. Следовательно, с точки зрения самой философии философия не есть философия. Чем не парадокс? Но его нет в указанном выше учебнике, как его нет вообще в философских материалах. Этот парадокс философия не замечает, потому что он отменяет философию.
К счастью для науки, указанный парадокс имеет решение. Правда, к горю для философии, поскольку это решение отменяет её. И прежде всего оно отменяет абстрактное мышление. Со времён Аристотеля мыслители гордятся своей способностью мыслить абстрактно. И эта гордыня не позволяет им заметить, что как раз предмет их гордости и загоняет их в угол.
Впрочем, дело не столько в отвлечённости или, иначе говоря, в формализме философии, сколько в её односторонней многосторонности. Или в многосторонней односторонности. Главный закон современного мышления – закон противоречия, запрещает противоречие. Тоже ведь противоречие. То есть он запрещает считать две противоположные мысли об одном и том же истинными. Но, во–первых, он не указывает, какая из двух противоположных мыслей истинная, а во вторых, позволяет любое количество односторонних мыслей, т.е. мыслей, не противоречащих признанной за истинную, тоже считать истинными. Отсюда – многосторонность односторонности. И самый первый пример этого – законы формальной логики, которые по своей сути представляют собой разные формулировки одного и того же закона тождества.
Именно потому, что формализм многолик, так много парадоксов. Но суть у них совсем проста. И имя ей – противоречивость. Философию уничтожает то, против чего она всегда боролась, – диалектика, т.е. противоречие. И парадоксы – одно из доказательств того, что ей не победить.

4. ПАРАДОКСЫ ФИЛОСОФИИ

Лекция 1
ПАРАДОКС ЛЖЕЦА
Один критянин сказал, что все критяне – лжецы. Звали этого критянина Эпименидом и жил он на острове Крите в городе Кноссе в VI веке до н.э. Вряд ли он и его соплеменники считали это заявление парадоксом. Но со временем кто–то из мыслителей, исходя из формальной логики, согласно которой Эпименид может быть или только вруном, или только правдивцем, заметил противоречие между тем, что говорит Эпименид, и тем, кем он является на самом деле. И уже более двух тысяч лет так и не нашелся ни один мыслитель, который заметил бы, что это противоречие существует лишь благодаря формальной логике, которая требует считать Эпименида и его соплеменников или только врунами, или только правдивцами. А ведь стоит убрать эти условности, как парадокс неожиданно исчезнет.
Но можем ли мы убрать их, не погрешив перед истиной?
Можем. Причём, двумя способами.
Первый – словесный или логический. Он выглядит как известное в философии движение от
конкретного к абстрактному или от частного к общему, но на самом деле представляет собой
переход от определений к сущностям. Критяне – это то же самое, что и белые или чёрные. Кто
такие критяне? Ясно, что это – люди, живущие на острове Крите. И прежде всего критяне – это
люди. А люди – они разные бывают. И соврут – недорого возьмут, и правду–матку режут прямо
в глаза, если что. Стало быть, и вруны они, и правдивцы. Стало быть, никакого противоречия
нет в словах критянина Эпименида. Тем более, если он сказал не “вруны”, а именно “лжецы”.
К несчастью для современной науки, она не различает ложь и враньё, а также правду и
истину, хотя это – самое настоящее противоречие закону тождества формальной логики,
согласно которому ложь есть ложь, а враньё есть враньё. Точно таким же преступлением
против формальной логики является отождествление Эпименида с теми критянами, о которых
он говорил, а также противопоставление людей, живущих на Крите, остальным людям.
Но оставим противоречия, и выясним, что есть что. Для этого рассмотрим истину, ложь,
правду и враньё как знаки, обладающие своими значениями. Чтобы выяснить эти значения,
мы должны докопаться до их основ. В лингвистике эти основы именуют корнями, что на
самом деле, конечно же, не так. И это сразу видно на примере истины.
В словаре Даля сказано, что истина – от того, что есть. Раньше даже говорили: естина. Вот,
собственно, и всё, что можно узнать, исходя из корня истины. Но если теперь посмотреть на
то, что мы слышим, с точки зрения истины, т.е. того, что есть, то может показаться, что у нас есть и ложь, и знания. И очень трудно понять, что у нас есть только знания. Ложь имеется, т.е. мнится.
Чтобы понять, какова она, ложь, разберёмся с ней точно так же, как и с истиной. Т.е. сначала рассмотрим её как сущность, как существительное, а потом – как явление, как глагол.
Итак, ложь. Это существительное происходит от более древнего существительного лог. От
лога – и ложе, и ложь, и положение, и предположение. И очень важно не забыть, что от лога –
логос, а также гол, глагол и голос, слог, слово. Отсюда следует, что ложь – это лишь
предположение, чей–то голос, чей–то глагол, которым жгут сердца людей, чье–то слово, чья–то
речь, чьё–то предложение. “Все критяне – лжецы” – это ложь Эпименида, его предположение. И
больше ничего.
Впрочем, это не совсем так. Ложь – это, с одной стороны, враньё, а с другой – правда. И тут
всё дело в том, с какой стороны – что. Со стороны Эпименида это – правда, а со стороны
остальных критян – это грязное враньё. Но при этом враньё – не только обман. Враньё – это
ещё и клятва. И вообще разговор, потому что вор не тот, кто крадёт или похищает, а тот, кто
врёт. За это его зовут врачём. Врач ведь не потому врач, что лечит или исцеляет. Лечит и
исцеляет целитель или лекарь, что одно и то же потому, что и тот, и другой – от целого. Врач –
это тот, который зубы заговаривает. Ну, а правдивец – это тот, кто прав, даже если при этом
он врёт, как сивый мерин. Правда – от права, поэтому не у всякого – своя правда, а лишь у
того, кто прав. Прав же тот, кто правит. С другого конца, похищает хищник, а крадёт крыса.
И рука.
Всё это – не просто упражнения в сочинении глаголов от существительных и наоборот. И
глаголы, и существительные существуют без наших сочинений, но существуют порознь, а
потому запутано, вперемешку. Поэтому и получается, что лжец врёт, хотя на самом деле
лжёт. И художник в своём творчестве создаёт произведения искусства, хотя на самом деле
творит товарищ, создаёт зодчий, произведения принадлежат производителю, а не искусству, а
художник всего лишь ходит. Или бродит, как говорили раньше о бродячих, потом – о
передвигающихся, а теперь – о гастролирующих художниках. Существительные – это условное
наименование знаний или званий. В свою очередь, глаголы – это положения или
предположения по поводу существительных. Эти положения истинны, когда их
основы совпадают с существительными. Художник–творец – такая же глупость, как и Бог–Творец или мудрец–творец.

4. ПАРАДОКСЫ ФИЛОСОФИИ

Лекция 2
КУЧА
Считается, что этот парадокс открыл древнегреческий философ Эвбулид из Милета, живший в IV веке до н.э. Излагают его двумя способами. Во–первых, так. Одно зерно кучи не составляет, прибавив еще одно зерно, кучи не получишь. Как же получить кучу, прибавляя каждый раз по одному зерну, из которых ни одно кучи не составляет? Во вторых, наоборот. Если из кучи камней взять один камень, останется куча? А если ещё один взять, будет куча? Сколько же камней образуют кучу?
Современные учёные считают, что понятие “куча” определено нечетко и, видимо, вообще нельзя дать строгого определения “кучи”, хотя любой из нас довольно просто отличает “кучу” от “некучи”. Современные учёные вообще считают естественный язык чем–то неопределённым, а потому всякий раз заменяют его своим, научным, строго определённым искусственным языком или тезаурусом, как они ещё говоря. Но их мнение о языке отражает лишь их уровень понимания языка, не более того. Как правило, учёные собственно языком не занимаются, и уже поэтому их мнение о нём, мягко говоря, далеко от истины. И сейчас мы это увидим.
Существительное “куча” происходит от существительного “ток”. От тока – точка. Точка – это источник тока. Ток течёт. Но верно и обратное – ток катит. Отсюда – каток, то есть кат и ток. Зёрна или камни тоже текут и катятся. И в конечном итоге натекает или накатывается куча. Но в промежутках от точки к куче мы можем видеть поток и точу, как называют венгры лужу, или то, как те же венгры называют пруд или озеро. Но всё это относится к воде. Если же говорить о зерне и камнях, то они растекаются из потоков в слои. И всё это здесь изложено для того, чтобы учёные наконец уяснили себе, чем отличается куча от штуки, как звучит точка у немцев. Витая в заоблачных высотах формалистики, учёные не видят, что все их научные, предельно абстрагированные и точные понятия и представления взяты из естественного языка, но лишены своих исконных значений и снабжены чисто субъективными определениями, содержащими пределы осведомлённости их авторов. Именно поэтому куча оказалась нечётким множеством, которое изучает целая теория нечётких множеств, а вся современная наука, состоящая из определений, субъективна.
Итак, что же мы узнали о куче в итоге наших исследований того, как она возникла, как она развивалась и чем она стала теперь? Теперь, конечно, даже математик догадается, что куча – это трёхмерное образование. А он ведь знает, что для изображения трёхмерного образования в пространстве нужно не менее четырёх точек, не лежащих в одной плоскости. То есть в принципе математик может сообразить, что и мириады зёрен или камней могут не образовать кучи, если их расстелить тонюсеньким слоем. Но если из четырёх камней или зёрен сложить пирамидку, то это уже будет куча.
И что же здесь нечётко? И в чём здесь парадокс?

4.ПАРАДОКСЫ ФИЛОСОФИИ

Лекция 3
ПАРАДОКС РАССЕЛА
В отличие от предыдущих парадоксов, которым уже более двух тысяч лет, этот парадокс довольно свеженький. И его появление говорит о том, что даже за две с половиной тысячи лет философы не научились избегать парадоксов. А не научились потому, что не понимают, как и почему они возникают, какая причина их порождает. Именно поэтому философы не могут решать парадоксы. Они лишь могут замечать их, собирать и классифицировать. На это вполне достаточно формальной логики.
Свой парадокс английский философ Бертран Рассел (1872 – 1970) изложил в письме немецкому математику Г.Фреге. Но, будучи полностью и бесповоротно преданным формальной логике, английский философ не заметил, что его парадокс – чисто искусственное, условное построение. И строилось оно следующим образом.
Теория множеств, как и вообще все формализованные теории, имеет дело с отвлечёнными множествами. Но чтобы как–то работать с ними, она их искусственно делит на собственные и несобственные множества. Собственными она считает те, которые не являются членами самих себя, а несобственные – это те, которые представляют собой члены самих себя. Скажем, множество звёзд – это собственное множество, поскольку множество – не звезда. А вот множество множеств звёзд – это уже несобственное множество. Этим теория множеств по сути вводит в своё рассмотрение противоречие, но не замечает, что собственные и несобственные множества противоречат друг другу. Отвлечённость, абстрагированность формальной логики не позволяет философам заметить, что собственные и несобственные множества – разные вещи. Именно эта куриная слепота, вызываемая формалистикой, и приводит к парадоксам. Для философа что собственное множество, что несобственное – это прежде всего множество. Поэтому он без зазрения совести их путает. Точно так же поступил и славный английский философ Бертран Рассел, которого так никто и не поправил. Он сказал, что если мы составим множество всех собственных множеств, то впадём в противоречие, потому что не сможем решить, к какому виду множеств отнести это новое множество. Ведь если мы его сочтём собственным множеством, то должны включить его в него же. Но если мы включим его в него же, то оно не будет собственным и его надо исключить из него же. А исключив его из себя же... Короче, замкнутый круг, из которого формалистам не выбраться никогда.
А теперь возьмём определенные множества и посмотрим, можно ли осуществить те манипуляции, которые философы проворачивают в своих мудрых головах с отвлечёнными множествами. И возьмём чисто умозрительные вещи – звёзды. То есть мы их возьмём чисто теоретически, но не формально, не философски, а астрономически. Зачем нам обращаться к философам по поводу звёзд, если у нас есть звездочёты? Философы ведь могут и не знать, что такое множество звёзд, а звездочёты знают. И они говорят, что это – созвездие. Философы могут и не знать, что такое множество множеств звёзд или множество созвездий, а звездочёты наверняка знают, что это – галактика. И уж наверняка философы не знают, что есть множество множеств множеств звёзд, т.е. множество множеств созвездий или множество галактик, которое даже в народе известно как Вселенная. Но и эти заоблачные мудрецы в состоянии увидеть различия между множествами звёзд. И если они ещё совсем не свихнулись на своей философии с её формальной логикой, то на этом очевидном и потому бесспорном примере смогут понять, что любое множество одновременно и собственное, и несобственное, но причислять на этом основании Вселенную к галактикам или созвездиям не только не парадоксально, но и просто глупо. И только философия с её формальной логикой не позволяют это видеть.


4. ПАРАДОКСЫ ФИЛОСОФИИ
Лекция 4
АХИЛЛЕС И ЧЕРЕПАХА
Автором этого парадокса является древнегреческий мыслитель Зенон Элейский (ок.490–430 до н.э.) . Излагается он так. Быстроногий Ахилл никогда не может догнать самого медленного животного – черепаху, так как при условии одновременного начала их движения в момент появления Ахилла на месте черепахи черепаха уже уползет на 1/10 этого расстояния, и когда Ахилл пройдёт эту 1/10, черепаха уползет вперед еще на 1/100 и т.д. во всех отдельных точках пути движения. Поскольку этот процесс деления пути бесконечен, т.е. не имеет конца, постольку Ахилл никогда не настигнет черепаху.
Этот парадокс хорош тем, что он показывает, как легко увести от истины любителей мудрости вообще, и формальной логики – в частности. Достаточно загрузить эту публику отвлечёнными числами, чтобы они погрязли в этих абстрактных вычислениях и забыли, о чём, собственно, речь.
Речь ведь о том, догонит Ахилл черепаху или нет, а вовсе не о том, насколько продвинется черепаха за то время, пока Ахилл не пройдет разделявший их в самом начале путь. По сути речь идёт о гоне. А гон – от ноги. Нога гонит. И у Ахилла нога – не чета ноге черепахи. И дело не только в её длине, но и в частоте её перестановки, т.е. в конечном итоге – в той скорости, с которой она гонит владельца, которую она сообщает ему. И чтобы выяснить, догонит Ахилл черепаху, или нет, надо не заниматься формалистикой, уводящей и самые лучшие, самые гениальные умы от истины, а сравнить скорости черепахи и Ахилла, т.е. длину их ног и частоту перестановки этих ног. Именно так и поступают люди, даже дети. В отличие от философов.
ПАРАДОКС БРАДОБРЕЯ
Уже упоминавшийся Бертран Рассел придумал такой город, где живёт Брадобрей, который бреет только тех, кто не бреется сам. Возникает вопрос: бреет ли себя брадобрей?
Если он бреет себя, то он не должен себя брить, а если он себя не бреет, то он должен себя брить.
Здесь всё тот же воинствующий формализм, что и в теории множеств. Философ создаёт искусственное, т.е. одностороннее, положение, в которое помещает непомещающееся туда состояние. И видит парадокс.
Брадобрей потому и брадобрей, что бороды бреет. И чьи это бороды, брадобрею безразлично. Поэтому для него естественно брить и свою бороду. Но в силу того, что сапожник всегда без сапог, брадобрей может и не брить свою бороду, а с гордостью носить её. Наконец, его бороду может брить и его жена, и его тёща. И чтобы узнать это, надо было бы спросить самого Брадобрея. Но поскольку этот чудный Брадобрей выдуман философом, то об этом надо было бы спросить у него. Вместо этого философ Бертран Рассел ставил своим Брадобреем в тупик других. И никто, в том числе и сам английский философ, не понял, что этим он лишь дурачил и себя, и других, вынуждая всех искать естественный выход из искусственной ситуации.
А что ещё может мудрец?
ПАРАДОКС ПРОТАГОРА
В V веке до нашей эры в Древней Греции жил выдающийся софист, т.е. мудрец Протагор. Он в совершенстве владел ораторским искусством и умел склонять мнение толпы на свою сторону при публичных выступлениях. Его ученики блестяще выступали в суде и часто выигрывали процессы, поэтому многие хотели у него учиться. Однажды к Протагору пришел юноша по имени Еватл, который понравился мудрецу. Но он был беден и не мог платить за своё обучение. И тогда Протагор сказал ему: “Еватл! Я буду обучать тебя бесплатно, но с одним условием. Как только ты выучишься и выиграешь свой первый процесс в суде, то заплатишь мне ту сумму, о которой мы сейчас договоримся”.
Еватл успешно закончил обучение у Протагора, но после учёбы не стал выступать в судебных процессах. Выждав какое–то время, Протагор подал на своего бывшего ученика в суд и потребовал выплатить деньги за учёбу. На суде он выступил с речью, которая сводилась примерно к следующему.
Я утверждаю, говорил Протагор, что этот неблагодарный юноша должен мне заплатить в любом случае. В том случае, если он проиграет, он должен заплатить мне как проигравший. Ну, а если он выиграет, то заплатит мне согласно нашему уговору.
Ответ Еватла был прямо противоположным. Я ничего ему не заплачу, говорил он. Если я выиграю этот процесс, то платить не буду как выигравший проигравшему, а если проиграю, то не заплачу согласно договору.
Здесь явное противоречие между “могу” и “должен”. Суд, безусловно, должен признать правоту Протагора и обязать Еватла выплатить договорную сумму. Но суд должен признать весь договор, а не только сумму денег, подлежащих уплате. То есть суд должен обязать Еватла выплатить Протагору деньги согласно договору после выигрыша его первого судебного процесса. А иначе где Еватл возьмёт деньги? Да, Еватл должен заплатить Протагору, но он не может согласно договору! А вот Протагор может и должен ждать согласно тому же договору. И пускай себе ждёт. Зато в следующий раз будет умнее.
СТРЕЛА
Всё тот же Зенон утверждал, что летящая стрела покоится, потому что в каждый данный момент времени она и находится в данной точке, и её уже там нет. Точно так же сей мудрец доказывал, что движения нет. Диоген опровергал его тем, что безмолвно прохаживался взад и вперёд перед Зеноном. Но Гегель считал такую наглядную аргументацию недостаточной. Он считал, что решать затруднения мысли надо с помощью самих же мыслей.
А мы обратимся за помощью к языку, потому что трудности мыслей, а по–украински, дум – в самих думах, а по–болгарски, в словах. Слово – это ведь изреченная мысль, а по Тютчеву, мысль изречённая есть ложь. И не только по Тютчеву, потому что слово – от слога, а слог – от лога, от которого – ложь. Стало быть, ложь – в самой сути слова. И чтобы уйти от лжи, достаточно уйти от слова. Но куда? Конечно, к азам.
Итак, стрела летит. Что значит, летит? И летит ли? Стрела стреляет. Тут мнений быть не может. Но что значит, стреляет? После упрощения звучания получается, что стрела целяет, т.е. целит. А целит – значит, летит. И птица летит не куда глаза глядят, а к какой–то лишь ей ведомой цели. Иначе говоря, птица нацеливается на цель. Именно это и есть полёт птицы.
В свете сказанного стрела действительно не движется, поскольку целится. Но и не
покоится по той же самой причине. Так что Зенон и со стрелой смудрил.
А с движением?
Движение – от двигателя, а двигатель – это длань. Ладонь то есть. Если кому–то это
представляется сомнительным, возьмём украинский рух. Это тоже движение, только на
украинском. От руха происходит рука. Поэтому Диогену следовало не ходить туда–
сюда перед Зеноном, а двинуть его ладонью так, чтобы тот полетел стрелой.
Метафизики, а вместе с ними и диалектик Гегель, мягко говоря, переоценивают
способности ума, поэтому считают, что чувства лгут. На самом деле нет нигде во
Вселенной и никогда не будет такого ума, который бы смог объяснить кому бы то ни
было, что значит, горячо. Или сладко. Или холодно. Больно, наконец. Поэтому можно
дать почувствовать движение. Но можно и объяснить, если не уходить в абстракции,
т.е., по Гегелю, в область возможного. Возможно ведь всё. Кроме действительного.
Движение – это перемещение. Почти то же самое говорил и Зенон, но настолько
абстрактно, что уже и сам не понимал, что говорил. Тело и движется в данной точке, и
стоит в этой же точке... Ну, очень мудро! Но всё так же очень просто, когда тело
перемещается. И вот если бы Диоген в свете этого взял Зенона своими длинными
дланями и переместил бы его куда–нибудь подальше, то у перемещённого уже не было
бы никаких оснований утверждать, что он ещё стоит на прежнем месте и там же
движется.





5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ
Наука – не источник знаний.
Она учит, как обходиться без знаний.
ВВЕДЕНИЕ
Пути науки. Их всего два. Наука существует столько же, сколько и сам человек, тем не менее, путей у неё – всего два. И, как говорится, третьего не дано. Но и этих двух оказалось достаточно для того, чтобы учёные запутались в них. И хотя они сами себя запутали, смотреть на то, как они копошатся и всё более опутываются своей паутиной, просто невыносимо.
Самый яркий, из известных, представитель первого пути науки – Архимед. Только на этом пути раздаётся восклицание “Эврика!”, т.е. я нашёл. А вот в поговорке “Кто ищет, тот найдёт” – уже звучит путаница! И чтобы её обнаружить, не надо иметь семи пядей во лбу. Семипяделобые учёные её ведь по се два дня не видят. Но стоит стать построже и попоследовательней, чем учёные, и окажется, что находит не тот, кто ищет, а тот, кто ходит. Я по всей квартире хожу, пытаюсь найти свои очки – и не нахожу. И никогда не найду, сколько бы ни ходил, потому что мои очки – у меня на носу, и я должен их ощутить, а не ходить по квартире. Причём ощутить свои очки я должен не носом, который уже давно привык к ним и уже не чувствует их. Ощутить свои очки я должен умом. И рано, или поздно до меня доходит, что я так уверенно шастаю по квартире потому, что хорошо вижу, а вижу я хорошо потому, что...
Эврика? Ничего подобного! Я понял, где могут быть очки. Это понимание и есть одна из сторон ощущения, его теория. Затем я гляжу в зеркало – и вижу: да вот же они, искомые! Это – его вторая сторона, практика. А всё вместе – второй путь науки. Второй по счёту, но не по влиянию. Не будет большим отступлением от истины утверждать, что современная наука идёт прежде всего вторым путём. Сначала она так или иначе сталкивается с проблемой. Например, надо отыскать очки. Откуда берётся проблема, для науки неважно точно так же, как и для моей глупой головы, решившей, что надо искать очки. Есть проблема поиска – надо искать.
А что ещё должна делать ищейка?
И поиск начинается. Сначала теоретически: а почему это я так хорошо вижу? Или: а почему это я не роняю стулья? И не роняюсь сам? Или почему у меня не появляются синяки и ссадины на коленях и лбу? Вопросов – тучи, как и ответов, хотя речь всего лишь – об очках.
Теперь, надеюсь, понятно, почему мне невыносимо жаль этих несчастных учёных?
Затем, после теоретических разработок, наступает этап эксперимента. Хорошо, если зеркало уже есть в наличии. Но циклотроны, синхрофазотроны и “Токамаки” надо делать! Всё это оборудоывание для фундаментальных исследований ой как дорого стоит! Поэтому второй путь науки – не путь, а дорога. И дорога дорогая, поскольку иной дороги не бывает. И, глядя на эту дорогу, мне до слёз жаль уже не учёных, которые ставят эксперименты за чужой счёт, а владельцев этих счетов.
А кто мешает учёным воспользоваться носом? Или – ушами? И вообще – чувствами?
Чувства лгут? Кто вам сказал эту глупость, дамы и господа? И почему вы верите глупостям? Почему вы, дамы и господа, вообще верите?
С верой, конечно, удобней: не надо над всем ломать голову. Но с верой очень часто приходится ходить в дураках. В том числе с верой в то, что чувства лгут, потому что единственное, что нам лгать не может, это наши чувства. Только признайтесь честно, дамы и господа, хотя бы сами себе: вы можете отличить чувства от ощущений?
Ощущение – от иска. Поэтому кто ищет, тот ощущает. Например, кто ищет Бога, тот его ощущает. Кто ищет НЛО, тот ощущает НЛО. И так далее. И дело здесь не в том, есть Бог, или нет, есть НЛО, или нет. Дело здесь в ощущениях. А ощущения бывают разные, хотя орган ощущений – один и тот же.
Ощущает мозг. И его ощущения таковы. Во–первых, любовь. Кто считает, что любовь – это чувство, тот сам является носителем и распространителем путаницы. Во вторых, вера. Её тоже считают чувством, но это – враньё. В третьих, мудрость. К чувствам мудрость не относят, хотя даже в Библии Мудрость – это мать Веры, Надежды и Любви. Откуда такая непоследовательность? Не из науки ли? И, наконец, в четвёртых – совесть. Вот, собственно, и все ощущения, если не считать злобу, ревность и наглость. С надеждой их всего восемь. Не три, и не семь, а два раза по четыре: четыре – положительных, женских, и четыре – отрицательных, мужских. И других не бывает. Та же зависть – лишь одно из проявлений совести, а вожделение – разновидность надежды. И так далее. Но разобраться в этом никому недосуг. Как и в том, что все эти ощущения – проявления ума. И как таковые, все они могут быть надуманными, воображаемыми, внушенными. Миф о древнегреческом скульпторе Пигмалионе и его мраморной Галатее подсказывает нам, что влюбить себя можно даже в камень. И наша новейшая история подсказывает, что верить можно даже в голую идею. Наша современная эзотерическая литература даёт нам яркий пример мудрёжа на любые, самые туманные темы. Ну, а совесть – это такое дышло, особенно в руках политиков и политических экономистов, которое куда повернёшь, туда оно и вышло. Но из знания всех этих “богатств”, которые выработало человечество, некому сделать конструктивные, как у нас сегодня любят выражаться, выводы. Каждый занят своим воображением, каждый ищет что–то своё и, конечно же, ощущает, но подняться над всем этим и оценить всё это по достоинству...
До сих пор идут споры о том, от кого произошёл человек. Дарвинисты стоят на том, что от обезьяны, космисты на том, что от пришельцев, божественники – что от Бога... В то же время человек сам знает, от кого он произошёл. Только ведь дарвинисты, космисты, божественники и прочая, прочая, прочая – не люди. Ещё не люди, ещё нелюди. Они ещё не чувствуют, а только ощущают. В том числе они не чувствуют, что человек – от червяка. В свою очередь, червяк – от чревка. Чревко – это древнее название животика. Отсюда человек есть животное. И происходит человек от животного и из живота животного. И я даже не знаю, как назвать тех, кто утверждает иное: молокососами или сосунками сопливыми. Выбирайте сами, что вам по вкусу, уважаемые дамы и господа. После этого вы сможете выбрать, с кем вы последуете дальше: с умниками или с ч

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ
Наука – не источник знаний.
Она учит, как обходиться без знаний.
ВВЕДЕНИЕ
Пути науки. Их всего два. Наука существует столько же, сколько и сам человек, тем не менее, путей у неё – всего два. И, как говорится, третьего не дано. Но и этих двух оказалось достаточно для того, чтобы учёные запутались в них. И хотя они сами себя запутали, смотреть на то, как они копошатся и всё более опутываются своей паутиной, просто невыносимо.
Самый яркий, из известных, представитель первого пути науки – Архимед. Только на этом пути раздаётся восклицание “Эврика!”, т.е. я нашёл. А вот в поговорке “Кто ищет, тот найдёт” – уже звучит путаница! И чтобы её обнаружить, не надо иметь семи пядей во лбу. Семипяделобые учёные её ведь по се два дня не видят. Но стоит стать построже и попоследовательней, чем учёные, и окажется, что находит не тот, кто ищет, а тот, кто ходит. Я по всей квартире хожу, пытаюсь найти свои очки – и не нахожу. И никогда не найду, сколько бы ни ходил, потому что мои очки – у меня на носу, и я должен их ощутить, а не ходить по квартире. Причём ощутить свои очки я должен не носом, который уже давно привык к ним и уже не чувствует их. Ощутить свои очки я должен умом. И рано, или поздно до меня доходит, что я так уверенно шастаю по квартире потому, что хорошо вижу, а вижу я хорошо потому, что...
Эврика? Ничего подобного! Я понял, где могут быть очки. Это понимание и есть одна из сторон ощущения, его теория. Затем я гляжу в зеркало – и вижу: да вот же они, искомые! Это – его вторая сторона, практика. А всё вместе – второй путь науки. Второй по счёту, но не по влиянию. Не будет большим отступлением от истины утверждать, что современная наука идёт прежде всего вторым путём. Сначала она так или иначе сталкивается с проблемой. Например, надо отыскать очки. Откуда берётся проблема, для науки неважно точно так же, как и для моей глупой головы, решившей, что надо искать очки. Есть проблема поиска – надо искать.
А что ещё должна делать ищейка?
И поиск начинается. Сначала теоретически: а почему это я так хорошо вижу? Или: а почему это я не роняю стулья? И не роняюсь сам? Или почему у меня не появляются синяки и ссадины на коленях и лбу? Вопросов – тучи, как и ответов, хотя речь всего лишь – об очках.
Теперь, надеюсь, понятно, почему мне невыносимо жаль этих несчастных учёных?
Затем, после теоретических разработок, наступает этап эксперимента. Хорошо, если зеркало уже есть в наличии. Но циклотроны, синхрофазотроны и “Токамаки” надо делать! Всё это оборудоывание для фундаментальных исследований ой как дорого стоит! Поэтому второй путь науки – не путь, а дорога. И дорога дорогая, поскольку иной дороги не бывает. И, глядя на эту дорогу, мне до слёз жаль уже не учёных, которые ставят эксперименты за чужой счёт, а владельцев этих счетов.
А кто мешает учёным воспользоваться носом? Или – ушами? И вообще – чувствами?
Чувства лгут? Кто вам сказал эту глупость, дамы и господа? И почему вы верите глупостям? Почему вы, дамы и господа, вообще верите?
С верой, конечно, удобней: не надо над всем ломать голову. Но с верой очень часто приходится ходить в дураках. В том числе с верой в то, что чувства лгут, потому что единственное, что нам лгать не может, это наши чувства. Только признайтесь честно, дамы и господа, хотя бы сами себе: вы можете отличить чувства от ощущений?
Ощущение – от иска. Поэтому кто ищет, тот ощущает. Например, кто ищет Бога, тот его ощущает. Кто ищет НЛО, тот ощущает НЛО. И так далее. И дело здесь не в том, есть Бог, или нет, есть НЛО, или нет. Дело здесь в ощущениях. А ощущения бывают разные, хотя орган ощущений – один и тот же.
Ощущает мозг. И его ощущения таковы. Во–первых, любовь. Кто считает, что любовь – это чувство, тот сам является носителем и распространителем путаницы. Во вторых, вера. Её тоже считают чувством, но это – враньё. В третьих, мудрость. К чувствам мудрость не относят, хотя даже в Библии Мудрость – это мать Веры, Надежды и Любви. Откуда такая непоследовательность? Не из науки ли? И, наконец, в четвёртых – совесть. Вот, собственно, и все ощущения, если не считать злобу, ревность и наглость. С надеждой их всего восемь. Не три, и не семь, а два раза по четыре: четыре – положительных, женских, и четыре – отрицательных, мужских. И других не бывает. Та же зависть – лишь одно из проявлений совести, а вожделение – разновидность надежды. И так далее. Но разобраться в этом никому недосуг. Как и в том, что все эти ощущения – проявления ума. И как таковые, все они могут быть надуманными, воображаемыми, внушенными. Миф о древнегреческом скульпторе Пигмалионе и его мраморной Галатее подсказывает нам, что влюбить себя можно даже в камень. И наша новейшая история подсказывает, что верить можно даже в голую идею. Наша современная эзотерическая литература даёт нам яркий пример мудрёжа на любые, самые туманные темы. Ну, а совесть – это такое дышло, особенно в руках политиков и политических экономистов, которое куда повернёшь, туда оно и вышло. Но из знания всех этих “богатств”, которые выработало человечество, некому сделать конструктивные, как у нас сегодня любят выражаться, выводы. Каждый занят своим воображением, каждый ищет что–то своё и, конечно же, ощущает, но подняться над всем этим и оценить всё это по достоинству...
До сих пор идут споры о том, от кого произошёл человек. Дарвинисты стоят на том, что от обезьяны, космисты на том, что от пришельцев, божественники – что от Бога... В то же время человек сам знает, от кого он произошёл. Только ведь дарвинисты, космисты, божественники и прочая, прочая, прочая – не люди. Ещё не люди, ещё нелюди. Они ещё не чувствуют, а только ощущают. В том числе они не чувствуют, что человек – от червяка. В свою очередь, червяк – от чревка. Чревко – это древнее название животика. Отсюда человек есть животное. И происходит человек от животного и из живота животного. И я даже не знаю, как назвать тех, кто утверждает иное: молокососами или сосунками сопливыми. Выбирайте сами, что вам по вкусу, уважаемые дамы и господа. После этого вы сможете выбрать, с кем вы последуете дальше: с умниками или с чувственниками, включая сверхчувственников.
Я предлагаю третий путь – человеческий. Его начала изложены в сборнике “Против глупости”, Москва, 1997 г., продолжение – в настоящих лекциях.

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ
Лекция 1
ПЕРВЫЙ ЗАКОН НЬЮТОНА

Точнее всего о своём величии сказал сам Ньютон

Согласно первому закону Ньютона, если на тело не действует никакая сила, то оно сохраняет состояние покоя или равномерного прямолинейного движения. Этот закон ещё именуют законом инерции. И почему–то никто не замечает противоречия, в которое вступает данный закон с законом всемирного тяготения. По определению, всемирное тяготение – это такая сила, которая действует на все тела без исключения. Стало быть, во всём мире нет таких тел, о которых говорит закон Ньютона.
Парадокс? Безусловно. Но кроме того, это ещё и ошибка. Сэр Ньютон поспешил с выводом своего закона, а потому не заметил, что покой – это особый вид движения, это состояние, в котором происходит накопление. Вода в горном озере покоится, но лишь до тех пор, пока её не накопится столько, чтобы прорвалась плотина.
Философ бы сказал, что покой относителен. И художник сказал, что покой нам только снится. Всё это – вокруг да около покоя, но всё равно это лучше, чем небесная механика Ньютона. По крайней мере, эти слова могут заставить кого–то взглянуть повнимательней вокруг себя и благодаря этому заметить, что в естественных обстоятельствах никакого покоя и никакого равномерного и прямолинейного движения нет. Всё вьётся, развивается, причём всякий раз – по–разному, ни равномерно, ни прямолинейно. А вот в искусственных условиях...
Впрочем, жизнь и сама заставляет приглядываться к ней повнимательней. Ещё на заре мультипликации художники столкнулись с тем, что движения людей и животных совсем не просты. Мало того, что в них нет той геометрии, которой учат в школе, так там нет и никакой равномерности. Всё движется по сложным кривым то с ускорением, то с замедлением. И, надо заметить, именно поэтому – без особых усилий.
А в космосе где вы видели прямолинейное движение? Луна вьётся вокруг Земли, Земля ходит вокруг Солнца, Солнце вращается вокруг центра Галактики, Галактика... И где здесь покой? А прямолинейность где, если даже солнечный луч искривляется7
Прямолинейность – в искусстве. И равномерность, как и равноправие с равенством, тоже там вместе с миром, который у поляков звучит как покой. И всё это – благодаря целенаправленным, и подчас неимоверным усилиям. Представьте себе, сколько земли надо перелопатить, скал прогрызть, холмов прорыть, рек перекрыть, чтобы проложить прямую, как стрела, железную или автомобильную дорогу от Москвы до самых до окраин? Можно и без земляных, в том числе и без буровзрывных работ проложить прямую дорогу, но в этом случае она будет то нырять вниз, то взмывать вверх. И в этом случае дорогим будет уже не столько строительство дороги, сколько езда по ней. Но в любом случае дорога останется дорогой, в смысле, недешёвой, потому что искусство требует жертв. Много жратвы. И теперь мы уже знаем, почему. Потому что оно стремится к прямолинейности, к равномерности, к миру, именуемому в механике покоем.
Если кому–то непонятно, почему так дорого обходится мир, надо вспомнить латинскую поговорку. Она гласит: “Хочешь мира – готовься к войне”. Мир – это очень дорогая игрушка. Из–за возможной войны. Из–за этой возможной войны Сталин уничтожил лучших людей России сам. Остальных погубила война, которую он не только не предотвратил, но даже усугубил.
Вот, оказывается, в чём вред ошибки сэра Ньютона. Сталин, конечно, не знал его гениального закона, но подавляющее большинство тех, кого Сталин послал к праотцам, этот закон знали. И в том числе благодаря этому идиотскому закону мирно, по телячьи шли под арест, а затем – и на казнь.
Кому не нравится политика, посмотрите на нашу многоэтажную, малоэтажную и средней этажности архитектуру. Кругом всё те же безумно дорогие прямолинейность и равномерность. И только под землёй, где прямолинейность уже ни за какие деньги не построить, мы видим криволинейные своды. Самое лучшее – и под землёй.
Да, мы живём не в лучшем из миров. Впрочем, и не в худшем. Мы живём просто в плохом мире, который не может быть иным потому, что он же – мор. И за этот мор мы должны благодарить в том числе и царю Ньютона. (?)


5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

механика

Лекция 2

ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ ЗАКОНЫ НЬЮТОНА

физика

Галилео Галилей в кругу физиков известен не только тем, что на суде Святой Инквизиции воскликнул “А всё же она вертится!” Ещё он известен как автор открытия естественного движения физических тел. Катая шары по наклонным плоскостям, Галилей сделал вывод, что для шаров, а, следовательно, и для прочих тел, естественным является прямолинейное равномерное движение. Этот вывод всеми физиками принимается как открытие, а Галилео Галлилей – как автор этого открытия. Но открытие ли это?
Свой вывод Галилей сделал, исходя из опытов, которые сам же и проводил. Сегодня физики поступают точно так же, если не наоборот. То есть они проводят опыты, а затем делают теоретические выводы. Или наоборот, сначала строят теорию с выводами, а затем проводят опыты, в которых проверяют выводы. И точно так же, как Галилео Галилей, они не замечают, что их опыты – искусственны, а потому и выводы их искусственны тоже. Они думают, что в своих опытах они как бы воссоздают естество, но на самом деле они создают искусство, и на самом деле открывают не естественные законы, а искусственные правила, которые именуют законами. И это хорошо видно на примере опытов с шарами.
Наклонные плоскости, по которым катал шары Галилей, были изготовлены по его заказу, поскольку в естестве они не существуют. Плоскость вообще – это не частный случай поверхности, как обычно принято говорить. Это чисто искусственная вещь, чего не скажешь о поверхности. Чисто искусственно и равномерное прямолинейное движение. В естестве нет ни того, ни другого. Нет и третьего – прямой линии, и четвёртого – прямого угла. Много чего из того, что считается естественным, на самом деле в естестве нет. Но, к сожалению, есть в физике, поэтому физика на самом деле больше техника, т.е. искусство, чем физика, т.е. естество.
Как же отделить физику от техники, т.е. естество от искусства?
Прежде всего их надо разделить словесно. Точнее, надо разделить слова на естественные и искусственные. Есть, оказывается, такое различие между словами. И с этим утверждением вряд ли кто станет спорить, если мы изложим его по–гречески: слова бывают физические и технические. Более того, некоторые из нас даже сразу начнут называть технические слова: сила, действие, движение, время...
Справедливости ради надо сказать, что физики уже пытались, и не раз, навести какой–то порядок в своих понятиях, но лишь исходя из слов, а не возвращаясь в них. Например, в ХХ веке некоторые физики умудрялись представить всю физику без понятия силы. Но другие технические понятия они использовали в своих физиках, поскольку не понимали, почему им не нравится сила как понятие. Те же физики ХХ века как бы напрочь отказались от эфира, но на самом деле непонятное слово “эфир” они заменили таким же непонятным словом “поле”, так и не выяснив, что за этими словами стоит. Более того, заменив непознанное естественное явление искусственным понятием, они приписли ему те свойства, которые им требовались при построении их теорий.

движение

Движение происходит от..? Никогда не догадаетесь. Впрочем, уже говорилось о том, что движение – от ладони. Или от руки, как, например, рух в украинском. В любом случае движение искусственно. Иное дело – ход. Тоже как бы движение, но иное. Говорят, если бы человек думал, как он ходит, он и шагу не смог бы ступить. Но говорят ещё и другое. Например, что человек никогда не ходит по прямой. И только в армии поворачивает под прямым углом. А вот с помощью рук, и в особенности с помощью правой руки, он может поправлять и выпрямлять очень многое. Именно поэтому правое и прямое – искусственно. Как, впрочем, и левое.

сила

Для того, чтобы возникло движение, одних рук мало. В руках должна быть сила. Что такое сила, догадаться невозможно, потому что это слово переврано дважды. Или трижды. Во–первых, его произнесли иначе. Прежде оно звучало как сива, на что указывают диалекты, в которых оно до сих пор так и звучит. Кстати, от сивы – уменьшительное Сивка, имя сильной лошади. Во вторых, его произнесли наоборот, как сиву, а не как вису. И, наконец, в–третьих, ему присвоили женский род, хотя сила, а также её оборотная сторона, вес – это прежде всего мужская принадлежность. Из всего сказанного о силе следует, что это – прежде всего вес. Есть вес – есть и сила, есть и движение, потому что есть во что упереться и есть чем двинуть. Нет веса – отскакиваешь сам и летишь как пёрышко, лишь цепляясь руками за землю.

масса

Физики привыкли различать вес и массу. И это не случайно. Вес, как мы помним, связан с силой, а сила – это то же сало. Таким образом, сила – от сала. От сала и вес. Но вес ещё бывает и от мяса. А главное, от мяса – сила. Но мясо – это ведь та же масса! Хотя масса – это скорее сало. Та самая инертная масса, которая позволяет телу лениться, медлить, замедлять движение. Мясо, или иначе, мышцы – это не масса, а если и масса, то не инертная, ленивая, а прыткая. И теперь уже можно со знанием дела говорить о силе. С одной, с левой, ленивой стороны – это масса или вес, а с другой – прыть, которую в быту именуют ловкостью, а в физике – ускорением. Физики то же самое пишут так: F=ma, где F – это сила, m – это масса, а а – это прыть. И почти правильно пишут. Жаль только, что это техническое правило определения силы, именуемое вторым законом Ньютона, они считают физическим законом.

тяготение

Для физика вес – это сила, с которой тело притягивается к Земле. Иначе говоря, вес – это сила земного притяжения. Но тогда что же такое земное притяжение? Физики предполагают, что это – следствие всемирного тяготения масс друг к другу. Мол, массы всего мира тяготеют друг к другу. Вот только непонятно, почему они до сих пор не сбились все в одну большущую мировую кучу, т.е. массу. Есть, правда, объяснение этому, но при ближайшем рассмотрении оно оказывается очевидной глупостью.
Учёные, притязающие на знание диалектики, причём не только физики, утверждают, что в Природе есть как силы притяжения, так и силы отталкивания. И вот как раз благодаря силам отталкивания вся Вселенная и не сбивается в кучу, как стадо баранов. Но здесь есть одно “но”. До сих пор ни один физик ничего путного не сказал о силе отталкивания. О силе притяжения сказано вроде бы предостаточно. Есть даже закон всемирного тяготения. А вот закона всемирного отталкивания – нет. Да, одноимённые заряды и полюса магнитов отталкиваются друг от друга, но при чём здесь сила отталкивания?
Чтобы понять, о чём идёт речь, обратимся к самим себе, посмотрим внутрь самих себя. Причём не так уж и глубоко. На ту же глубину, что и до сих пор. На глубину массы, точнеее, мяса, а ещё точнее, мышц. Какие мышцы мы видим? Только сокращающиеся и расслабляющиеся. Ни одной толкающей мышцы в наших телах нет. А вот отталкивание – пожалуйста. Кровь распространяется по телу толчками. Но возникают эти толчки благодаря сокращению сердца и мышц. Сердце или мышца сокращается – и выдавливает из себя кровь. Быстро сокращается – уже не просто выдавливает, а выталкивает. Но всё равно выдавливает, потому что, сокращаясь, стягиваясь, давит на кровь. Давит – и тем самым двигает её, потому что двигать – то же самое, что и давить.
Таким образом, отталкивание – это лишь другое название давления, и возникает отталкивание благодаря тяготению. И здесь уже никто спорить не станет, даже физики, потому что вода давэ, как говорят украинцы, именно благодаря её тяге к Земле.
Да, но как Земля тянет воду и вообще массы к себе? С помощью чего? Где те ладони–длани, которые придавливают всё к ней?
Этот вопрос, правда не так антропоморфично, не так человекообразно, физики себе уже задавали. И сначала почти правильно решили его, приняв, что все тела притягиваются друг к другу при посредстве эфира. Как притягиваются, это уже другой вопрос, но именно этот, второй вопрос, и снял с повестки дня первый.
Сначала физики бросились искать этот пресловутый эфир. Искали, искали, но поскольку не знали, что ищут, то и не нашли, и вместо того, чтобы признать свою беспомощность, они сделали вывод, что эфира нет. Эфира нет, но притяжение, а тем более, отталкивание есть. Как же быть? И тогда физики сделали очень хитрый, но не очень умный ход. Они заменили понятие эфира понятием поля. Хитрость, конечно, удалась, но она больше навредила, чем помогла.

эфир

С древнегреческого эфир – это ветер. Ветер давит на паруса и движет массивные корабли к берегу. И если не замечать ветра, сидя, например, на берегу в доме у окна, то можно подумать, что это берег притягивает к себе корабли и паруса, а также корабли и паруса притягиваются к берегу. Точно так же если не замечать эфира, то можно подумать то, что думают сегодня физики, т.е. что тела просто притягиваются друг к другу. Точнее, не совсем просто. Они притягиваются друг к другу полями тяготения. Что это за поля, физики не знают. Единственное, что они предполагают о них, так это то, что эти поля бесконечны, а также то, что с удалением от тела сила притяжения его поля уменьшается пропорционально квадрату расстояния. И тем не менее, физики отказались от эфира и перешли к полю, тем самым совершив роковую для себя ошибку.
Чем отличается поле от эфира? Для физиков поле – это пустота с набором нужных для их теорий свойств. Как эти свойства там существуют, для физиков неважно. Для себя они решили, что у пустоты тоже могут быть свойства, хотя она – и пустота. Но поле само собой говорит о том, что оно заполняет пустоту. И физики с этим спорить не станут. Они тоже думают, что поле её заполняет, но при этом пустота остаётся той пустотой, к которой физики привыкли. А эфир должен заполнять пустоту так, что она уже перестаёт быть пустотой, однако опыты по его обнаружению оказались безрезультатными. Вот и пришлось физикам уйти от реальности в область абсолютной абстракции, т.е. чистого вымысла.
А ведь можно было и не уходить в идеализм. Для этого достаточно было догадаться, почему у Майкельсона и Морли получилось именно то, что получилось. Эти физики исходили из того, что эфир заполняет пустоту как студень или как лёд, и в любом случае неподвижен, а Земля движется в нём. На самом же деле эфир заполняет пустоту как ветер, т.е. он вертится. И, как показал опыт Майкельсона–Морли, вертится вместе с Землёй. Поэтому в своём движении вокруг Солнца Земля остаётся неподвижной относительно эфира, и свет, проходящий через этот эфир, имеет одну и ту же скорость относительно Земли независимо от его направления. Но скорость эта не абсолютная, не постоянная и не максимальная. Как и всё во Вселенной, она относительна. Что же касается теории относительности Энштейна, то она – абсолютна. Или идеальна. Проще и понятней говоря, выдуманная.
Да, но почему эфир вертится?
Можно предположить, что это Земля в своём вращении увлекает эфир за собой точно так же, как автомобиль или самолёт увлекает за собой воздух. Но здесь не надо забывать, что Земля – естественное тело, а автомобиль и самолёт – искусственные тела. Искусственные тела движутся, поскольку у них есть двигатель, а естественные тела ходят, потому что... Никогда не догадаетесь, почему. Потому что дышут. Ход – то же, что и дых или дух. Грудь ходит, значит, дышит. Человек дышит воз+духом, вздохом, а тела – эфиром. Воздух не проникает в камень, а эфир – запросто. Человек строит себя не из еды и пищи, которые ест и пьёт, а из воздуха, которым дышит, потому что органическое вещество, из которого состоит человек, строится всего из четырёх химических элементов: из водорода, кислорода, углерода и азота. Точно так же и Земля строит себя из того, чем дышит, т.е. из эфира. И пока дышит, она растёт, поэтому её материки и не соединяются в единый праматерик. Он ведь образовался тогда, когда Земля была небольшим шариком без морей и океанов. И пока она растёт, она дышит, а пока дышит, она идёт, а также вертится, потому что её закручивает круговорот эфира. Земной дух и притягивает к ней всё, что попадает в него, и притягивает тем сильней, чем ближе это всё к Земле. Но чем дальше от Земли, тем слабее чувствуется дух Земли, и где–то не так уж и далеко он становится совсем незаметным. Так что говорить о том, что гравитационное поле бесконечно, можно только в буквальном смысле, т.е. что у него нет конечностей.
Солнце, естественно, тоже дышит, тоже растёт, тоже развивается, и потому тоже притягивает к себе все, что попадает в пределы существования его духа, в область, или даже лучше, в сферу его духовной деятельности. И именно это дыхание, этот солнечный дух выступает причиной того, что температура солнечной короны в двести раз выше температуры самого Солнца. Галактика... Ну, и так далее.
Как видим, эфир ещё не исчез от того, что был как бы изгнан из физики. Он в ней остался не только под кодовым наименованием “поле”. Пространство – это ведь тоже всего лишь другое название эфира. И по сути оно мало чем отличается от поля. Ведь поле заполняет, а пространство простирает. Применительно к эфиру различие чисто стилистическое. Но о пространстве, а также о времени мы поговорим в другой лекции. Здесь же мы подитожим сказанное.
Итак, Земля ходит вокруг Солнца благодаря дыханию, которое происходит от тяги или тяготения. Тяга – явление естественное, поэтому естественны и дух, и ход, который звучит ещё и как год. А вот вращение Земли вокруг своей оси – вещь искусственная, потому что возникает оно не самостоятельно из свойств Земли, а под действием внешней силы, в силу увлечения и вращения эфиром. И не случайно вращение этимологически происходит от влечения. Более того, как и в случае естественных тяги и отталкивания, отвращение тоже получается благодаря влечению. Как видим, естественные, физические явления по своей сути очень близки искусственным, техническим. Именно поэтому они и не различаются до сих пор, и именно поэтому физическая картина мира никак не хочет складываться.


5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

Лекция 3 Математика

Пожалуй, все парадоксы математики связаны с её главным парадоксом. А он состоит в том, что математика – не математика.
С греческого математику переводят то как науку, то как познание. На самом деле математика – это просвещение. Или – воспитание. В крайнем случае – образование. Но в любом случае не наука о количественных отношениях и пространственных формах, как её определяют математики вслед за Энгельсом. Вот и выходит, что математика математиков – это не математика, а какая–то иная наука. Какая, математик не знает, потому что это – не его дело. Математик – не знаток. Поэтому даже в своём деле математики мало что знают. Зато смыслят много.
2 х 2 = ?

Самый простой, а потому и самый неожиданный парадокс “математики” – это что дважды два – не четыре. Точнее, парадокс даже не в этом. Он как раз в том, что математики не умеют умножать. Это ведь уму непостижимо! Кто же тогда умеет?
Пока что не будем говорить о тех, кто умеет умножать. Покажем, что математики действительно не знают, что такое умножение. Если нам это удастся, то тем самым мы докажем, что 2 х 2 – вовсе не 4.
То, что в математике именуется умножением, на самом деле является упрощённой записью сложения. То есть по сути математическое умножение на самом деле – всего лишь сложение. Поэтому математическое умножение всегда можно записать как сложение. И только в этом случае, т.е. когда 2 и 2 складываются, а не умножаются, мы получим 4. Если же речь идёт об умножении, то тут уже математических правил сложения мало. Тут уже надо знать законы умножения того, что умножается. Например, если дважды умножаются две крольчихи, то итог может быть умопомрачительным даже для самого твердолобого математика, потому что одна крольчиха за один раз умножается до двух десятков. Крольчат, разумеется. Представляете, у кролей математика такая: 1 х 1 = 20. Поэтому 2 х 2 = 80. А кто говорил, что четыре?
У людей 1 х 1 может быть и 1, и 2, и 3, и 4, и 5, и 6, и 7... И, к сожалению, даже 0.
1 : 1 = ?!
Было бы несправедливо, сказав об умножении, промолчать о делении. Тем более, что здесь у математиков положение ничуть не лучше.
Математики думают, что деление – это операция, обратная умножению. И, естественно, ошибаются, причём сразу дважды. Во–первых, потому, что деление – это на самом деле умножение. Далеко за примерами не будем ходить, возьмём деление клеток. Что получаем в итоге деления одной клетки? Правильно, две клетки. То есть в два раза больше, чем было до деления. Во вторых, потому, что деление – не дробление на произвольное количество равных дробей, а, как уже можно было догадаться, удвоение. Или – раздваивание, потому что существительное “доля” – от существительного “два”. Не от числительного, а от существительного. Именно поэтому один никак не делится на один. И это уже не парадокс, а укор.
мнимая единица!
Кому охота признавать свою беспомощность? Неохота и математикам. Поэтому когда они столкнулись с необходимостью извлечь квадратный корень из минус единицы и не смогли это сделать, то пошли на хитрость. Они придумали мнимую единицу, которая при возведении во вторую степень даёт минус единицу. И здесь они тоже совершили две ошибки. Во–первых, они не заметили, что в математике все единицы – мнимые, хотя и именуются действительными числами. Никто ведь из математиков не знает, что значит, один и почему он так похож на раз. А их, т.е. математические, единицы – чистейшей воды выдумки. Во вторых, они забыли, что извлечение корня – это действие, обратное возведению в степень. В свою очередь, возведение в степень – это ещё один способ упрощения записи сложения. Из–за этой роковой забывчивости, именуемой философами абстрагированием, математики вынудили сами себя хитрить там, где никакой хитрости не надо, и в итоге усложнили и без того сложную “математику” так называемыми комплексными числами, состоящими из мнимых чисел, именуемых действительными, и мнимой единицы, называемой мнимой.
Что можно сказать о мнимой единице? По существу, это – единственное знание, которым обладает “математика”. Правда, она его до конца не знает, а лишь обладает им. То есть математика не знает, что мнимая единица – это половина с минусом. Или минус одна вторая. Но это незнание ничуть не мешает математикам получать из мнимой единицы путём возведения её в квадрат минус единицу. Точно так же тем же математикам, когда они не на работе, ничуть не мешает незнание того, как умножаются люди, с успехом осуществлять это умножение. И наоборот, самые запутанные и только математикам понятные математические теории ничуть не мешают жить людям. Правда, они мешают математикам стать людьми. И в этом – самый трагичный парадокс “математики”.

Великая теорема Ферма
Французский математик Ферма записал уравнение: а в степени n + b в степени n = с в степени n. И на полях той же книги, где записал своё уравнение, отметил, что решение этого уравнения элементарно. С тех пор математики его и ищут, это доказательство. Точнее, любое доказательство. И многие сомневаются, что таковое вообще существует. Но Ферма не шутил и не ошибался. У этого уравнения, именуемого теоремой П.Ферма, доказательство действительно элементарное.
Первое, что буквально бросается в глаза, это то, что при n=2 теорема Ферма превращается в теорему Пифагора. Но теорема Пифагора – это теорема об отношении гипотенузы к катетам прямоугольного треугольника, и это отношение выражается нецелыми числами. Есть лишь одно исключение – так называемый египетский треугольник, у которого стороны a, b и c относятся друг к другу как целые числа 3, 4 и 5. Три в квадрате плюс четыре в квадрате равны пяти в квадрате. Правда, три в кубе плюс четыре в кубе уже не равны пяти в кубе. Три в четвёртой стенени плюс четыре в четвёртой степени тоже не равны пяти в четвёртой степени. И так далее. Здесь сразу напрашивается предположение, что при увеличении степени n больше двух мы уходим от прямоугольных треугольников, включая и египетский, поэтому где–то должен быть такой непрямоугольный треугольник, для которого справедливо уравнение Ферма. А, возможно, его и нет нигде. Но это надо ещё проверить, поэтому будем проверять. И, говорят, уже проверены числа до 100 000. Осталось совсем ничего – вся математическая бесконечность. И, конечно же, эта проверка вряд ли похожа на ту простоту, которую имел в виду П.Ферма. Но самое смешное состоит в том, что она и не нужна. Не нужны эти дебри вычислений, в которых пропадают лучшие математические умы и бездны машинного времени. Дростаточно увеличить всё тот же египетский треугольник в два, в три, в четыре раза, чтобы получить новые решения Великой теоремы Ферма. С другой стороны, стоит немножко иначе взглянуть на числа, чтобы убедиться, что других решений и не существует. Достаточно вспомнить, что все числа – это производные от одного числа. И от второго. Один и два – это всё, от чего происходят числа. Иначе говоря, у всех без исключения чисел – одни и те же основания, и все без исключения числа сводятся к этим двум. Или к одному из двух. Следовательно, всё, что свойственно этим двум числам, свойственно и всем остальным, и все те действия, которые мы можем производить с ними, мы можем производить и со всеми остальными, т.е. производными, а также наоборот. Отсюда и проистекает простота гениальных вычислений. В том числе – и доказательства Великой теоремы Ферма.
В уравнении Ферма а мы заменяем единицей. Тогда b там станет двойкой, а с – не меньше тройки. При n = 1 уравнение Ферма верно: 1 + 2 = 3, но при n = 2 мы получаем 1 + 4 = 9, что, конечноже, не так. При n = 3 мы имеем 1 + 8 = 27, что тоже не то. Причём здесь мы уже видим, что дальнейшее увеличение n лишь увеличивает неравенство левой и правой частей, потому что 1 + 4 лишь в два с небольшим раза меньше 9, а 1 + 8 – уже в три с небольшим раза меньше 27.
Если мы а заменим на 2, b у нас будет равно 3, а с – 4. При n = 1 мы получаем неравенство: 2 + 3 = 4; при n = 2 – тоже: 4 + 9 = 16; при n = 3 – тоже: 8 + 27 = 64. И здесь чем больше n, тем больше неравенство левой и правой частей уравнения.
При а = 3 b = 4, a c = 5. При n = 1 мы имеем неравенство, так как 3 + 4 = 7, а не 5, но при n = 2 – равенство: 9 + 16 = 25. Исключение? Возможно. Значит, надо проверять дальше. При n = 3 – опять неравенство: 27 + 64 = 91, а не 125. И дальше – ещё хуже. Да ещё и дальше.
При а = 4 b = 5, а с = 6. При n = 1 получается неравенство, так как 4 + 5 = 9, а не 6. При n = = 2 – тоже, так как 16 + 25 = 41, а не 36. 64 + 125 = 189, а не 216. И опять дальше – хуже.
5 + 6 = 11, хотя по нашему условию должно быть 7. 25 + 36 = 61, а не 49. 125 + 216 = 341, а не 336. 625 + 1296 = 1921, а не 2352.
И здесь уже можно сделать сам собой напрашивающийся вывод, что сумма третьей и более степени любых чисел не равна той же степени суммы тех же чисел. И с этим не будет спорить ни один математик мира. Но с может быть и не равно a + b. Да и b может быть больше или меньше а на сколько угодно. Может быть, в этом случае существуют такие b и c, которые удовлетворяют уравнению Ферма? И математики, вооружившись компьютерами, проверяют эту версию.
А мы поступим иначе. Мы, наконец, выясним, с чем имеют дело математики. Они говорят, с числами. А что есть число?
Математически число есть... Математики утверждают, что число есть точка на числовой оси. И сейчас нам придётся доказать, что это утверждение, мягко говоря, ошибочно. Для этого мы возведём некоторое число в степень. Например, во вторую. По сути вторая степень любого числа – это упрощённая запись умножения числа на самоё себя. Называется эта вторая степень квадратом. Прочему квадратом? Точнее было бы назвать её площадью квадрата, потому что семь во второй степени – то же самое, что площадь квадрата со стороной семь. Чего семь, неважно. Важно то, что семь – это линия, а не точка на линии.
Вот такое простое доказательство. И для нас, а ещё больше – для математиков оно важно потому, что даёт, наконец, понять, что числа – это не математические абстракции и условности, а их степени – вполне осязаемые, а не только умозримые вещи. Правда, чтобы это понять, надо отвлечься от традиционной умственной, надуманной, искусственной математики, надо суметь выйти из плена её стереотипов. И помочь нам в этом может только язык.
Мы уже знаем, что вторая степень числа – это площадь квадрата. Несложно догадаться, что третья степень числа или его куб – это объём. Сложнее понять, что четвёртая степень числа – это прямоугольная призма, в основании которой – квадрат. Иначе говоря, это удвоенный куб или прямоугольный объём. Пятая степень – это тоже не какое–то фантастическое пространство, а квадратная плита толщиной в исходное число. Шестая степень – это куб второй степени, если считать первый куб кубом первой степени.
После такой математической подготовки уже можно говорить о сути Великой теоремы Ферма. И она такова. Среди целых чисел есть только один набор из трёх квадратов, удовлетворяющий Теореме, хотя найти два квадрата, сумма площадей которых равна площади третьего квадрата – не проблема. Точно так же легко можно найти два куба, сумма объёмов которых равнялась бы объёму третьего куба. Ну, и так далее. То есть на уровне механики Великая теорема Ферма имеет множество решений, но не в целых числах.

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

физика
Лекция 4
БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ
Односторонность и субъективную слепоту В.И.Ленин приписывал идеалистам. Знал бы он, как всем этим страдают материалисты!
По идее, физики – это материалисты. Во всяком случае, те из физиков, которые считают себя таковыми. Но посмотрите, какую идею они выдвинули по поводу возникновения Вселенной!
Первоначально, говорят они, Вселенная была сжата чуть ли не в точку. При этом она была до ужаса примитивной: бесконечно большая плотность и такое же давление. А потом как ба–бахнуло!!! И полетело во все стороны, и по се два дня летит, и никто не знает, сколько ещё будет лететь и что с нами дальше будет. Такая себе очень строгая научная картина мира.
Откуда она взялась?
Из фактов и комментариев. И тех, и других – немного, и они до примитивного просты.
Факт первый. Наблюдаются красное и синее смещения в спектрах далёких звёзд и галактик.
Первый комментарий. Смещения указывают на то, что Вселенная расширяется.
Факт второй. В вакууме обнаружено слабое электромагнитное излучение, источник
которого не обнаружен.
Второй комментарий. Обнаруженное излучение – реликтовое, т.е. остаточное, сохранившееся
от той эпохи, когда Вселенная лишь зарождалась.
Факт третий. Расчёты говорят о том, что возраст наблюдаемой Вселенной – около двадцати
миллиардов лет.
Без комментариев, поскольку этот факт и есть комментарий.
Теория, обобщающая и объясняющая факты и комментарии. (А по сути это – комментарий на
комментарии, как и любая научная теория). Реликтовое излучение, сохраняющееся в вакууме
уже двадцать миллиардов лет, а также расширение Вселенной говорят о том, что двадцать
миллиардов лет назад произошёл Большой Взрыв, отголоски которого мы и наблюдаем как в
виде реликтового излучения, так и в виде расширения Вселенной.
Здесь сколько комментариев, столько и ошибок. Но мы начнём с той ошибки, которую могут
сделать только взрослые дяди–физики. Маленькие дети просто не посмеют. Во всяком случае,
автор этих строк в детстве, начитавшись книжек о фотонах, думал: а куда же деваются
фотоны света, когда лампочка гаснет? И можно ли их задержать в комнате, если покрыть и
стены, и пол, и потолок зеркалами? И, почитав ещё книжки и узнав, что фотоны поглощаются
даже зеркалом, он понял, что сохранить свет в комнате ему не удастся. А когда вырос, вдруг
читает, что уважающие себя физики всерьёз говорят о сохранении излучения в течение
двадцати миллиардов лет в пустоте, без каких бы то ни было зеркал. У этого “реликтового”
излучения скорость всё та же – около трёхсот тысяч километров в секунду. С этой скоростью
“реликтовое” излучение постоянно покидает то место, где возникает, т.е. Вселенную.
Представляете, где находится то излучение, которое возникло в нашей Вселенной двадцать
миллиардов лет назад? За двадцать миллиардов световых лет отсюда. От нашей Вселенной.
Парадокс? Если бы!
Да, но как быть с наблюдаемым излучением? Источник ведь не найден.
Найден. “Реликтовое” излучение – это свечение самого вакуума. Вакуум и есть источник
излучения. И не только излучения. Вакуум, с латыни, – это пустота. А пустота, говорили
древние греки, это – источник движения. И не только потому, что место не занято. Всё – из
пустоты. И движение тоже. Правда, это означает, что всё – из ничего. Но где доказательства
правоты физиков, утверждающих, что из ничего ничего не бывает? Жёлудь – ничто по
сравнению с трёхсотлетним дубом, но дуб – из него.
А смещения?
Вакуум не просто светится, он порождает микролептоны. Имя этим частицам дали сами физики. И физики наблюдают появление и исчезновение микролептонов в вакууме. Им осталось лишь сообразить, что не все лептоны исчезают. Из двадцати миллиардов один, может быть, всё же остаётся. Но сколько их остаётся внутри электрона за один оборот его вокруг ядра? А
сколько лептонов уцелевает в нейронах головного мозга физика за всю его жизнь? Не
сосчитать. Однако то, что они всё же уцелевают, можно наблюдать на примере не только
роста Вселенной, понимаемого пиротехническим мышлением физиков лишь как разлетание
после взрыва, но и роста Земли. Геологи уже давно заметили, что земные материки почти
складываются в один общий материк. Но вот совсем сложить не получалось до тех пор, пока
кто–то из самых отчаянных не посмел увидеть в них сплошную поверхность земного шара.
Точнее, маленького земного шарика. У нас ведь всё бывает маленьким. И особенно – Большие
Взрывы. Зато всё растёт, и как–то развивается. И как показывает теория Большого Взрыва,
физика развивается так же, как и прочие уходящие науки.

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

физика

Лекция 5

ВРЕМЯ


О времени написано предостаточно. Но как? Как вообще сегодня пишут что бы то ни было? Если предельно кратко, то всё излагается как мнение. Или – мнения. Кто–то когда–то что–то подумает о чём–то – и записывает, а начитанный писатель берёт и комментирует чужие мнения, как сам понимает, а то так и прибавляет к ним своё. Если попадается недостаточно начитанный или даже только наслышанный писатель, то этот может и не ссылаться на предшественников, а подавать чужие мнения как свои. Но в любом случае читателю предлагаются лишь одни плоды раздумий – мнения. Других просто не бывает, потому что понятия – это тоже мнения. Я так понимаю – значит, таково моё мнение. Но именно поэтому вся известная на сегодня литература, включая религиозную, художественную, философскую и научную, – это мнения. Или понятия, которые тоже субъективные, поскольку объективное понятие – это всё равно что жареный лёд. Конечно, многое из того, что пишется и печатается, подаётся как объективное, но даже за самой незыблемой научной истиной, если таковая имеется, маячит субъект, который её так или иначе выдумал.
А можно ли без мнений? Конечно, можно. Но в этом случае нужны знания. Где есть знания, там мнения не нужны. Но и где есть мнения, там не нужны знания. Вот почему знаниям трудно пробиваться к людям. У всех ведь есть свои мнения и поэтому никому не нужны знания.
Вам не нужны знания?
Я знаю, что такое время, пока меня об этом не спрашивают, сказал однажды один мудпрец. Примерно так же думает большинство жителей нашей планеты. Остальные пытаются что–то сказать. И говорят. И думают, что говорят о времени. Но говорят о другом.
Обычно говорят, что время течёт из прошлого через настоящее в будущее. Но разве время течёт? Кто не знает, течёт ток. Ток не идёт по проводам, а течёт. А время – верится. Обычно говорят, кажется, но кажется указ, а время не кажется, время верится. И как всякая вера, время субъективно. Скажем, когда ждёшь, оно так тянется, так ползёт, а когда чем–то увлечён, то оно просто пролетает. Но кроме времени есть час. Помните поговорку: “Делу – время, потехе – час”? Так вот час – это время у украинцев. У россиян – время, у украинцев – час. А раньше, у русских, ещё не делившихся на россиян и украинцев, было и то, и другое. Причём и то, и другое – не одно и то же, а разное. Время – это мнение о том, сколько прошло с тех пор, как началось наблюдение, а час – это счёт этого прохода. Часы – они ведь не просто тикают, они считают. Именно поэтому они – часы. Сегодня они считают секунды, хотя далеко не все из них именуются секундомерами, раньше они считали только минуты и часы, а ещё раньше – только часы.
Что такое часы? Конечно же, части. И если взять наши часы, минуты и секунды, то это будут чисто условные, искусственные, субъективные величины. Сутки ведь можно разбить и на десять часов, и на двадцать, и на сто. И час может содержать не 60 минут, и минута может делиться не на 60 секунд. Но те же сутки всегда делятся на день и ночь. На полюсах, правда, сутки становятся равными году, но деление на два, на полярный день и полярную ночь, сохраняется, потому что это деление естественное. И вот здесь хорошо было бы уже заметить то, что всегда у всех маячит перед глазами, если не звучит в ушах.
Час на украинском – это година. Година – от года, а год – это ведь просто ход, только несколько звонче. Правда, и поопределённей, поточней. То есть это не ход вообще, а один ход Земли вокруг Солнца. Один – это число, а ход – это ход Земли. Здесь всё – точно и определённо. Раньше думали, что этот один ход есть круг, на украинском – коло. Отсюда – латинский календарь. Но потом этот ход стал усложняться, и сегодня он – не только 365 оборотов Земли вокруг своей оси, т.е. 365 дней–частей, но также и весь (один) ход, т.е. весь путь, который Земля проходит за эти 365 оборотов–шагов вокруг Солнца. То есть число, а точнее, счёт и ход дают нам путь. И счёт, и ход – это действие. Причём ход – это действие непрерывное, а счёт – дискретное, прерывистое. В русском языке дискретное действие называется шагом. И этимологически шаг происходит от того же корня, что и час. Таким образом, путь – это единство шага и хода. Но час и год, в которые превращаются шаг и ход, превращают путь в быт.

ПРОСТРАНСТВО.

По мнению одного из самых прославленных физиков всех времён и народов время – это четвёртое измерение пространства. Но нам теперь приходится признать, что физическое или естественное “время” – это не какое–то отвлечённое измерение, а счёт пространства. Вспомним, как раньше, да ещё и сейчас кое–где, меряли расстояния? В днях пути, не так ли? А световой год современных физиков что такое, если не счёт пространства? Но только счёт, а не пространство. Иначе говоря, количество. Именно поэтому в украинском языке “когда” звучит как “колы”, т.е. сколько.
Пространство, говорят математики, это – пустота. И эта пустота имеет три измерения: длину, ширину и высоту. Правда, уточняют они, таково математическое пространство. Да, уточняю и я, таково мнение математиков о пространстве. Но настоящая пустота может иметь сколько угодно измерений. Например, космическая, как показали полёты космонавтов, не имеет ни высоты, ни низоты, зато у неё сколько угодно ширин и длин. С другой стороны, пустота, она же – полость, от пасти, а пасть – она тоже растёт, тоже простирается. Следовательно, настоящее пространство – это не какая–то отвлечённая пустота без начала и конца, лишь условно упорядоченная Декартом с помощью прямоуголных координат, а всегда простирание, всегда распространение, всегда рост чего–то или кого–то. Например, поле – это ведь пространство? А почему же тогда дерево – не пространство? Почему же тогда не пространство Земной шар?
Всё это не считается пространством по той простой причине, что пространство путают с местом точно так же, как время – с часом. Да, место, которое занимает Земной шар – это пустота, из которой мы мысленно удаляем Землю. Но это пустое место существует только в наших головах. На самом деле Земной шар, как и каждый из нас, вырос или, если хотите, распространился и сам образовал то пространство, которое занимает, а не занял место, пустовавшее до него. Ведь всё, что растёт, всё, что распространяется, само собой образует пространство. Но вот как всё растёт, как всё распространяется?
Математики говорят: все пространственные формы получаются в процессе движения. Движется точка – получается линия, движется линия – получается поверхность, движется поверхность – получается объём. Почему движется, математику неважно. И именно поэтому он не может понять, что такое точка. Впрочем, не только поэтому. Математик не знает языка. Русского языка.
По–русски точка – это уменьшительное от тока. Иначе говоря, точка – это маленький ток. Я бы даже сказал, источник. Ток течёт – и образует линию. Линия разливается – получается лужа, лужа лежит – и вылизывает яму, водоём или объём. Так это, если мы имеем дело с водой. Но если мы имеем дело с чем–то твёрдым, а мы имеем дело и с тем, и с другим, и с третьим, и с четвёртым, то точка ведёт свою родословную уже не от тока, а от тыка. В этом случае точка – тот же тычёк. И когда есть тычёк, мы слышм стук. Для нас это – стук, а для немцев – штука. От стука – счёт. Мы считаем стуки, немцы – штуки, но и они, и мы считаем точки. А точки, как утверждают математики – это элементы пространства. Вот у них и выходит, что время – это пространство. Но на самом деле точки – то элементы счёта или часа, а час – это противоположность пространства. Но не измерение, как думал великий Энштейн, а счёт.
Говорят, о пространстве есть отдельная наука помимо того, что его изучают и другие науки, а вот о времени науки нет. Верно? Конечно, нет. Причём четырежды нет. Геометрия – это наука о месте по имени Земля. В свою очередь, арифметика – это наука о счёте, т.е. о часе. А чем не наука о времени история? А вот науки о пространстве на самом деле нет.
Как образуется пространство? Из самого пространства следует, что оно растёт. Но как оно растёт? Не будем гадать на эту тему, обратимся к себе. Ну, вот как я рос? Из зародыша, (из зари души), который образовался при слиянии семени моего отца и яйцеклетки моей матери. В самом начале этот зародыш был одноклеточным. Затем он начал расти количественно, или как сейчас ещё говорят, во времени. То есть он удваивался внутри. Когда внутреннее удвоение закончилось, зародыш раздвоился на две клетки. После этого каждая из двух новых клеток тоже стала увеличиваться изнутри, после чего они тоже раздвоились. При этом зародыш удвоился. Таким образом, рост или распространение пространства происходит путём удвоения.
Позвольте, скажут математики, но в Природе мы наблюдаем не столько парные или чётные явления, сколько самые разные. На это ответ такой. После раздвоения яйцеклетки получившиеся две новые клетки раздваиваются не сразу, а друг за другом. Поэтому сначала из двух клеток образуются три клетки, и лишь затем – четыре. И из этих четырёх клеток восемь новых образуются поочерёдно, через раз. И когда мы наблюдаем ещё незакончившееся развитие, то мы всегда получаем нечётность или некратность четырём. Стало быть, надо учитывать, что и когда изучается. И тогда математика станет не той отвлечённой и пустой наукой, которой занимаются математики. Она станет живой, полнокровной математикой с живыми и полнокровными математиками. Что же касается философии, то ей с её абстрактными категориями, сводящими философов с ума, уже давно пора в музей, если не в места более отдалённые.

ВЕЩЕСТВО

Но всё же что же в математике такого конкретного? И почему она не может быть чистым вымыслом?
Прежде всего, тем, что цифры как таковые – это, с английского, шифры. Так, единица – это мужчина на виде сбоку, два – это дева на коленях (в эпоху патриархата), три – это рот (верхняя губа, но также зубы и язык), четыре – это это. (Чета..., это..., ре) Пять – это пядь, что лучше видно на римской пятерне, шесть... И так далее. Даже ноль – это лоно. Во вторых, точка как первая и потому обозначаемая единицей, – это состояние вещества в плазме, в которой есть лишь единичные атомы. Тот же озон – это атомарный кислород О. Линия, являющаяся второй после точки – это состояние газа, в котором наблюдаются уже сдвоенные атомы. Например, кислород – это О2. Третья – поверхность. И это уже – жидкость. Та же вода состоит из трёх атомов – двух атомов водорода и одного атома кислорода. Наконец, твёрдое вещество алмаз...
Кстати, алмаз – это разновидность углерода, а углерод встречается во всех четырёх ипостасях: 1, 2, 3, 4. 4 – это алмаз, 3 – это графит, 2 – сажа, 1 – газ. Именно поэтому он и является основой белковой жизни.
Вот такая получается наглядная математика. В смысле, наука по–гречески.
Конечно, не все жидкости трёхмерны, как вода, и не все твёрдые тела четырёхмерны, как алмаз. Но и кучу можно сложить не только из четырёх зёрен, и поверхности дорог выстилаются не тремя камнями, и линии столбов не из двух кирпичей. Исходное и вместе с тем основное – оно и самое простое, и гениальное. В смысле, рождающее. А все прочие сложности – это уже потом, с ростом и развитием.

СУТЬ

Теперь о том миге, который находится между прошлым и будущим. Это не миг. Это мнение. Поэтическое, красивое, захватывающее, но мнение. Как, впрочем, и всё поэтическое. Прошлое, если поточнее, – это былое. Часто говорят: “прошло”. А если не ходило? Течёт не всё, и ходит не всё, но зато всё бывает. Поэтому былое лучше, чем прошлое: и точнее, и полнее. Но если взять былое само по себе, в чистом виде, то окажется что это – совсем не время. Да и прошлое тоже не оно. В чистом виде прошлое – это просто ход. Или проход. Кто прошёл, куда, откуда, зачем – неважно. Важно, что ход был, и ход, он же – проход, есть. А вот то, что было в чистом виде – это быт. Чей быт, тоже неважно для былого. Бывает? Ну, и хорошо. И не только бывает. Быт ещё и бытует. Но не проходит и не протекает, а также не умирает. Как остроумно заметил В.И.Ленин в “Философских тетрадях”, то, что было, уничтожить нельзя. Стало быть, былое и бессмертно, и неуничтожимо. И, таким образом, оно неподвластно времени. Да, вы не помните, что с вами было, но былое здесь ни при чём. Вы не помните былое потому, что у вас память дырявая. Но былое – с вами всегда.
Теперь – о будущем. Уже можно догадаться, что на самом деле будущее – не будущее, а что–то иное. И что иное, можно установить, если заметить, что оно не столько будет, сколько настаёт. Или становится. То, что становится – это не будущее, а становящееся. Прежде всего это – стан. Вот он становится. Настаёт состояние, но на украинском состояние – тоже стан. Стало быть, и стан настаёт. Быт и стан – это суть. Ну, то, что есть. Иначе говоря, настоящее. Или, как говорят в церкви, сущее. И нет никакого движения из быта через суть к стану. Есть единство былого и становящегося в настоящем. Если же говорить привычными словами, то настоящее состоит и из прошлого, и из будущего. Вот как раз поэтому и существуют предсказания. И как раз поэтому и можно менять своё “будущее”. Не будущее время, а само “будущее”, т.е. настоящее, сущее, просто суть.
В связи с этим очень любопытен украинский глагол “будую”. Почти что “буду”. Но “ю” на древнерусском означает “её”. Вместе с “буду” – это “будет её”. На украинском же “будую” – значит, строю. В свою очередь, строю – то же, что и расту. Или ращу. Ей строю, конечно же. Ей это будет, когда построю, её будынок, её строение. В целом – её настоящее.

БЫТЬ ИЛИ...

“Вопросы надо уметь задавать, а то может оказаться, что вопрос никуда не годится”, – писал очень вежливый Гегель. Но Шекспир не дожил до Гегеля и поэтому вложил в уста Гамлета один из тех вопросов, которые лучше бы не задавать. Ну, что значит: “не быть”? Спать? Мокнуть? Думать? Всё ведь это – “не быть”. А что значит, быть? Оставаться таким, как есть, или становиться иным? Эти художники, художественно обращаясь со словом, навязывают всем остальным своё, художественное (от слова “худо”) отношение к нему, поэтому общепринято считать, что слово – это всего лишь неуклюжее средство для выражения тончайших и глубочайших, например, художественных или философских, мыслей. На самом же деле художники просто не знают, с чем имеют дело, поэтому имеют это дело, как могут, т.е. худо. Например, как Шекспир. Вопрос Гамлета ведь должен звучать так: “Быть или стать?” И в этом, настоящем, а не художественном, виде уже нет никакой трагедии. Строго говоря, трагедия – это глупость, и если убрать глупость, исчезнет трагедия. Правда, если исчезнет трагедия, то исчезнет и художество, но кто, кроме художников, потеряет от этого?
В нашем мире многое исчезнет вместе с глупостью. Нодля этого её надо победить. Это было ясно уже давно. Но те же древние греки считали, что против глупости даже боги бороться бессильны. С тех пор много воды утекло, и сегодня уже ясно, как с ней бороться. Прежде всего с ней надо покончить в словах. И, естественно, в словесности, в литературе. Во всей литературе, не только в художественной. Работа предстоит великая, но неизбежная.


5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

история
Лекция 6
ИЗ ВАРЯГОВ – В ГРЕКИ
Откуда взялось это словосочетание, неизвестно. Но филологи и историки считают, что так именовался древний торговый путь от варягов, т.е. скандинавов, вниз по Днепру через Русь и Чёрное море к грекам в их Элладу. Так ли это?
Сначала порассуждаем, как говорится, логически, т.е. исходя из тех сведений, которые нам известны о древности. И прежде всего вспомним киевского князя Святослава. Это как раз из его черепа половецкий хан приказал изготовить себе кубок для вина. И вот что любопытно. Захватил в плен князя Святослава половецкий хан как раз на этом пути из варягов в греки, точнее, на днепровских порогах, которые были утоплены в Каховском море уже в советское время строительством Днепрогэса. И здесь надо учесть, что князь Святослав не просто прогуливался или охотился в тех местах, и не с торговым караваном шел в Киев. Он возвращался из боевого похода. И воевал он не с кем–нибудь, а именно с греками. И, стало быть, его путь торговым назвать никак нельзя. Его путь был ратным, боевым, военным.
Можно, конечно, предположить, что князь Святослав – это какой–то выродок вообще–то мирного и покладистого русского народа. Но славный князь был не первым, и не последним русским князем, ходившим на Царьград. В те времена вообще в моде была именно такая культура общения между народами. Военная, а не торговая. Поэтому купцов, мирно плывущих по Днепру в ладьях, наполненных заморскими товарами, могли придумать лишь литераторы с очень богатым художественным воображением и с очень глубоким презрением к наукам. Естественно, и торговый путь из варягов в греки – это чистейшей воды вымысел этих очень недалёких мыслителей. С другой стороны, путь из варягов в греки существует. Но путь этот – военный. Почему же у него такое гражданское название? И при чём в этом названии варяги, если и князь Олег, и князь Игорь, и князь Святослав ходили с русскими полками только на греков и хазар, т.е. только на юг, и никогда – на север?
Ответы на эти вопросы – у варягов и у греков. Точнее, в этих названиях. Варяги и греки никогда не называли себя варягами и греками. И варяги, и греки – это русские названия. Варяги называют себя шведами, а греки – эллинами. Значит, чтобы получить ответы на наши вопросы, нам надо выяснить, что значат эти названия – варяги и греки.
Начнём как–будто бы не с того. Начнём с украинского проклятия. Оно звучит так: “Нехай тоби грець”. Приблизительный смысл: “ Будь ты проклят”. Для нас любопытно это проклятие тем, что в нём есть какой–то грець. Грець же для нас важен сразу по двум причинам. Во–первых, именно от него происходит название той южной страны, куда ведёт путь из варягов, а именно Греции. Буквально это означает, что в Греции живут не греки, как нам кажется, а греци. Правда, славяноведы нам возразят, что “греци” – это древнеславянское звучание слова “греки”. И мы с ними с радостью согласимся, поскольку благодаря этому мы узнаем, что проклиная кого–то, украинцы насылают на него грека. Отсюда следует второе, чем нам важен этот грець или грек, а именно то, что для русских, которые сегодня стали украинцами, грек был врагом.
А теперь взгляните на гордое звание “варяг”! И сравните варяга с врагом! И что теперь вы скажете о варягах с греками?
Если вы еще хотите подумать, тогда вспомним ещё один народец из тех же времён, когда существовал военный путь из варягов в греки. Как ни странно, но и у этого народа есть и русское, и своё, народное название. Мы, русские, называем этот народ венграми, а они, венгры, называют себя мадьярами. И сколько они себя помнят в Венгрии, а там они тысячу сто с небольшим лет, они себя называют только по–мадьярски. Но в Киевской Руси и тысячу лет назад, и по се два дня венгров называют уграми, а их страну – Угорщиной. И, пожалуй, сегодня киевские русские уже забыли, кем были для них угры и почему они так их величали. Но об этом помнит русская речь, где угрями именую такое неприятное и болезненное явление на лице, как прыщи. И тысячу лет назад, и сегодня венгры – наши соседи. Но сегодня венгры – это европейский народ, а тысячу лет назад они были полудикими кочевниками с приуральских степей со всеми отсюда вытекающими свойствами. По сути это были очень неприятные и непредсказуемые как прыщи соседи. И таковыми они были для всей Европы до тех пор, пока французский король Карл Великий не собрал войска этой Европы под свои знамена. Общими усилиями европейцев полудикие пришельцы были разбиты. При этом около ста тысяч венгров были взяты в плен. Всем им обрезали уши и отпустили домой. Для венгров и сегодня это самое большое поражение в их истории, но с тех пор они перестали разбойничать и занялись сельским хозяйством. Тем не менее, русское название у них осталось ещё с того времени, когда и для русских венгры тоже были врагами. Именно поэтому русские называют их венграми, т.е врагами, а украинцы – уграми, что то же самое, потому что корень у венГРов тот же, что и у уГРов. Этот же корень – и у ГРеков, и у ваРяГов.
Следовательно, и греки, и варяги – тоже враги. Стало быть, путь из варягов в греки – это путь из огня да в полымя.
Ничего себе, путь!
А каковы наши филологи вместе с историками?

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

политическая экономия
Лекция 7
ТРУД И РАБОТА
Есть вопросы, которые никто не замечает. Неспециалисты не замечают потому, что это как бы не их ума дело, а специалисты потому, что у каждого из них – свои вопросы. В политической экономии тоже есть такие вопросы. И один из них – это вопрос о том, какая разница между трудом и работой. От каждого – по способностям, каждому – по труду, гласил один из лозунгов коммунистов, строивших социализм (тоже ведь парадокс). Но по труду ни от коммунистов, ни от капиталистов никто не получал и не получает. Все получали и получают по работе. И получают заработную плату, т.е. плату за работу. Причём эту плату получают и рабочие, и служащие. Труд же оценивается иначе, не в денежных знаках. И за труд обычно не платят, а награждают. Следовательно, есть разница между трудом и работой. Но политэкономы её не видят. Для них основным, научным понятием и даже категорией является труд, а работа – это бытовое, ненаучное понятие, которое невежественными в политической экономии рабочими и служащими употребляется вместо этой категории.
Такое, прямо скажем, наплевательское отношение политэкономов к работе связано прежде всего с тем, что они не знают, ни что такое работа, ни что такое труд. Не последнюю роль в укреплении этого отношения сыграл и главный критик политической экономии – Карл Маркс, который в своей работе “К критике политической экономии” тоже не видел разницы между трудом и работой. И хотя в “Капитале” он уже видел эту разницу, а Энгельс в своей “Диалектике Природы” посвятил ей отдельную главу, политэкономам всё это уже не помогло. Как, впрочем, не помогла им и вся Марксова критика политической экономии, которая ставила своей целью не улучшение политической экономии как науки, а её уничтожение как идеологии.
У нас есть возможность выяснить, кто ближе к истине – критик политэкономов или политэкономы. И мы эту возможность не упустим не столько ради Маркса, сколько ради самих себя.
Начнём с работы. Шибко грамотные экономисты настаивают на том, что это понятие возникло в среде инженеров–механиков. Эти специалисты имеют дело с силами, совершающими работу, и эту свою механическую работу они навязали всему русскому народу и вообще всему прогрессивному человечеству. Но первый пристальный взгляд на существительное “работа” уже открывает нам то, что “работа” – не от инженеров–механиков, а от рабов. То есть работа – это деятельность раба. Но в чём её суть?
Чтобы узнать суть работы, надо её покрутить в голове. В итоге получим, что работать – значит, брать. Отсюда бортник, собирающий мёд – то же самое, что работник, собирающий мёд. Но отсюда же видно, что работник – это не просто биоробот, он не просто берёт, что попало, а ещё и ходит, ищет, выбирает. И даже если он не ходит и не ищет, а просто сидит и выбирает из многих решений лучшее, то и в этом случае он не перестаёт быть работником. В этом случае он становится хорошим, современным работником. Инженером, по–французски, или изобретателем, по–русски.
“Но это же работник умственного труда”, – выдаст свою традиционную галиматью прославленный, заслуженный, удостоенный и остепенённый политэконом. И чтобы он запнулся раз и навсегда на своём умственном труде, ему стоит посоветовать вытащить своё натренированное в письменных баталиях тело из–за стола, вынести его из кабинета, пронести мимо автомобиля к лопате, спросить у знающих людей, что такое траншея, и покопать от забора и до обеда. Если у него действительно что–нибудь получится выкопать, то тем самым ему удастся соединить воедино не только время с пространством, но и умственный труд с физическим. Умение, в том числе умение копать, – от ума, господа политэкономы, прости, Господи.
Теперь – за труд, товарищи.
Труд – от Руды. Так звали Землю в доисторические времена за то, что она родила. Позже её
стали звать Родиной по этой же причине. А почему она превратилась в Землю, никакая наука
сказать не может. Только наша. И она скажет, но позже. Сейчас же мы выясним, что значит Т
в ТРуДе.
Т – значит, Тея. Сегодня самостоятельно это существительное уже не встречается, но оно
встречается связанным в затее. Ещё оно встречается в украинской речи, причём
самостоятельно, но звучит более звонко – ДиЯ. В этом, более звонком, виде, но опять в связке,
мы видим его в словах “дееспособный”, “деепричастие”. От него же происходят
существительные “действие” и “дело”. И вот как раз ДеЛо нам и нужно, поскольку Земля
очень хорошо сочетается именно с ним, с Делом. В итоге получается Земледелие. И это –
буквальный перевод существительного “Труд” на современный русский язык. Русский
перевод, а не политэкономическое определение. И чтобы политэкономы, а попросту говоря,
экономисты не обвиняли нас в напраслине в их адрес, сравним их научное определение труда
с нашим буквальным переводом и посмотрим, что глупее.
Труд, – читаем в справочнике экономиста, – есть сознательная деятельность людей,
направленная на удовлетворение их насущных потребностей. Это определение может быть и
повитиеватей, но суть у экономического определения точно такая же, как и у любого другого
определения любой другой науки. Эта суть именуется философами подменой понятий. Как
таковую, подмену понятий философы отвергают, но почему–то не замечают, что всякое
определение – это чистейшей воды подмена понятий. Именно поэтому Энгельс в
подготовительных работах к “Анти–Дюрингу” написал, что определения ценности для науки
не имеют. Понятия надо не определять, а раскрывать. И в другом месте написал, как надо
раскрывать понятия. Но до учёных, в том числе философов и пролитэкономов, сие не дошло
по се два дня, что однозначно указывает на пользу этих наук для развития научного
сознания.
Но вернёмся к определению труда. Все эти словечки “сознательная”, “направленная”, и даже
“людей” – это дополнения к главному определяющему слову – к деятельности. Все эти
словечки определяют понятие деятельности. Она и сознательная, и людская, и направленная
и т.д. То есть все они говорят о деятельности, а не о труде, и поэтому мы их опускаем, считая,
что с деятельностью нам и так всё ясно. В итоге получаем: “Труд – это деятельность”. Чем не
подмена понятий?
А на самом деле что такое труд? Это не просто деятельность. Это Земледелие. То есть это
деятельность, связанная с Землёй. Но не любая деятельность на Земле.
В начале пятой главы первого тома “Капитала” Маркс пишет: “Труд есть прежде всего
процесс, совершающийся между человеком и природой...” Человека Маркс понимал как мир
человека, общество, государство. Всё это одним словом – народ. Отсюда Труд – это единство
Природы и Народа. И в таком виде Труд, конечно же, ценности не имеет. Тут Карл Маркс
попал в десятку. Ну, а наши глупышки политэкономы своей сознательной деятельностью –
пальцем в небо.
Деятельность раба есть работа, деятельность девы есть дело. Труд же – это деятельность
народа. Но не общественная деятельность. Тут Карл Маркс ошибся, потому что не знал
русского языка. Где нет знаний, там и гениальность – плохой помощник.
Теперь – о Земле. Земля – от семьи. Остряки шутят, что семья – это семь “я”, но семья – это семя.
Семья как семя – это патриархальная семья. Мать не даёт семени, она даёт род, от которого –
Руда. Отец же даёт семя. От него – и семья, и Земля. И он – хозяин на Земле, хотя вообще не хозяин, и он – её бог и царь, хотя и не царь. И возделывает Отец Землю как своё семя. И уже довозделывался до экологических катастроф. А до чего ещё можно довозделываться при таких патриотических науках?
В заключение покажем место труда и место работы. Для наглядности.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУЖБА РАБОТА ПРИЕМ СПОСОБ

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

политология
Лекция 8
РУССКИЙ ПАТРИОТИЗМ
Русский патриотизм – это глупость в квадрате. Во–первых, патриотизм – это итальянское, а не русское, отечество. Во вторых, русский – значит, родной, материнский. Поэтому и русское отечество – это материнское отечество, что, конечно же, вряд ли. Русский материализм – это ещё куда ни шло. Но такого как раз и нет. Да и не нужен он “русским патриотам”.
А что же им нужно?
Славное отечество. Русь, Россия, Родина – всё это женское, материнское потому, что
происходят Русь, Россия и Родина от Ц, как звали когда–то мать. Раздвоившаяся Ц породила
СеТь, которая, потеряв Ть, дала оСь. От оСи ведёт свою родословную сказочная страна Оз,
которая сегодня уже звучит как Азия.
Теперь понятно, в какой стране был матриархат? А ведь он и сейчас есть там. У живого Древа
Жизни должны быть живые корни. Это надо крепко усвоить историкам, привыкшим иметь
дело только с мертвечиной.
СеТь, присоединив Н, превратилась в СТаН. Отсюда – Казахстан, Пакистан, Туркменистан,
Узбекистан и прочие станы и страны. И совершенно естественно, что все станы – в Азии.
Азия зияет, как рана. Иначе говоря, рано зияет. Поэтому Азия – она же Заря. Восток то есть. И
этот Восток, как видим по названию, был когда–то нашим, русским, родным.
Теперь уже можно поговорить и об Африке. Всё, что нам могут сказать географы о ней, так
это то, что Африка – чёрный континент. А мы сейчас узнаем, почему этот континент – чёрный.
Но начнём не с Африки, а как бы издалека. С Афродиты. И это начало вполне логично, ведь
Афродита, как утверждают мифы Древней Греции, это – дочь Утренней Зари, о которой мы
только что вели рассказ, и её имя созвучно с названием чёрного континента. Но что оно
значит?
При некотором умении различать различимое можно заметить, что это слово состоит из двух
слов – Афро и Дита. Дита – это Дитя, т.е. дочь. Дети вообще – это девочки. Мальчики – не дети,
а ребята. Ну, а Афра – это же ФаРа. Сегодня фара – это лампа по–французски. У греков
Фаросом называли маяк. Наконец, у древних египтян фараоном называли царя. И скорей
всего, Афродита – это дочь царя, а не лампы или маяка. Одним словом, царевна. Но в силу того, что царь – это сегодня мать, дитя матери – это девушка. И Афродита – девушка, и царевна.
В свете сказанного Африка – это просто маленькое царство. Но на самом деле не всё так просто, как кажется. Фара, от которой – фараон, при некотором развитии звука Ф даёт нам ПиР, что на греческом значит огонь. Фара, правда, означала не огонь, а свет, потому что фараон –
значит, светлый или святой, но между огнём и светом – прямая связь. Тем более, что Ра – это
Солнце. От Ра – русские ЯРыЙ, ЯРоСТь, ЯРКиЙ, РьЯНыЙ. Стало быть, Африка – значит,
Солнечная. Или – полуденная, поскольку полдень на украинском значит юг. Потому и чёрный
на ней контингент. От ЗаГаРа.
Выходит, и Африка – русская страна. А почему бы и нет?
Поднимемся немного на север, к Средиземному морю, и найдём там остров Крит. Чудо, а не
остров. Какая у него история! Но для нас главное сейчас – название. Что значит, Крит? Оно
означает уКРыТие. Или КРеПоСТь. Значит, и сам остров, и его доисторическая культура –
русские. А говорят, нет русских следов... От Крита – Керчь. Стало быть, и Крым был русским.
Да ведь и название у него – русское: уКРоМный. Уютный то есть. И здесь уже грех забыть
Сократа. Он ведь – с Крита. Критянин он, наш Сократ. Наш он, Сократ, русский.
Русь, Россия, Родина пошли не совсем от Ц. Они пошли от Ф. По–английски это так и звучит:
оФ, т.е. из. Оттуда есть–пошла земля русская. Из Африки. Так что Россия – родина слонов. И
кто смеётся над этим, тот – патриот. Нерусский тот. Тот – турок . Так на Украине звучит
дурак. Может быть, этот патриот и шибко умный, но – турок. Ведь ни бельмеса не понимает
по–русски. И сколько у нас, на Руси, турков? Не перечесть.
На той же Украине о птицах, улетающих на юг, говорят, что они улетают у вырий. В
языческих сказаниях упоминается счастливая страна под названием Ирий. Очевидно, что
птицы как раз туда, у Ирий, и летят. А так как они летят на юг, то легко сообразить, где тот
Ирий. Но стоит нам опустить первую гласную, а вторую чуть–чуть изменить, как Ирий
превратится в библейский Рай, который сам собою вопие, что он – на юге, поближе к Солнцу,
к Ярилу, просто к Ра. К сожалению, это – глас вопиющего в турецкой пустыне. Турков там –
хоть отбавляй, а русских – нету.
Господа! В России нет русских. Россияне – пожалуйста, а русских – нет. Ну, не парадокс ли,
господа политологи?


5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

родная речь
Лекция 9
ИМЯ И ФАМИЛИЯ
Казалось бы, что может быть парадоксального в имени? Но, оказывается, и в нём – всё то же самое. То есть имя тоже на самом деле – не имя. Да и фамилия совсем не фамильная. И вот с неё–то мы и начнём.
Фамилия у англичан – это семья. Но слово “фамилия” – французское. У французов фам – это женщина, а лия или лье – это путь или линия. Отсюда фамилия – значит, женская линия. Или женский род, женское племя. Но уж никак не семья, потому что у женщины сегодня нет семьи, как нет и семени. И семья, и семя – у мужчины. Вот почему фамилия – не семья. Но её существование указывает на то, что когда–то всё было иначе, когда–то был матриархат. И язык это состояние сохранил до наших дней.
У украинцев нет слова “фамилия”. Вместо него у них – призвыще, т.е. прозвище. Но прозвище – это дурное слово. На самом деле прозвище – это кличка. Казалось бы, какая разница? Но кличка – от лика, а прозвище – от зова. В зове – знание, а в кличке – лик, лицо, личность. Иван – это кличка, потому что Иваном кличут, а Иванов – уже имя, потому что чей–то, чьё–то ИМУщество.
А почему кличут Иваном или там Петром? Дали такую кличку? Или так назвали? Ни то, и ни другое. Иваном прокляли. Кличка и есть проклятие. Обещание “Я тебя прокляну!” означает, что я тебе дам такую кличку, что не возрадуешься.
В свете сказанного кличка – это вещь условная, искусственная, выдуманная, хотя подчас и остроумная. Вот, например, меня кличут Николаем. В переводе с греческого Николай – это победитель народов. Но какой я победитель? И каких народов? Так меня кличут, хотя на самом деле я и не такой. Да никто и не думает о том, что на самом деле значит кличка. А вот – собачья кличка: Кабыздох. Хорошо, что собаки её не понимают буквально. Клички есть и у других животных. Проклинаются и стихийные бедствия. Например, цунами или смерчи. Есть клички и у городов, и у сёл, у морей и рек, полей и лесов, гор и скал. У всего и у всех могут быть клички. Но могут быть и имена, и названия. Как отличить имя от клички, мы уже сказали. Именуют имения, а кличут лики. Наконец, зовут азы. Но зачем всё это нужно знать?
Всё это нужно знать затем, чтобы не путать наши беды с нашими достижениями. В науке эта путаница проявляется как признание отрицательных результатов. Отрицательный результат – это беда для науки, потому что он отрицает учёность тех, кто его не смог предвидеть и предотвратить. А учёные утверждают, что отрицательный результат – тоже результат, тоже своего рода достижение.
Учёных можно понять. Их ведь никто не учил различать имена и клички, звания и знаки. Всё это у них, как и у всех остальных, на уровне ощущения языка, на уровне интуиции, в глубине сознания, но не на поверхности совести. В силу этого учёные наши какие–то недоученные. Это их беда, и пусть они обижаются, пока не надоест. А потом пусть возьмутся за нашу науку.
Кличка, как ни странно, от ока. В истинной науке всё странно, как заметил Карл Маркс, потому что за внешней видимостью вещей она открывает их суть. Око намекает на то, что кличка – это некоторое представление оку или глазу. И оказывается, что в русском языке все существительные делятся на два ряда или рода. Один род – это представления, т.е. такие сведения, которые можно представить себе и другим. Например, дерево. Каждый представляет себе своё дерево, но это – дерево. А теперь представьте себе любовь! Или истину! Возможность тоже непредставима, потому что всё это, как и многое другое – понятия, которые только понимаются. Понятиями и являются имена. И если с этой высоты посмотреть на наши “имена” и “фамилии”, то окажется, что многие из имён – это клички, а многие из кличек – имена. Но всё это – сведения о нас, всё это – информация. И как таковая, вся она перепутана и условна.
То же самое – и в мире вещей. Там тоже – смесь понятий и представлений, кличек и имен. И такой же винегрет – в головах моих родных и близких земляков и землячек. Точнее, хаос и мрак. И ничего, живём. А некоторые из нас даже очень неплохо устроились в этом идиотизме. Но и самым крутым бесам или боссам мрака далеко не всегда сладко. По своей сути они всего лишь маменькины сынки, поэтому любая ведьма в состоянии запудрить им мозги, если она ведёт себя как вождь, вежда, ведунья. И всякий бес способен завести за Можай любого, если тоже разыграет роль вождя или отца, т.е. матери. Через это народы Земли проходили уже не раз, и не два. И ещё не раз, и не два пройдут, если не научатся отличать имена и клички от знаний и званий.
Всемирный потоп в Библии – это сказка, в которой – намёк на словесный потоп. Человечество уже захлёбывается в мутных потоках информации, и выход у него тот же, что и у библейского Ноя: взять свой ковчег, т.е. череп, и погрузить туда каждой твари – по паре. В этот ковчег, который у каждого ноя и у каждой яны – на плечах, вполне поместятся все твари по паре. Можно поместить их и в искусственный, электронный ковчег, но опять же только по паре. А для этого всех тварей нужно назвать. Имена и фамилии не годятся, поскольку под одними и теми же именами и фамилиями могут быть разные твари, а под разными именами и фамилиями – одни и те же. И поди – разберись потом, что там, в ковчеге, кроме воды. Конечно же, надо знать, как размещать пары тварей и растений в ковчеге или в компьютере. В Библии об этом – всего лишь два слова: Древо Знаний. Но у нас – значительно больше.

БЫТ СТАН ЗОВ ЗОР КЛИЧКА ИМЯ ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ОБРАЗ ЛИЧНОСТЬ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ


5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

архитектура
Лекция 10
АРХИТЕКТУРА И СТРОИТЕЛЬСТВО
Cегодня между архитектурой и строительством довольно сложные отношения. Но в общем это как бы две противоположности. С одной стороны – архитектура как искусство, с другой – строительство как ремесло, с одной стороны строительство как процесс, с другой – архитектура как результат, с одной стороны архитектура – это замысел, с другой строительство как его воплощения. И так далее, поскольку здесь перечислены ещё не все отношения, которые видятся сегодня между архитектурой и строительством. Легко заметить, что эти отношения определяются пониманием того, что такое архитектура и что такое строительство. И можно подумать, что так было и будет всегда. Но как это ни странно звучит, было время, когда никаких отношений между тем и другим не было, поскольку было время, когда и архитектура, и строительство имели одно и то же значение. Более того, во все времена у них было и есть одно и то же значение. Менялось лишь понимание этого значения.
Что же это за значение?
Естественно, исходное или первоначальное, т.е. то, которое ещё не успело обзавестись
понятиями и представлениями. Это значение мы найдём в корнях наших слов. И начнём с
архитектуры.
Архитектура – это латинское произношение греческого слова. Древние римляне переняли
греческую архитектуру вместе с её названиями, но как это обычно и бывает при
заимствованиях, подстроили греческие слова под свою грамматику. И вот как это было.
У древних греков был архитектон. Его занятие называлось архитектоникой. У древних
римлян архитектон стал архитектором за счёт замены греческого окончания “–он” на
латинское “–ор”. При этом архитектоника стала архитектурой.
Из сказанного следует, что исходным для архитектуры является архитектон. Кто это?
Архитекторы уверены, что “архи” – значит, “главный”, а “тектура” – значит, строительство. И лингвисты не спорят с тем, что архитектура – это главное строительство, а архитектор – это главный строитель. И это – всё, что могут сказать лигвисты об архитектуре и архитекторе. Точнее, об архитектонике и об архитектоне. А ведь это – лишь начало того, что можно и уже нужно сказать.
Лингвистам известно, что в древности гласные не писались. В свою очередь, согласные писались и справа налево, и слева направо. Отсюда – и древнее правило, согласно которому от перестановки слогов слово не меняется. С учётом указанных сведений “архи” может звучать как “хор”. Хор – это круг. Но может звучать и как харя, т.е лицо, которое тоже круглое. В свете сказанного архитектура – это, с одной стороны, личное, или как выражаются архитекторы, индивидуальное, а с другой – коллективное строительство. Будет с этим спорить хоть один архитектор? Конечно, нет. Значит, лингвистический подход к изучению архитектуры правильный и плодотворный. И в этом мы сможем убедиться ещё не раз.
“Хор” происходит от “хола”. В английском это – холл, в немецком – халле, в русском – зал, а в украинском – лёх. Таким образом, архитектура – это прежде всего строительство хоромов, т.е. помещений. Но не любых, а прежде всего хороших, т.е. больших.
Украинский “лёх” вырождается в русский “лог”. От этого “лога” – и логово, и голова. Выходит, архитектура – это прежде всего строительство дома, жилища. Но не любого, а главного, для головы. Но не только.
От греческого “архи” происходит латинское “рацио”. От латинского “рацио” происходит русский “разум”. Отсюда архитектура – это разумное строительство. Что такое “разумное строительство”?
От латинского “рацио” происходит русское прилагательное “рачительный”. Отсюда разумное строительство – значит, строительство рачительное, а художественная провокация “Красота требует жертв” – это откровение, по сути запрещающее прожорливую красоту в архитектуре, но понимаемое с точностью до наоборот.
Латинское “рацио” наоборот – это царь. Царь – та же старь. Отсюда архитектура – это не только главное, но и старое строительство. Старое – не значит, дряхлое или ветхое. Старое – значит, зрелое. Отсюда архитектор – это не обязательно главный, но обязательно зрелый строитель.
“Царь” – от “цели”, а “цель” – то же “лицо”. Ещё не так давно лица были только у женщин. У мужчин были бороды, поэтому они – брадаты, т.е. бритты, как называют себя английчане. Иначе говоря, братья. С учётом всего этого личное или индивидуальное строительство, как ещё расшифровывается архитектура, – это царское или женское строительство. Царь – она же мать, а мать – она же дама, которая дома. Отсюда архитектура – это домостроение, т.е. строительство домов. Промышленное строительство – это и не архитектура вовсе.
И, наконец, о форме настоящей архитектуры. Если “архи” прочитать наоборот, т.е. как “хари”, а затем поработать с гласными, то получим “хор”, который означает круг. Если после этого мы звук “х” произнесём чуть звонче, т.е. как “ш”, то “хор” станет “шаром”. Всё это однозначно указывает на то, что настоящая архитектура – круглая, шарообразная. И в подтверждение этому – земной шар, наша общая мать и наш общий круглый дом.
Теперь – о тектоне.
“Тектон” происходит от существительного “тэхнэ”, от которого происходит и слово “техника”. “Тэхнэ” понимают как искусство, но от этого греческого “тэхнэ” происходит русское “тесание”. И надо бы сказать, что в те далёкие древние времена тесать было не так просто, как сегодня. Особенно каменным тесалом. Да других ведь и не было даже в бронзовом веке. Пил тогда ещё не было и в помине, поэтому всё тесалось. Точнее, поначалу тесалось только дерево. И то, что при этом получалось, называлось тёской. От этой тёски и пошла наша современная доска. Сегодня это – простой пиломатериал, а в древности тёске цены не было, поэтому при переездах наши предки бросали дом, но дверь из тёсок забирали с собой. Очёнь трудоёмкой была эта вещь. Поэтому и техник, т.е. тесальщик, пользовался у древних особым уважением, что и отразилось в его звании: архитектон, т.е. her тектон, как сказал бы германец, сэр тектон, как сказал бы англичанин, сир тектон, как сказал бы француз, и наконец, царь тех или старатель, как сказал бы и до сих пор кое–где сказывает русский. Правда, русский сегодня говорит не “старатель”, а “строитель”, но суть–то – одна. И она – в том, что строитель и архитектор – одно и то же, только с разным звучанием. Следовательно, и строительство с архитектурой – одно и то же. Но что же? Не тесание же?
На этот вопрос мы найдём ответ в существительном “строительство”. Оно – от “строителя”.
Строитель – это, во–первых, стар, а во вторых, тель.
Стар – то же, что и царь, а царь – это цель. И лицо, но остановимся на цели. Особенностью цели является то, что она цела. Пока цель – цела, а как перестала быть целью, то уже и не цела. И если теперь в строителе заменим “стар” на “цель”, то получим, что строитель есть целитель, т.е. тот, что делает целостность. И попробуйте с этим поспорить. А лучше сходите на строительство дома как цели и посмотрите, как его лепят из кусочков, называемых кирпичами.
Нетрудно заметить, что греческий архитектон напрямую происходит от русского целителя.
На первый взгляд венгерский ыпитыс далёк и от целителя, и от архитектона. Тем не менее,
“ып” у венгров значит “целый”, а “ыпит” – значит, строит, т.е. делает целым. И что самое
удивительное, этот суффикс “–ит” – такой же, как и у русских, и означает то же самое, т.е.
действие.
Но мы пока что не сказали ни слова о зодчем. До итальянской архитектуры у русских было
зодчество. И сегодня выдающихся архитекторов именуют зодчими. Почему? Что значит,
зодчий?
Зодчий, как ни странно, от зада. Парадоксально? Но это ещё не всё. Зад – это не место, а
вещество. Сегодня это вещество именуют глиной, а раньше его называли зъд или зд. Отсюда –
и ЗоДчий, и Здание, и соЗиДатель, и соЗиДание.
Но почему ЗаД?
ЗаД – это очень звучно. Менее звучно – сед. По–русски это то место, на котором сидят. Ещё
менее звучно – сит. Это то же самое, что и сед, но по–английски. И, наконец, последнее, во что
можно превратить ЗаД – это Ц, т.е. мать. А зад или сед – это главное, что отличает её от
прочих соплеменников.
А глина откуда?
Глина очень походит на кал. И не случайно у китайцев глина звучит как каолин. И у русских
глина звучала раньше как ГВНо. Так она и сейчас звучит. И вот теперь возникает вопрос: из
какой глины был создан Адам? И из глины ли? Может быть, из гнили?
Зодчий знает ответ. Адамы, а проще говоря, дома созидались из зада. Или даже из сада.
Глина – это ведь осадочная порода, как скажет геолог. А русский скажет – сад. И не ошибётся.
Отсюда – посад, т.е. постройка. Постройка из зада. Но сегодня вряд ли найдется такой
русский, который бы сказал, что из глины строят. Из глины лепят. А раньше лепили из зада. И
получался великолепный зад. Если, конечно, получался. И лепился этот зад для попы.
Смешно? Тем не менее. Ведь именно так величали когда–то маму: попа. От попы – поп. А
откуда же? А со временем попу стали именовать задом, потому что первоначально зад
именовали попой. Шли в дом, а говорили – к маме. Шли к маме, а говорили – в дом. Вот так и
слились мама и дом, а также попа и зад. И это очень важно, поскольку в этом примере мы
видим одну из причин того, как образовывались синонимы.
Итак, в добиблейские времена дома лепили из г... Ну, Вы понимаете, из чего. И как называли
тогда зодчих? Если Вы думаете, что так и называли, то глубоко ошибаетесь. Причём, не
только в этом. Во–первых, то, из чего лепили дома, называлось пелос. Или лепос, поскольку
от перестановки звуков значение не меняется. Возьмите аккорд, переставьте в нём звуки и
убедитесь, что это – истина. Во вторых, то, что лепилось из пелоса, как до сих пор говорят
греки, было не столько домом, сколько палатой. Палаты потому палаты, что они – из пелоса.
Это ведь так естественно! Наконец, в третьих, тот, кто лепил палаты из пелоса, назывался уже
не просто каким–то отвлечённым строителем, а лепником. Или – плотником. А как иначе?
Иначе ложно.
У нас сегодня плотник – с топором. Но топор ли это? У украинцев это – секира, и это
правильно, поскольку она сечёт и косит, как коса. А топор – это то, что порет, топор – это
потрошитель. И скорей всего это – серп, поскольку “с” равно “т”.
Плотник, как мы уже выяснили, от пелоса. Но не только, и даже не столько. От пелоса скорее
лепник, т.е. штукатур, по–немецки. А плотник – от плота, который, в свою очередь, – от пола.
Или от пали. Паля – это такая большая палица. Иначе говоря, полено, а то так и бревно (П
переходит в Б, а Л – в Р).
Вот, оказывается, как устроено всё у русских строителей. Всё – на своём месте и всё
предельно точно и определённо. Плотник – это древний архитектор, лепник – глиняный зодчий,
строитель – это царский деятель. И архитектура у русских – вполне определённая: хоромы,
строения, палаты, сооружения, здания, дома. Она вся какая–то материальная, приземлённая в
отличие от прочей, заоблачной. К сожалению, она такая только в прошлом. В настоящем она
вообще нерусская. Одним нематерным словом, архитектура.

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

технология
Лекция 11
ДИАЛЕКТИКА МАШИНОСТРОЕНИЯ
Величайшим достоинством человека философы считают его умение абстрактно мыслить. Абстракции, писал В.И.Ленин в “Философских тетрадях”, если они не вздорные, не зряшные, отражают действительность глубже, полнее. Философы идут дальше и утверждают, что наиболее глубоко и полно отражают действительность самые абстрактные, самые общие понятия – философские категории. К сожалению, это не так.
Наиболее абстрактными и при этом самыми общими в мышлении являются местоимения. И если бы всё было так, как утверждают философы, то как раз местоимения и отражали бы действительность лучше всего. Ведь что может быть полнее местоимения “Всё”? Но, с другой стороны, что может быть более неопределённым, чем местоимение? Всё – это всё белое или всё мокрое? Всё идеальное или всё реальное? То же самое относится и к прочим абстракциям, то есть их полнота и глубина обратнопропорциональны их точности и определённости. Это заметил уже Гегель, который в своей “Науке логики” прямо пишет, что познание идёт от конкретного к конкретному, от содержания к содержанию. Его ученик Карл Маркс решил вообще отказаться от абстракций, рождающихся только в голове, и перейти к изучению конкретных вещей, наблюдаемых в материальном мире. В этом, по сути, и был весь материализм Маркса. “Философы во все времена лишь объясняли мир, но суть дела состоит в том, чтобы изменить его”, – писал он в “Тезисах о Фейербахе”. Но как поняли Маркса философы? Они его поняли, конечно же, по–своему, потому что отказ от абстракций для философа равносилен отказу от самой философии. Ну, что такое философия без своих категорий? Например, без категории всеобщего. Или бесконечного. Но и с Марксом шутки плохи. Он ведь прижал философов к стенке своим изменением мира. И они таки нашли выход, представив переход Маркса от абстрактного мудрствования о мире к его конкретному изучению как метод восхождения от абстрактного к конкретному. Этим философы убили сразу двух зайцев. Во первых, и философию сохранили в том же виде, т.е. в виде отвлечённого от жизни мудрствования, и, во вторых, показали, что они тоже не глупее Маркса, поскольку его методом они тоже владеют.
Не владеют философы методом Маркса! Они имеют своё, философское понятие об этом, но это – не метод Маркса. Главное, что есть в марксизме, философам всего мира осталось недоступным. Об остальных мыслителях и говорить не будем.
Как же так? Как получилось, что самые мудрые из смертных так оплошали?
Ответ тоже довольно простой. Главная причина в том, что свой метод Карл Маркс нигде не
описывал. Он лишь заметил, что его метод такой же, как и метод Гегеля. Но и Гегель свой
метод нигде не описал. Вот и пришлось философам гадать, что такое материалистическая
диалектика. Ну, и дали маху. С кем не бывает? Но Маркс не стал описывать своё главное
достижение не потому, что хотел подсунуть свинью философам. В своей глупости
профессиональные мудрецы, из ложной скромности именующие себя любителями, виноваты
сами. Маркс не стал описывать свой метод по двум причинам. Во–первых, потому, что его
метод такой же, как и метод Гегеля, а метод Гегеля Маркс описал. Где – пусть укажут
философы. Во вторых, метод Маркса описал Энгельс. Таким образом, гадать об этом нечего.
Но понять и принять метод Маркса – значит, похоронить и отпеть философию, потому что
материалистическая диалектика на всём и во всём видит печать неизбежного падения, как
писал Маркс, и не нуждается ни в какой философии, стоящей над прочими науками, как писал
Энгельс. А философы не настолько глупы, чтобы рубить сук, на котором сидят. Но и не
настолько умны, чтобы “свести счёты со своим философским прошлым”, как Маркс и
Энгельс. Вот и вляпались.
Нет, но может быть, философы правы? Может быть, действительно есть такой метод
восхождения от абстрактного к конкретному? Может быть, это Маркс лопух?

х х х
Академика Льва Николаевича КОШКИНА называли философом техники. Это звание, скорее всего, он получил потому, что при создании теории машины применил диалектику. А диалектика, как принято думать, – это предмет философии. Но сегодня Л.Н.Кошкин забыт, а его теория машины не повлияла ни на философию, ни на машиностроение, хотя эта теория – вполне конкретный пример восхождения от философии к машиностроению. Почему?
Причина первая. Философы не поняли, что сделал Лев Николаевич. Им показалось, что академик совершил восхождение от абстрактных категорий философии к конкретным понятиям машиностроения. Академик исходил из сущности машины. Как известно из философии, писал он, сущность – это отношение противоположностей. Ну, чем не абстракция? Чем не философия? А дальше академик пишет, что, исследовав сотни технологических процессов, он заметил, что всё разнообразие технологических функций машины сводится к сочетанию всего двух действий – перемещения и обработки. Между этими действиями существуют различные отношения, но как показали исследования Кошкина, этих отношений всего четыре. Прежде всего, прямое противоречие, затем согласие, а между ними – дополнительность и причинность. Прямое противоречие – это, конечно же, борьба, а согласие, которое ещё именуют единством – это, естественно, покой. Как видим, это почти философия, но несколько больше, чем философия. По Ленину, между противоположностями существуют борьба и единство, а здесь мы видим ещё дополнительность, открытую физиком Нильсом Бором, и причинность, забытую философами. И если с Лениным можно спорить сколько душе угодно, то с машиной не поспоришь. Она не возражает, а действует. Причём действует конкретно.
Дальше академик Л.Н.Кошкин заметил, что каждому виду отношения между перемещением и обработкой соответствует определенное взаимодействие между инструментом и предметом обработки, или между орудием и материалом. Так, борьба характеризуется точечным взаимодействием орудия и материала, покой – объемным, причинности свойственно линейное взаимодействие, а дополнительности – поверхностное. И если посмотреть на эти виды взаимодействия, то окажется, что здесь мы имеем известный из математики набор формобразующих элементов: точку, линию, поверхность и объём. Этих элементов действительно всего четыре, ни больше, ни меньше, и всё многообразие форм нашего мира состоит только из этих четырёх составляющих.
В философии, конечно же, об этом – ни слова ни до открытий Кошкина, ни после него. Философам эти открытия как–то и ни к чему. Они ведь не строят машины, они не перестраивают этот не самый лучший из миров. Но зато и их философия гроша ломаного не стоит для строителей и перестройщиков. И хотя философы поспешили назвать машиностроителя Кошкина философом точно так же, как и социолога Маркса, и тот, и другой своими открытиями лишь разрушали философию, лишь выявляли и подчёркивали её беспомощность, её духовную нищету. Но там, где они оставались на почве философии, они получали философские глупости.
Стараясь не противоречить философии, Лев Николаевич назвал причинность единством, так как в философии причинность как взаимозависимость отсутствует. Ну, а то единство, которое на самом деле покой, он назвал отсутствием взаимодействия. Здесь он уже отошёл от философии, где всё же понимают, что между противоположностями не может не быть никакого взаимодействия. Но философы почему–то не поправили машиностроителя. Видимо, решили, что ему виднее. Не поправили машиностроителя и математики, когда он вслед за точечным и линейным взаимодействием между орудием и материалом назвал объемное, а не поверхностное. Промолчали и филологи, когда после объемного взаимодействия академик поставил взаимодействие объемом, хотя с точки зрения словесности объемное взаимодействие и взаимодействие объемом – одно и то же. Ни один из этих абстрактных специалистов не помог машиностроителю Кошкину: у нас не принято вмешиваться не в своё дело. И в конечном итоге он совершил свою роковую философскую ошибку, которую философы так и не заметили. Академик решил, что когда орудие с материалом взаимодействует объёмом, а между перемещением и обработкой нет никакого отношения, то никакого формообразования не происходит. Например, в электропечи электромагнитное поле нагревает материал во всём его объёме, но при этом форма материала не меняется. Так решил академик. И решил поверхностно, отвлечённо, поскольку не заглянул вглубь нагреваемого материала, где увидел бы, как под действием электромагнитного поля разрушаются связи между атомами в кристаллической решетке.
Эта ошибка оказалась роковой вот почему. Л.Н.Кошкин заметил, что при точечном взаимодействии орудия и материала производительность обработки самая низкая, при линейном – существенно выше, а при поверхностном – ещё выше. И поскольку он решил, что при объемном взаимодействии обработки нет, то и производительность при этом взаимодействии изучать не стал. Он чисто теоретически, т.е. абстрактно, отвлечённо он действительности, решил, что самая высокая производительность существует при поверхностном взаимодействии орудия и материала и дополнительности между перемещением и обработкой. Таким образом, он сам себе закрыл путь дальнейшего развития, а заодно – и путь дальнейшего развития машиностроения. И всё это – благодаря философскому, т.е. абстрактному, отвлечённому от действительности мышлению.
Справедливости и полноты ради надо добавить, что свою роковую ошибку академик Кошкин совершил не только благодаря философскому презрению к действительности. У него ещё была и философская предвзятость. Почему философская? Да просто потому, что другой не бывает. Предвзятость рождается как раз благодаря абстрактному мышлению. Сначала мыслитель абстрактно выдумает что–то, а потом уже смотрит, совпадает ли то, что он выдумал, с тем, о чём он думал. И если не совпадает, то он не думает, что плохо выдумал. Философ думает, что его теория верна, а несовпадения он просто не замечает. Причём не обязательно сознательно. У него такая защитная реакция – не видеть то, что не нужно видеть. Поэтому предвзятость можно называть и по–ленински, т.е. как субъективную слепоту. Именно это и наблюдается у академика Кошкин. Сначала он изобрёл роторный станок, а затем и роторно–конвейерную линию, где воплощается третий вид отношения между перемещением и обработкой и где инструмент (штамп или форма для литья) взаимодействует с материалом поверхностью, а затем разработал теорию машины, которая подтверждала его убеждение в том, что это – самая производительная машина.
Как избежать подобных ошибок? Не надо быть философом чего бы то ни было. Надо переходить от отвлечённых размышлений к строгим и точным построениям, от абстрактного – к конкретному, от философии – к науке. И дальше – к языку, а затем – и к человеку.

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

политическая экономия
Лекция 12
СРЕДСТВО ТРУДА И ПРЕДМЕТ ТРУДА
Одним из парадоксов словесности является то, что она оглупляет даже гениев. И яркий пример этому – Карл Маркс со своим “Капиталом”. Анализировать весь “Капитал” мы не будем, поскольку речь не о нём. Мы просто c его помощью покажем, как влияет словесность политической экономии на ход мыслей её критика.
“Труд, – пишет Маркс в пятой главе первого тома “Капитала”, – есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой ”. По сути это определение труда. Для современных учёных, привыкших к определениям и даже выросших на них, ничего странного в нём нет. Но для соратника Энгельса, который писал в подготовительных работах к “Анти–Дюрингу”, что определения для науки ценности не имеют, странно уже само определение как таковое. Почему же оно – в “Капитале”?
Ответ прост: Маркс не считал своё определение труда определением. Он ведь не определял труд, а раскрывал его. И раскрывал не как попало, а строго в согласии со своим диалектическим методом. При этом методе труд, как и всё прочее, рассматривается как отношение. Из того, что это – отношение, следует, что у него есть две стороны, которые как–то относятся друг к другу. В случае труда такими сторонами Маркс считал Природу и Человека. И именно поэтому у него получилось не открытие труда, а его определение. Ведь Человек здесь – для красного словца. На самом–то деле не Человек воздействует на Природу, а Народ. В силу своей гениальности Маркс это понимал, поэтому не счёл за труд объяснить, что он понимает под словом “человек”. Это не где–то вне мира ютящееся существо, писал он, человек – это мир человека, общество, государство. Остаётся лишь объединить общество и государство, чтобы получить народ. Но Маркс это объединение не совершил. Не совершили его и марксисты, не говоря уже об антимарксистах. Да и что о них говорить? Но почему Маркс в своём главном, капитальном труде своей жизни допустил такую непростительную с точки зрения его науки вольность?
И на этот вопрос есть ответ у самого Маркса. Правда, и у его учителя, Гегеля, тоже, но у него – отвлечённый, философский ответ. Гегель говорил, что у всего есть как внутренняя, так и внешняя диалектика. Ну, а его ученик заметил, что человек есть продукт не только внутреннего, генетического или родового, развития, но и взаимодействия со средой. У Маркса как у учёного во время написания им “Критики политической экономии” была преимущественно политэкономическая среда, среда политэкономической словесности. И под давлением этой среды Карл Маркс прогнулся, и это мы видим уже в “Капитале”. Мы ведь уже там не видим критики политической экономии. “Капитал” – это ведь так политэкономически!
Но вернемся к труду. Отбросив в сторону свой метод, Маркс порассуждал о естественных силах человека, о пчеле, о пауке, об архитекторе, а потом ещё раз вернулся к определению труда: “Простые моменты процесса труда следующие: целесообразная деятельность, или самый труд, предмет труда и средства труда”, Здесь уже более ясно просматривается метод Маркса: Труд есть отношение средств труда и предметов труда. И если теперь сравнить оба определения, то окажется, что абстрактный предмет труда – это Природа с её законами и материалами, а средства труда – это Народ со своей волей и своими правами. К сожалению, сам Маркс не сравнивает эти определения и не делает этих выводов, потому что он руководствуется не своим методом, а словами своих подопечных. В частности, словами Франклина о том, что человек – это toolmaking animal, т.е. животное, делающее орудия. И хотя Маркс видит, что рабочий “данное самой природой... присоединяет к органам своего тела, удлиняя таким образом, вопреки библии, естественные размеры последнего”, тем не менее вслед за политэкономами он отрывает эти удлинения от тела рабочего и рассматривает их как средства труда, “которые человек помещает между собой и предметом труда”. Здесь он уже путает человека и рабочего, поэтому критикует политэкономов за то, что они в человеке видят рабочего вместо того, чтобы в рабочем видеть человека. Согласно формальной логике, человек есть человек, а рабочий есть рабочий. И в рабочем видеть человека ничуть не лучше, чем в человеке видеть рабочего. В обоих случаях видится не то, что есть, не истина. В том числе не видится, кто такой капиталист и что такое – продукт труда.
У Маркса капиталист противостоит рабочему. Между ними – производственные отношения. Но как они называются? Трудом? Нет, поскольку у труда – свои, трудовые отношения между природой и народом. Производством? Но производством чего? Товара? Капитала? Прибавочной стоимости?
Вопросы, вопросы, вопросы. Но в данном случае это не те вопросы, на которые стоит отвечать. Как выразился Гегель, они из тех, которые никуда не годятся. А не годятся потому, что рабочий – это как раз то средство труда, которое размещается рядом с предметом труда. В свою очередь, капиталист к производству непосредственного отношения не имеет. В том числе – и к производству капитала. Первоначально, когда капиталисты ещё и не были до конца своих ногтей капиталистами, они как–то участвовали в производстве, будучи едиными в разных лицах. А потом дозрели и ушли от праведных трудов. И теперь лишь пожинают плоды, точнее, лишь потребляют продукты народного и природного труда в своё удовольствие.
Кто они, сволочи? Эксплуататоры? Буржуа? Подонки? Кровопийцы? Хищники? Стервятники? Да. безусловно, почти все эти определения подходят к капиталистам. Но как определения, т.е. приблизительно. И приблизительно потому, что все эти определения относятся не только к капиталистам. Те же буржуа, с французского, – это просто горожане, те же сволочи – это люд, который когда–то сволакивали к переписчикам населения. Капиталисты в этот люд обычно не входили. А вот подонков везде хватает. Хищники, кровопийцы, стервятники – это скорее ругательства. Остаются эксплуататоры, но кто у нас не эксплуататор?
Человек, если говорить строго, по–русски, – это червяк, а червяк – это чревко. Или чревце. В любом случае это тот, для кого производятся плоды труда. Человеческий труд – он ведь для человека, И не столько как процесс, сколько как результат. Капиталист, потребляющий плоды человеческого труда, поступает по–человечески. Посмотрим на нашу схему.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБОЧИЙ ПРИЕМ СПОСОБ


Точно так же и рабочий, принимающий участие в создании продуктов труда из предметов труда, не перестаёт быть рабочим от этого участия. Но выход у него вовсе не в том, чтобы экспроприировать у капиталиста плоды труда всего народа, поскольку это выход из рабочего в революционера–грабителя. И с таким рабочим капиталист будет бороться, если не глупец. У рабочего есть лишь один выход. Он, как всегда, находится там, где вход. Не хочешь быть рабочим – не будь им. А вот кем ты можешь стать, зависит не только от тебя, но и от всего твоего народа, от тех возможностей, которые он тебе предоставляет вместе с природой. Если этот народ в состоянии прокормить своих рабочих и служащих, обуть их и одеть, то они могут быть просто людьми. На Земле уже есть такой народ в Объединённых арабских эмиратах. Там люди работаю по желанию, а не по необходимости. И Карл Маркс ещё в юности, в 1844 году, писал о том, что сейчас мы живём в царстве необходимости, а наши потомки будут жить в царстве истинной свободы, где развитие человека путём гимнастики тела и ума станет самоцелью. Это царство, писал он тогда же, возможно лишь на основе крупной промышленности, основным признаком которой является автоматическое производство. Говоря современным языком, пролетариату может помочь лишь научно–техническая революция. Другие революции ему лишь вредят. Как, впрочем, и всему народу. Но отказ от революций не означает отказа от борьбы за свои права. И особенно – за свои владения.
Токарь – не придаток токарного станка, как это кажется идеологам рабочего класса. Это токарный станок – придаток токаря. И как таковой токарный станок по праву принадлежит токарю. Но как правило владеет токарным станком не он. Токарь им правит, поскольку так или иначе получил право им править, но владеть ему станком вроде бы и ни к чему. Но почему? Водитель автомобиля – это тоже правитель. Он тоже управляет автомобилем, имея водительские права. Но при этом очень часто он же и владеет автомобилем. Значит, правитель и владелец в одном лице – это возможно. Более того, опыт показывает, что только владелец заботится о своём владении. Правитель же только правит им. Коммунисты, в силу своей идеологии, не были властителями, поэтому они не заботились ни о чём и ни о ком, кроме светлого будущего. “Мы смело в бой пойдём, – пели они, – за власть Советов, и как один умрём в борьбе за это”. И умирали все как мухи, потому что отстаивать им было нечего и нечем, кроме своей правоты, т.е. правды.
Нищие рабочие, т.е. пролетарии, на латыни, тоже имеют только свои права на ту или иную работу. Формально или юридически ничем, кроме самих себя, они не владеют. Именно поэтому их отношение к чужой собственности или к чужому владению наплевательское. И это ещё хорошо! Бывает и хуже. Тогда чужое просто ломается или разрушается. Бороться с этим насильно можно лишь до тех пор, пока пролетарий сам малого стоит. Но современный рабочий – это не фунт изюму. При желании он один может нанести фирме непоправимый и при этом недоказуемый ущерб. И это желание вполне может возникнуть у работника, который никак не заинтересован в благополучии фирмы, если, например, его достали. Там, где такая возможность уже существует, с работниками делятся владениями. Они участвую в прибыли предприятия. А эта возможность существует на самых современных производствах. Выходит, совершенствование производства – это путь к уничтожению пролетариев. И как ни странно, но этот путь был указан совсем молодым ещё Карлом Марксом, который был не за пролетарскую революцию, а за научно–техническую. И ведь в этом он не устарел до сих пор!
5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ
техника
Лекция 13
ГУМАНИЗМ И ТЕХНИЦИЗМ
В то время, как философий как бы две (материализм и идеализм) и они враждебны друг другу, наука представляет собой единое дерево с ответвлениями или отраслями. Как и в философии, в науке тоже есть раздвоение, но в отличие от философии раздвоение в науке не случайное, а деревообразующее. Сначала от ствола отходят две ветви: естествознание и обществоведение, затем каждая из этих ветвей тоже раздваивается. Естествознание делится на фундаментальные и прикладные науки, а обществоведение – на политическую экономию и социологию. Есть и другие варианты древа науки, но, к сожалению, пока что все они – чисто условны, поскольку сегодня наименования ответвлений или отраслей науки согласуются и принимаются не столько учёными, сколько философами. Естественно, существует и истинное древо науки, которое выросло само по себе, без согласований и даже вопреки им, но учёным оно незнакомо, поскольку они ещё не вышли из под влияния философии и ещё не открыли его для себя и других. Что же касается философов, то они свои философские противоречия навязывают и науке. Одно из них – это противоречие между гуманизмом и техницизмом, между гуманитарными и техническими науками.
На приведенном древе науки гуманитарных и технических наук как бы и нет, но на самом деле гуманитарные науки – это просто иное наименование общественных наук, а технические – это те же естественные, хотя и не совсем. И вот именно это “не совсем” однозначно указывает на то, что чёткости в построении науки нет. В том числе нет чёткости в наименованиях отраслей науки. Однако это вовсе не мешает очень многим и очень серъезным мыслителям высказываться по поводу отношения между гуманитарными и техническими науками, между гуманитарным и техническим подходом к решению тех или иных волросов нашего времени. То есть точно никто не знает, как связаны друг с другом гуманитарные и технические вопросы, но мнений и суждений об изменении этих связей в пользу гуманизма уже предостаточно, поскольку гуманизм как понятие близок и понятен каждому и в этом каждом очень легко воспитывается отчуждённость и враждебность к непонятному техническому. Насколько разумно такое воспитание, мы сейчас узнаем с помощью языка.
Гумманизм (лат.homo – человек) – это, по–русски, человечность. В свою очередь, гуманитарные науки – это человеческие науки. И таким образом, все человеческие науки – гуманитарные. Нет, говорят гуманитарии, т.е. человечники, гуманитарные науки – это науки о человеке, о человеческом обществе, а технические науки – они о другом. Они – об окружающем мире. В том числе о том мире, который создаёт человек. Отсюда – деление технических наук на фундаментальные и прикладные. Но техника, с греческого, это – искусство. И если посмотреть на фунтаментальные и прикладные науки с точки зрения искусства, то окажется, что некоторые из них никак не вписываются в технические науки. Та же биология только благодаря генной инженерии может считаться технической наукой. И наоборот, информатика часто имеет дело совсем не с техникой. Всё это не может не создавать путаницу в кроне древа науки, но учёным она как–то и не мешает. Наоборот, многие считают, что сегодня открытия можно делать лишь на стыке двух и более ветвей науки. И хотя это так же нелепо, как одно яблоко на двух и более ветвях одновременно, никто не видит этой нелепицы. В том числе не видят её философы, которым сам Бог Философии велел всё видеть и всё понимать.
К несчастью, философы не могут разобраться даже со своей философией, материалистической она должна быть или идеалистической. Зато запутать могут кого угодно. И это им удаётся в том числе благодаря иностранным словам. Вот сказано “технические науки” – и пусть попробует кто–то далёкий от науки понять без учёных, что это такое. Но даже если и попробует, то мы, учёные, философы, всегда сможем поставить его на место, всегда сможем показать, как он неправ. Ведь кто, как не мы, профессиональные учёные, в рамках Академии Наук и её институтов решаем, какой должна быть наука?
Что ж, отказать учёным в их вредном влиянии на науку нельзя. Но, к счастью, она растёт и развивается не по воле учёных, а по своим законам. Эти законы едины для нашей Вселенной, поэтому мы имеем полное право сказать, что это – законы нашего, человеческого, гуманитарного, если хотите, роста и развития. Отсюда следует, что наша наука гуманитарна не только по своему происхождеению, но и по предмету изучения. Наука ведь ищет законы, а эти законы – и наши, т.е. человеческие, тоже. Но одно дело – истинные законы, которые по своей сути представляют собой существующие признаки, и совсем другое дело – выведенные кем–то правила, именуемые законами. Законы существуют объективно, а правила выводятся субъективно. Законы Ньютона – это, на самом деле, не законы, а правила. Или формулы. И как таковые они – искусственны. И вот это сейчас для нашего разговора особенно важно.
Техника, как было сказано выше, есть искусство. Отсюда технические науки – это науки искусственные. Одним словом – это искусствоведение. Почему ведение, а не знание? Не потому, что так сложилось. Наоборот, так сложилось потому, что в искусстве нет знаний, есть только сведения. Знания – в естестве, поэтому естественные науки называются естествознанием. И так они называются уже несколько сот лет, т.е. ещё до возникновения Академии Наук и её институтов.
Искусствоведение – это искусство ведения. И прежде всего это – искусство. В свою очередь, естествознание – это прежде всего естество.
Естествознание и искусствоведение – это две половинки всей науки, поскольку всё, что изучает наука, – это или естество, или искусство. Третьего не дано, если не считать третьим смесь искусства и естества. Нетрудно убедиться, что эти половинки объемлют все науки без остатка, включая религии, художества, философии и собственно науки. Всякие другие половинки тоже объемлют, но как было замечено выше, не совсем, а стало быть, плохо объемлют, неуклюже, грубо, неточно, хотя, может быть, и верно, и красиво, и мудро, а, значит, и кому–то по нраву. Древо науки во всяких иных случаях не получается. Кустарники, чащи, пни и коряги – это пожалуйста, но дерево...
Итак, искусствоведение и естествознание. Искусствоведение видит искусство, а естествознание знает естество. Видеть и знать – не одно и то же, но корень их отличия – не в них самих. Видение – это составная часть искусства точно так же, как знание – составная часть естества. Знание естественно, а видение – искусственно. Именно поэтому дикарь знал, что Земля круглая и вращается врокруг Солнца, а ортодоксальный христианин видел, что Земля плоская и думал, что она стоит на трёх китах, слонах или черепахах и покрыта небесной твердью, на которой наклеены звёзды, Солнце, планеты и Луна. У дикаря ещё не было столько искусства, сколько его было даже у катакомбного христианина, поэтому ему было не до выдумок и измышлений. Ему оставалось только знать. Совсем иное дело – современный учёный. Вокруг него столько искусства, что о естестве даже и речи нет. О Природе, об экологии – об этом говорится и думается много, но, во–первых, лишь в связи с искусством, которое подавляет и уничтожает Природу, а во вторых, Природа – не Естество, и экология – это слово о доме, а не о естестве. Сегодня искусства стало так много, что оно затмило собой естество, и бедный учёный начинает принимать искусство за естество, начинает путать одно с другим, становясь таким образом философом, прости, Господи, т.е. мудрецом, который знает только то, что он ничего не знает.
Физик, конечно, может думать, что фундаментальная физика даёт знания. Но, господа физики, экспериментальная физика – это чистейшей воды искусство, хотя физика с греческого – это естество. Эксперимент – это поиск того искусственно (или экспериментально) создаваемого факта, который согласуется с теорией, тоже от начала и до конца искусственной. Не будем далеко ходить, возьмём фундаментальные исследования материи. Как исследуют материю физики? Как артиллеристы. То есть берут исследуемое вещество, помещают его в камеру и начинают бомбардировать или обстреливать из электронной пушки. Пролучаемые при этом осколки физики считают полноценными частицами материи. Правда, не все, а лишь те, которые предсказывает их очередная теория. Приходится только удивляться, почему этот гениальнейший способ исследования те же физики не применяют для изучения устройства своих личных автомобилей. Взял гвардейский миномёт, ту же “Катюшу” или тот же “Град”, дал залп по заглохшему “Жигулёнку” – и среди разлетевшихся осколочков ищи бензобак, чтобы по траектории его полёта вычислить, был в нём бензин или не был.
Критиковать, конечно, легче, чем предложить что–то взамен критикуемого. Но нужно и то, и другое. Критика нужна для того, чтобы показать необходимость замены существующей науки. А чтобы эта необходимость была понятней, надо бы показать и то, как надо менять науку и что это даёт людям. Не учёным, поскольку любые изменения в науке чего–то лишают учёных, а людям, которые всегда остаются в выигрыше от любых изменеий.
Итак, чем заменить теоретические построения и эксперименты? Ничем. Менять надо не теорию и эксперимент, а применяемые в них методы. Если продолжить аналогию с автомобилем, то разбирать (анализировать) материю и теоретически (головой), и практически (руками) надо точно так же, как её и собирали, только в обратном порядке. Для этого надо знать, как она возникла и как развивалась, и только с этой точки зрения надо смотреть, чем она стала теперь. Эти слова принадлежат В.И.Ленину.
Откуда мы можем узнать это? У самих себя. Если переиначить слова Карла Маркса, то человек – это не вне мира ютящееся существо, человек – это мир человека, Космос, Вселенная. Отсюда следует, что, познавая себя, мы познаём богов и Вселенную, что и было высечено на фронтоне храма Аполлона в Дельфах. Познавая себя, то, как каждый из нас возник и как развивался, мы узнаём, как возникла и как развивалась Вселенная. Самопознание и есть самое естественное Естествознание. А применение итогов самопознания к тому, что мы видим вокруг себя, в мире, во Вселенной, в обществе, в государстве и будет самым искусственным Искусством. Таким образом, современный гуманизм, которому ещё ой как далеко до истинного, на самом деле является чистейшей воды техницизмом. В том числе и поэтому и современным обществом, и современным государством чаще всего руководят мужчины с техническим образованием. В отличие от современного гуманизма современный техницизм таки действительно техницизм, но в лучшем случае юношеского или философского возраста. Зрелым, человеческим искусством ему ещё только предстоит стать.
5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ
социология
Лекция 14
ОБЩЕСТВО И НАРОД
Социология (лат.societas общество + ...логия) – это, буквально, наука об обществе. Но социологи не понимают социологию буквально. И происходит это потому, что они не понимают общество буквально. Под обществом они понимают совсем не общество. Поэтому социология на самом деле социологией не является, а социологи не знают, кто они на самом деле. И это легко доказать.
Общество – от обета. Сегодня обет звучит как обещание, а также как общение. Отсюда общество – это люди, связанные обещаниями. Какими? Самыми разными. Но в последнее время эти обеты или обещания именуются иначе. Часто – договорами, ещё чаще – уставами. Иногда это – положения, иногда – конституции. И в каждом таком случае – своё как бы название общества. То есть это может быть и общество любителей животных, и спортивное общество “Динамо”, это может быть и производственный кооператив, и объединение, и партия, и союз, и комитет, и ассоциация, и даже государство. Очень много всяких обществ понапридумало человечество, но, как ни странно, социологию они не привлекают. Как ни странно, но социология пытается изучать то, что обществом не является.
Если говорить в общем, то как бы ни назывались общества, все они – искусственного происхождения, потому что их создают люди путём договора или там обета. Социология же ищет и изучает естественные общества, т.е. такие объединения людей, которые возникают не по их воле, а иногда даже и вопреки ей. И социология пытается открыть те объективные законы, по которым возникают и существую такие общества. Но при этом социология пользуется логикой, поэтому не может разобраться в этих законах и обществах. И прежду всего социология не может понять, что народ – это не общество.
Народ – от рода, а род – от матери и отца. Таким образом, народ – это сыновья и дочери, а не толпа, как говорят некоторые социологи и политологи, и не народные массы, как выражаются государственные деятели. На первый взгляд, это просто педантичность. Но только что указанные философские обобщения и отвлечения породили интернационализм, который позволял политикам устраивать судьбу чужих народов за счёт своих родных сынов и дочерей. С другой стороны, дурное толкование общества позволило социологам и их заказчикам – политикам обращаться с этносами и нациями, как они называют народы, по–своему. В том числе и просто по–пастушечьи, как со скотом, и хищнически, как с жертвами, и механически, как с человеческим материалом. И это при том, что среди этих политиков попадались просто гении, искренне желавшие счастья всему человечеству.
Не имея знаний, которые – в азах, социология пользуется так называемым общественным мнением, а также статистическими данными, которые по сути остаются тем же общественным мнением, поскольку даже Центральное Статистическое Управление – это общество, которое вырабатывает свои, общественные данные. Оба эти источника информации далеки от совершенства, но очень близки к субъективизму, поэтому и не удивительно, что к мнению социологов государственные деятели как правило не прислушиваются. А если прислушиваются...
Мало кто знает, что Карл Маркс считал себя не философом и не политэкономом, а социологом. Поэтому и политические взгляды у него были не коммунистические, а социалистические. Об этом чётко сказано Фридрихом Энгельсом в предисловии к “Манифесту Коммунистической Партии”, который он написал вместе с Марксом в 1848 г. Как социолог, Маркс дал свои предложения по переустройству общества, и политик Ленин к ним прислушался. И хотя оба бесспорно были гениями, ни один из них так и не заметил глупость того главного предложения Маркса, который подхватил Ленин. О прочих марксистах и говорить нечего. Они и не могли ничего заметить. Они могли только следовать идеям. А глупость вот какая.
Карл Маркс решил, что борьбу классов можно прекратить лишь одним путём – путём диктатуры пролетариата. И он, скорее всего, понимал, что пролетарий, будучи нищим, взяв власть в свои руки, сразу же перестанет быть пролетарием и перейдёт в разряд имущих. Чтобы этого не случилось, Маркс предложил обобществить частную собственность на средства производства. При этом он, конечно же, не знал, что такое общество, а слово “народ” вообще выбросил из своего словаря на том основании, что уже при нём капитализм был международным. Тем самым он дал возможность Ленину под обществом, обобществляющем частную собственность, понимать шайку разбойников, присваивающих чужую собственность на средства производства, в том числе – самих пролетариев как собственников самих себя. И всё это – от имени и по поручению народа, конечно же.
Коммунисты – не социалисты, поэтому они надеются, что их, коммунистическое общество, – это светлое будущее всего человечества. Удивительное общество, эти коммунисты. Марксизм–ленинизм считают самым передовым учением, а себя как владеющих этим учением – самыми умными из самых умных. И при этом не видят несуразицы, которая – на каждом шагу и в их теории, и в их деятельности. Взять хотя бы построение социализма. Ну, как коммунист может построить социализм? Его ли это дело? Или возьмём партийную собственность. Коммунисты – это ярые противники частной собственности, но партийная собственность для них – это святое. И неважно, что партия, с латыни, – это часть, отсюда партийная собственность – это самая что ни на есть частная собственность. Запудрили себе и другим мозги иностранщиной – и всё в порядке. В коммунистическом порядке. И в этом порядке вершиной идеологического искусства является понятие народно–демократической республики. В этом понятии одно и то же изложено на трёх языках: на русском (народно–), греческом (–демократическая) и латинском (республика). Только на русском это гениальнейшее творение звучит так: народно–народная власть для народа. Или – трижды народная власть. Но при этом впасть была коммунистической, т.е. общественной, а не народной. И неважно, что коммуна, с латыни, – это община. Община – то же общество, только более примитивное.
Вообще если перевести всю политическую, включая и социологическую, терминологию на русский язык, откроются такие парадоксы, которые и не снились нашим мудрецам. И уже давно пора этим заняться. А как – мы покажем. И научим. Без этого открыть закон своего естественного развития для облегчения мук родов нового народа не сможет ни один старый народ.
5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

психология
Лекция 15
ДУША И ТЕЛО
Психология – родная дочь своего времени, поэтому у неё есть много парадоксов. В том числе и те, которые свойственны всем наукам этого времени, и те, которые свойственны только психологии. Первые мы только упомянем, а о вторых поговорим подробней.
Как и все уходящие науки, психология носит иностранное имя, что ясности в эту науку никак не вносит. Как и все уходящие науки, психология – чисто условное наименование, содержание которого меняется не только во времени, но и от психолога к психологу, что не только не вносит никакой ясности в психологию, но и делает её неопределённой и субъективной. Как и все уходящие науки, психология пользуется своими, психологическими, методами исследования и своим, психологическим, профессиональным словарём, что при всех благих намерениях и устремлениях психологов никак не приближает их к человеку вообще, и к его психике – в частности. И последнее, что пока свойственно не всем уходящим наукам, но что психологии коснулось прежде всего, – это деление психологии на как бы истинную, официальную, научную, и на парапсихологию, на нетрадиционную, тайную, скрытую от непосвященных психологию, доступную лишь некоторым особо одарённым экстрасенсам.
Собственно психологические парадоксы вытекают из общенаучных. Главным отличием психологии от прочих наук является объект её исследований. Но этот объект определяется психологией нечетко и многообразно, потому что и методы, и словарь у психологии – ещё те.
А противопоставление души и тела? Это разве не диалектика?
Вот в этом–то противопоставлении и содержится самый главный парадокс психологии, к
которой мы относим и парапсихологию, поскольку по сути между ними особого различия и
нет. По сути у официальной психологии – другой словарь. Всё остальное – то же самое. То
есть парапсихология тоже делит человека на душу и тело. Но тело, в соответствии со
своим словарём, та же парапсихология делит на тонкое и грубое или плотное. В свою
очередь, тонкое она делит на тела разной тонкости: ментальное, астральное, духовное,
огненное. Грубым или плотным телом ни психологи, ни парапсихологи не занимаются, а
потому и не знают, что это такое. С душой тоже напряженка, поскольку парапсихологи
заняты своими тонкими телами, а просто психологи – душевными комплексами, которые
вполне можно именовать телами. Но как бы ни именовать все эти деревья, леса, т.е. души,
за ними не видать. Как–то не складывается всё это в единую картину, в единую теорию
поля, в единую душу. Ну, не складывается в философии и физике, не складывается и в
психологии. И причины – всё те же. И в качестве доказательства этого рассмотрим тело и
душу по–новому.
Начнём с тела. Тело – это как–то глухо. Более звонко – дело. Выходит, тело – это дело.
Понять это непросто, а потому и непросто поверить. Но нам может помочь ещё более
древнее звучание тела – тея. От него происходит украинское существительное “дия”, от
которого в свою очередь – существительное “действие”. Так вот действие и есть тело. И
мы сейчас проверим это с помощью простых рассуждений.
Мы видим какой–то предмет. Но предмет ли мы видим? Глаз воспринимает только лучи
света. И на самом деле мы видим отражение лучей света от предмета. А отражение – это
дело тела, отражающего лучи света. Это дело мы видим и именуем телом. Или – предметом, хотя предмет – это то, что мы себе наметили. Иначе говоря, это – цель нашего целеустремлённого взгляда. Но цель – это предок тела, поскольку “Ц” распадается на “С” и “Т”, а затем “С” теряется.
А тея, спросите вы?
А тея– она от “ЦЯ”. На украинском сегодня ця – значит, эта. Но в своё время ця была
просто женщиной. Потом ця стала целью и лицом, затем – телом–летом, и, наконец, делом–
ладом. Точнее, ладой. Следовательно, тело – это всё же дело.
Стоит упоминания ещё одно чрезвычайно любопытное название тела. Оно любопытно
потому, что очень популярно у психологов, особенно у парапсихологов. Правда, название
это греческое, но мы сможем разобраться и с ним, поскольку у него – русские корни. Речь
идёт об энергии. По частоте упоминания в парапсихологических текстах энергия уверенно
занимает первое место. Но даже в физике, где этот термин считается ключевым, его никто
не переводит на русский язык.
Почему?
Очень неудобный какой–то перевод получается. Ведь получается, что энергия – это просто
деятельность. Какая деятельность, почему деятельность? Проще сказать: энергия. И ни у
кого не возникнет никаких вопросов, кроме одного: что это такое? И тут уже можно с
важным видом нести всякую околесицу, что до сих пор и делается всеми теоретиками–
энергетиками. А когда энергия – деятельность, тогда мудрёж не проходит. А поскольку
мудрецам нужен только мужрёж, то у них не проходит энергия–деятельность. И ведь не
проходит же! Нет ведь таких учёных, которые отождествляли бы деятельность и энергию.
Вот такая она, уходящая наука. Уходящая она. И это тоже – дело, хотя и самое последнее.
Для наступающей науки плотное тело называется трупом. В современных путаных
представлениях и понятиях труп – это мёртвое тело. Отсюда следует, что есть и живое тело.
Но в силу того, что смерть – это явление жизни, мёртвое тело есть живое тело. И правы те,
кто считает, что жизнь – это медленная смерть, хотя эта точка зрения и отвергает
бессмертие напрочь. Но есть и другое доказательство того, что плотное тело – это просто
труп. Таким доказательством является летаргический сон, при котором вся деятельность
тела почти прекращается. До тех пор, пока это явление не было изучено медициной,
впавших в летаргический сон считали умершими и хоронили заживо. И всё это потому,
что бездеятельный труп – это просто труп. И сейчас мы узнаем, что такое просто труп.
Труп происходит от немецкого торфа (Ф раздваивается на П и Х и Х теряется). У немцев
торф – это земля. У русских торф – это особая, болотная земля, но арабское “тураб”
происходит от трупа (П распадается на Б и В и В теряется), и тем не менее, означает тоже
землю. Стало быть, когда–то и труп был землёй. А сегодня что он такое? Сторонники
космического происхождения землян могут утверждать, что наши трупы – венерианские
или марсианские, тау–китянские или андромедские. Но химия показывает, что по составу
они тождественны с Землей. Да и как бы мы смогли жить на Земле, если бы здесь для нас
чего–то не хватало?
У русских есть и второе существительное, которое произошло от торфа при раздвоении Ф
на П и Х. В этом существительном сохранился звук Х, благодаря чему из торфа
получилась труха. Со временем Х в существительном“труха” раздвоилось на Ц и К, и
появился трак, который известен как крот. В дальнейшем К раздвоилось на Г и h, а затем h
пропало, а из Г получились Д и Ж. Так у нас возникли существительные “труд” и
“труженик”. Из торфа. И из трупа. Из всего этого следует, что наш труп – это и наш труд
как продукт, и наш труженик как средство труда ( Подробно об этом – в – лекции
“Средство труда и предмет труда). И это следствие совпадает с мнением парапсихологов о
том, что наше “плотное тело” – это исполнитель или даже инструмент. Но мы пришли к
этому следствию строго последовательно, узнав по пути следования много нового о себе, а
парапсихологи лишь смутно догадываются о предназначении “плотного тела”, хотя
многие из них утверждают, что знания к ним идут прямо из космоса. К сожалению, не идут.
Знания есть, и их нужно лишь взять. Но экстрасенсы довольствуются информацией,
которую они именуют знаниями. То же самое делают и психологи. Благодаря этому
психология представляет собой такую же путаницу, как и прочие уходящие науки. И даже
то открытие, которое действительно сделала парапсихология, академическая наука не
признаёт потому, что парапсихология и сама не может разобраться в том, что она открыла.
И причины этого – всё те же: нет азов и нет метода.
Речь идёт о так именуемом законе аналогии. Уходящие науки не отвергают аналогию, но и
не признают её как одно из основополагающих начал познания. Для них аналогия – это
лишь один из множества приёмов познания. Между тем аналогия – это ещё одно,
иностранное наименование согласия помимо тождества, т.е. основного закона формальной
логики. В древнем изречении, которое приписывается Гермесу Трисмегисту и согласно
которому наверху то же, что и внизу, речь идёт не об аналогии, т.е. о подобии, а именно о
тождестве: верх тождественен низу. Но воспитанники уходящей науки не желают
тождества. Представьте себе, что будет с авторитетами различных наук? И вообще с
авторитетами.
Теперь – о душе.
Психологи по научной традиции не уважают русский язык, поэтому русскую душу они
заменяют греческой psyche. И, конечно же, после этой замены уже не замечают, что душа
связана с духом, хотя и греческая psyche, т.е. душа, и латинский spiritus, т.е. дух,
происходят от русского сопения или даже спанья, что по сути – одно и то же. Сплю – значит,
соплю, а сопение – это проявление моег

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

психология
Лекция 15
ДУША И ТЕЛО
Психология – родная дочь своего времени, поэтому у неё есть много парадоксов. В том числе и те, которые свойственны всем наукам этого времени, и те, которые свойственны только психологии. Первые мы только упомянем, а о вторых поговорим подробней.
Как и все уходящие науки, психология носит иностранное имя, что ясности в эту науку никак не вносит. Как и все уходящие науки, психология – чисто условное наименование, содержание которого меняется не только во времени, но и от психолога к психологу, что не только не вносит никакой ясности в психологию, но и делает её неопределённой и субъективной. Как и все уходящие науки, психология пользуется своими, психологическими, методами исследования и своим, психологическим, профессиональным словарём, что при всех благих намерениях и устремлениях психологов никак не приближает их к человеку вообще, и к его психике – в частности. И последнее, что пока свойственно не всем уходящим наукам, но что психологии коснулось прежде всего, – это деление психологии на как бы истинную, официальную, научную, и на парапсихологию, на нетрадиционную, тайную, скрытую от непосвященных психологию, доступную лишь некоторым особо одарённым экстрасенсам.
Собственно психологические парадоксы вытекают из общенаучных. Главным отличием психологии от прочих наук является объект её исследований. Но этот объект определяется психологией нечетко и многообразно, потому что и методы, и словарь у психологии – ещё те.
А противопоставление души и тела? Это разве не диалектика?
Вот в этом–то противопоставлении и содержится самый главный парадокс психологии, к
которой мы относим и парапсихологию, поскольку по сути между ними особого различия и
нет. По сути у официальной психологии – другой словарь. Всё остальное – то же самое. То
есть парапсихология тоже делит человека на душу и тело. Но тело, в соответствии со
своим словарём, та же парапсихология делит на тонкое и грубое или плотное. В свою
очередь, тонкое она делит на тела разной тонкости: ментальное, астральное, духовное,
огненное. Грубым или плотным телом ни психологи, ни парапсихологи не занимаются, а
потому и не знают, что это такое. С душой тоже напряженка, поскольку парапсихологи
заняты своими тонкими телами, а просто психологи – душевными комплексами, которые
вполне можно именовать телами. Но как бы ни именовать все эти деревья, леса, т.е. души,
за ними не видать. Как–то не складывается всё это в единую картину, в единую теорию
поля, в единую душу. Ну, не складывается в философии и физике, не складывается и в
психологии. И причины – всё те же. И в качестве доказательства этого рассмотрим тело и
душу по–новому.
Начнём с тела. Тело – это как–то глухо. Более звонко – дело. Выходит, тело – это дело.
Понять это непросто, а потому и непросто поверить. Но нам может помочь ещё более
древнее звучание тела – тея. От него происходит украинское существительное “дия”, от
которого в свою очередь – существительное “действие”. Так вот действие и есть тело. И
мы сейчас проверим это с помощью простых рассуждений.
Мы видим какой–то предмет. Но предмет ли мы видим? Глаз воспринимает только лучи
света. И на самом деле мы видим отражение лучей света от предмета. А отражение – это
дело тела, отражающего лучи света. Это дело мы видим и именуем телом. Или – предметом, хотя предмет – это то, что мы себе наметили. Иначе говоря, это – цель нашего целеустремлённого взгляда. Но цель – это предок тела, поскольку “Ц” распадается на “С” и “Т”, а затем “С” теряется.
А тея, спросите вы?
А тея– она от “ЦЯ”. На украинском сегодня ця – значит, эта. Но в своё время ця была
просто женщиной. Потом ця стала целью и лицом, затем – телом–летом, и, наконец, делом–
ладом. Точнее, ладой. Следовательно, тело – это всё же дело.
Стоит упоминания ещё одно чрезвычайно любопытное название тела. Оно любопытно
потому, что очень популярно у психологов, особенно у парапсихологов. Правда, название
это греческое, но мы сможем разобраться и с ним, поскольку у него – русские корни. Речь
идёт об энергии. По частоте упоминания в парапсихологических текстах энергия уверенно
занимает первое место. Но даже в физике, где этот термин считается ключевым, его никто
не переводит на русский язык.
Почему?
Очень неудобный какой–то перевод получается. Ведь получается, что энергия – это просто
деятельность. Какая деятельность, почему деятельность? Проще сказать: энергия. И ни у
кого не возникнет никаких вопросов, кроме одного: что это такое? И тут уже можно с
важным видом нести всякую околесицу, что до сих пор и делается всеми теоретиками–
энергетиками. А когда энергия – деятельность, тогда мудрёж не проходит. А поскольку
мудрецам нужен только мужрёж, то у них не проходит энергия–деятельность. И ведь не
проходит же! Нет ведь таких учёных, которые отождествляли бы деятельность и энергию.
Вот такая она, уходящая наука. Уходящая она. И это тоже – дело, хотя и самое последнее.
Для наступающей науки плотное тело называется трупом. В современных путаных
представлениях и понятиях труп – это мёртвое тело. Отсюда следует, что есть и живое тело.
Но в силу того, что смерть – это явление жизни, мёртвое тело есть живое тело. И правы те,
кто считает, что жизнь – это медленная смерть, хотя эта точка зрения и отвергает
бессмертие напрочь. Но есть и другое доказательство того, что плотное тело – это просто
труп. Таким доказательством является летаргический сон, при котором вся деятельность
тела почти прекращается. До тех пор, пока это явление не было изучено медициной,
впавших в летаргический сон считали умершими и хоронили заживо. И всё это потому,
что бездеятельный труп – это просто труп. И сейчас мы узнаем, что такое просто труп.
Труп происходит от немецкого торфа (Ф раздваивается на П и Х и Х теряется). У немцев
торф – это земля. У русских торф – это особая, болотная земля, но арабское “тураб”
происходит от трупа (П распадается на Б и В и В теряется), и тем не менее, означает тоже
землю. Стало быть, когда–то и труп был землёй. А сегодня что он такое? Сторонники
космического происхождения землян могут утверждать, что наши трупы – венерианские
или марсианские, тау–китянские или андромедские. Но химия показывает, что по составу
они тождественны с Землей. Да и как бы мы смогли жить на Земле, если бы здесь для нас
чего–то не хватало?
У русских есть и второе существительное, которое произошло от торфа при раздвоении Ф
на П и Х. В этом существительном сохранился звук Х, благодаря чему из торфа
получилась труха. Со временем Х в существительном“труха” раздвоилось на Ц и К, и
появился трак, который известен как крот. В дальнейшем К раздвоилось на Г и h, а затем h
пропало, а из Г получились Д и Ж. Так у нас возникли существительные “труд” и
“труженик”. Из торфа. И из трупа. Из всего этого следует, что наш труп – это и наш труд
как продукт, и наш труженик как средство труда ( Подробно об этом – в – лекции
“Средство труда и предмет труда). И это следствие совпадает с мнением парапсихологов о
том, что наше “плотное тело” – это исполнитель или даже инструмент. Но мы пришли к
этому следствию строго последовательно, узнав по пути следования много нового о себе, а
парапсихологи лишь смутно догадываются о предназначении “плотного тела”, хотя
многие из них утверждают, что знания к ним идут прямо из космоса. К сожалению, не идут.
Знания есть, и их нужно лишь взять. Но экстрасенсы довольствуются информацией,
которую они именуют знаниями. То же самое делают и психологи. Благодаря этому
психология представляет собой такую же путаницу, как и прочие уходящие науки. И даже
то открытие, которое действительно сделала парапсихология, академическая наука не
признаёт потому, что парапсихология и сама не может разобраться в том, что она открыла.
И причины этого – всё те же: нет азов и нет метода.
Речь идёт о так именуемом законе аналогии. Уходящие науки не отвергают аналогию, но и
не признают её как одно из основополагающих начал познания. Для них аналогия – это
лишь один из множества приёмов познания. Между тем аналогия – это ещё одно,
иностранное наименование согласия помимо тождества, т.е. основного закона формальной
логики. В древнем изречении, которое приписывается Гермесу Трисмегисту и согласно
которому наверху то же, что и внизу, речь идёт не об аналогии, т.е. о подобии, а именно о
тождестве: верх тождественен низу. Но воспитанники уходящей науки не желают
тождества. Представьте себе, что будет с авторитетами различных наук? И вообще с
авторитетами.
Теперь – о душе.
Психологи по научной традиции не уважают русский язык, поэтому русскую душу они
заменяют греческой psyche. И, конечно же, после этой замены уже не замечают, что душа
связана с духом, хотя и греческая psyche, т.е. душа, и латинский spiritus, т.е. дух,
происходят от русского сопения или даже спанья, что по сути – одно и то же. Сплю – значит,
соплю, а сопение – это проявление моего духа или дыхания. С другой стороны, соплю –
значит, дышу. Значит, у меня есть душа. Психологам этот материалистический
примитивизм ничего не даёт, потому что не он их интересует. Им нужно идеалистическое
совершенство, которое они именуют психикой и которое определяют как особое свойство
высокоорганизованной живой материи отражать объективную действительность. Высшая
ступень психики – это человеческое сознание, а особенно – подсознание. Но в любом
случае, сфера интересов психологов – это деятельность мозга, поскольку он и есть та самая
высокорганизованная живая материя, деятельность которой хотят постичь психологи.
Деятельность эту психологи делять на осознанную и подсознательную. То есть здесь как
бы опять наша родная диалектика. Но эта диалектика – опять без азов. Ну, что такое –
подсознание? А сознание что такое?
Вроде бы простые и понятные слова, но как сложно их объяснить... без азов!
Но не будем пока окунаться в эти дебри, обратим внимает на одно уже упоминавшееся
нами слово. Мы имеем в виду деятельность высокоорганизованной живой материи.
Имеено эта деятельность увлекает исследователей людских душ, т.е., извините,
психологов. О деятельности уже было сказано, что это то же самое, что и дело. В свою
очередь, дело – это тело, которое не следует путать с трупом, который без тела бездеятелен
или бездушен. Наконец, дыхание – это дело. И теперь мы просто вынуждены сказать, что
душа, которая дышит, – это тело, которое тлеет. Вот это и есть тот парадокс, до которого
так и не смогла дойти психология даже с помощью парапсихологии и психоанализа. И уже
никогда не дойдёт.
В заключение – о способности высокоорганизованной живой материи отражать
объектьивную действительность. На самом деле психологов эта способность привлекает
меньше всего. И понять их можно, потому что отражать объективную действительность
вполне способно и зеркало, а наблюдать эту действительность через обычное зеркало
просто скучно. Другое дело – кривые зеркала. Тут такие чудеса можно увидеть! А какое
наслаждение в этих искажённых отражениях угадать правильные черты! А тем более,
объяснить, от чего эти искажения. Но сложность здесь в том, что чужая душа – это
потёмки, которые открываются психологу лишь через слово. И хотя психолог думает, что
его объект – душа, психика, на самом деле он имеет дело со словами, с думами, как
говорят болгары. И, конечно же, пытается понять слово как душу, хотя надо бы наоборот.
Ну, сколько надо повторять: люди, учите азы!?

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

психология

Лекция 16

РАЦИОНАЛИЗМ И ИРРАЦИОНАЛИЗМ

Когда говорят о различии художников и учёных, то всякий раз сводят это различие к различию мышления. Мол, художники мыслят образами, у них мышление синтетическое, им свойственна иррациональность мышления, а вот учёные – те рационалисты, они мыслят понятиями, которые постоянно анализируют. И, конечно же, мыслят художники правым полушарием мозга, а учёные – левым, потому что именно так способны мыслить эти полушария. Правое и левое полушария мозга есть у всех людей, но у всех людей эти полушария задействованы по–разному, поэтому все люди, независимо от рода занятий, делятся на художников и учёных. Или на “физиков” и “лириков”, как говорили в шестидесятые годы ХХ столетия. Ну, а почему у одних мозги задействованы так, а у других – иначе, это лишь самому Богу известно. Тут, как говорится, наука бессильна.
К сожалению, она бессильна не только тут. Научно–художественный спор “двух культур” шестидесятых годов о том, кто нужней, “физики” или “лирики”, закончился поражением науки, которая вынуждена была согласиться не только с тем, что она – не всесильна, но и с тем, что она нуждается в помощи презираемого ею художества. Сегодня же в её “помощниках” ходит и ненавистная религия, и тошнотворно–занудная философия. И вся эта свора доказывает, что она существует лишь затем, чтобы помочь познать то, что науке недоступно в силу её научного мышления, а именно – область иррационального. И учёные, очарованные этим художественным
делением мозга и мышления, смиренно слушают всю ту чушь, которую несут их добровольные “иррациональные помощники”. Сами же разобраться в мышлении, проанализировать свой рационализм как следует учёные не в состоянии. И помочь им в этом упомянутые выше деятели не собираются уже хотя бы потому, что это – не в их интересах. Тем не менее, иногда они говорят такое...
“Когда вы говорите “гора”, “дерево”, “Белый дом”, вы вызываете в своём воображении целую Вселенную деталей, всего лишь произнеся слово, это поистине – волшебство, – говорит известнейший иррационалист ХХ века Карлос Кастанеда. – Видите ли, люди – создания визуальные. Вы можете лизнуть Белый дом, понюхать его, пощупать, и это не скажет вам ни о чём. Но как только вы взглянете на него, вы сразу вспомните всё, что нужно о нём знать: что это – “колыбель демократии” и так далее и тому подобное”. С выводами эта всемирно известная личность, конечно же, ошибается, но начало – превосходное. Когда мы говорим: “гора”, в нашей памяти всплывает целая Вселенная деталей, из которых состоит эта гора. Правда, у каждого в его памяти всплывает своя гора со своей Вселенной своих деталей, но у всех одна гора как бы сама по себе распадается, детализируется, анализируется на детали, части или элементы. Распадается, конечно же, не гора, а, как говорят философы, понятие. И распадается не на части или элементы, а опять же на понятия, если пользоваться понятиями философов. И происходит этот распад и в мозгу учёного, и в художественном мозгу. И если художник говорит, что у него слово “гора” вызывает образ горы, а также образы подножия, вершины, ущелий, хребта, склонов, скал, растительности и т.д., а у учёного от этого же слова в голове возникают лишь сухие, голые слова “подножие”, “вершина” и т.д., и учёный согласно кивает ему головой, то мне остаётся лишь пожалеть и того простака, и другого. Что, собственно говоря, я и делаю.
Жалость у меня вызывают все эти учёные (и не очень) простаки своей близорукостью. Или даже слепотой вместе с глухотой. Именно из–за этих своих недостатков они не видят и не слышат, что существительные бывают двух видов. Во–первых, есть существительные–образы, во вторых, существительные–названия. Вторые философы именуют понятиями, поэтому первые следует именовать представлениями. Существительные–образы – это такие существительные, которые можно представить как образ, а существительные–названия – это те, которые можно лишь понять. Скажем, гору можно представить, но вот любовь – никак. У любви нет образа. Дерево – тоже образное существительное, дом – тоже, а вот истина, естество, искусство, – всё это – понятия. И если художник, думая о любви, утверждает, что он думает о ней образами, то он или нагло врёт, или думает о любимой женщине.
Исходя из сказанного, образное мышление – это вовсе не мышление художников, а мышление понятиями – вовсе не мышление учёных. И то, и другое – это человеческое мышление. Причём и то, и другое – мышление рациональное. Буквально это – царское (рацио–царево) или женское мышление. Оно же – материальное, т.е. материнское, или умственное. Пожалуй, это самое поразительное открытие в моих исследованиях. В эпоху патриархата – и вдруг основное мышление – матерное. Впрочем, не так уж это и странно, если учесть, что и матерный язык в ту же самую эпоху наиболее употребим именно в мужской среде. В борьбе с материнством отечество победило самоё себя.
Естественно предположить, что воистину иррациональное мышление – это прежде всего мужское мышление. Во вторых, это вовсе не мышление головой. И вот теперь может возникнуть вопрос: а чем же ещё можно мыслить кроме головы?
Ответ находим у физиологов. Трудно сказать, как, но они догадались, что сердце – гпавный кровяной насос в теле человека, но не единственный. Каждая мышца при сокращении выталкивает из себя кровь, а при расслаблении – всасывает, тем самым работая как насос. Таким образом, в теле человека не одно сердце, а более шестисот. Остаётся сообразить, что там же, в теле человека, не один мозг, а...
Ну, очень много. И в качестве доказательства вспомним, как ведёт себя наша рука, когда мы нечаянно прикасаемся ею к горячему чайнику. Мы даже не успеваем понять, что чайник горячий, как рука отдёргивается от него. Она сама соображает, что чайник горячий и что надо сматываться. И наш желудок сам знает, ко0гда надо есть, и ноги сами узнают, когда пора и отдохнуть, и кожа без нас покрывается потом от излишнего тепла или становится гусиной от холода. Сама – значит, без мозга, иррационально.
А кто первым догадался, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок?
А теперь уже можно вернуться к тому “иррациональному” в кавычках, о котором обычно говорят его “знатоки”. Теперь уже должно быть понятно, что они обычно говорят о том, что представить ни себе, ни людям не могут. Ну, как представить того, кто создал Вселенную? Как верующие, по образу и подобию отца – это наивно. Как художники, по образу и подобию творца – это примитивно. Как философы, по образу и подобию Абсолюта – это абстрактно, как учёные, по образу и подобию разума – просто непредставимо.
Но это только если понимать создателя Вселенной буквально как отца, творца, абсолют и разум. А если его понимать чисто условно, просто понимать, не представляя, то любое из упомянутых толкований выголядит вполне прилично. Точнее, понятно, потому что Его условность позволяет чисто условно понимать и то, как Он рождает, творит, созидает, выдумывает Вселенную. Древние индусы, а вслед за ними – и древние греки представляли себе рождение Брахмой или Зевсом как потовыделение или удаление прыща, нарыва, нароста. И в те далёкие и тёмные времена такие представления проходили без возражений. Но сегодня натурализмом не проймёшь. Сегодня нужно поразить воображение чем–то совершенно ему недоступным. И тут ничего лучше понятия не найти. Только к иррациональному понятия не имеют никакого отношения. Точно так же не имеют к нему отношения и “иррационалисты”, т.е. ведьмы, маги, колдуны, шаманы, волшебники, экстрасенсы, эзотерики...

5. ПАРАДОКСЫ НАУКИ

биология

Лекция 17

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЖИЗНИ

Креационисты, т.е. сторонники точки зрения, согласно которой мир – это креация, творение с латыни, в качестве одного из доказательств своей правоты приводят данные самой науки. Например, согласно современным научным представлениям, жизнь возникла в результате химических процессов в первичном питательном бульоне, в который превратился океан под воздействием Солнца и атмосферы. Однако если учесть все те условия, которые должны быть соблюдены для этого, то вероятность зарождения жизни на Земле химическим путём оказывается просто ничтожной. Исходя из этого креационисты делают вывод о том, что жизнь на Земле имеет искусственное происхождение. Что же касается учёных, то они лишь разводят руками. И это при том, что решение этого парадокса – у них перед глазами.
Да, возникновение жизни химическим путём, мягко говоря, маловероятно. Но есть ведь и другие пути. Креационисты предлагают путь разума, и, назвав его высшим разумом, думают, что проблема решена. На самом же деле они просто уходят от ответа. Допустим, жизнь сотворена высшим разумом. Но каким путём? Опять химическим? Высший разум – это высший химик? А, может быть, высший физик? Или высший биолог? Ответы на эти вопросы креационисты оставляют за высшим разумом. Да он им и нужен лишь для того, чтобы не ломать голову над такими вопросами. Очень удобно всё сваливать на того, кто постарше и поумней. Например, на отца. Но в этом случае надо бы признаваться и в собственном бессилии. К сожалению, у креационистов этого нет. Наоборот, это заносчивые младенцы. Не говоря уже о том, что воинственные.
Итак, можно считать доказанным самой наукой, что жизнь возникла нехимическим путём. Теперь достаточно догадаться, что она возникла своим путём. Не биологическим, упаси Бог! Жизненным путём возникла жизнь. А каким же ещё? Но вот как?
Согласно нашему древу знаний, жизнь есть рождение и смерть. Как это ни жутко звучит, но смерть – это то, без чего нет жизни. И именно поэтому у жизни – две стороны, и именно поэтому есть как бы две жизни. Первая – это обычная, живая жизнь. Чаще всего её именуют живой материей . Вторая – это жизнь мёртвая. Обычно её называют косной материей. Но если бы всё было именно так, то об этом и говорить было бы нечего. Однако на самом деле не всё то, что именуется живой материей, является таковой. И вообще здесь ещё далеко не всё ясно.
О живой материи достаточно сказать, что это – просто материя, потому что материя – это матерь, а матерь – это жена, гена, т.е. рода, рождающая. Отсюда живая жизнь – это на самом деле жизнь рождающая. В свою очередь, мёртвая жизнь – это жизнь умертвляющая. В жизни как в целом, состоящем из двух половин, рождающая и умертвляющая жизни как бы перемешаны, хотя и противоположны. Но именно поэтому они и перепутаны в головах и умах. Главное же для нашего разговора состоит в том, что обе эти жизни составляют единую жизнь и именно поэтому обе они возникли одновременно. Точнее даже сказать, одна из них возникла именно в тот момент, когда вторая исчезла. И пошло, и поехало, и по се два дня даже в вакууме одно рождается, другое умирает, одно рождает, другое умертвляет... И теперь весь вопрос в том, кто рождает и кто умертвляет?
Не будем говорить о вакууме, поскольку он для нас недостижим. Проговорим о чём–то близком. О человеках. И вообще о животных. Как таковые все мы – гении, т.е. рождающие. А вот растения – они иные. Они не рождают. Они и есть та самая косная материя, которая вместе с животным миром и образует наш живой мир.
В заключение всё же поговорим о вакууме.
На латыни вакуум – значит, пустота, а пустота – от пасти. От пасти – и пост, и стоп, и поступь, и путь, и испускание. Именно поэтому древние греки говорили, что пустота – это источник движения, но не только потому, что место не занято. В пустоте всё начинается. И из пустоты. Из ничего. Всё – из ничего. Не из чего–то непонятного и неопределённого, а из самого простого и потому самого первого – из чистой и безформенной материи, т.е. из вакуума, из пустоты. Таков он, естественный закон возникновения жизни. Что же касается законов сохранения, которыми полнятся и механика, и физика, и химия, и биология, то это и не законы вовсе. Правила это, причём искусственные. Правда, других правил и не бывает.






6. ПАРАДОКСЫ РЕЛИГИИ

Лекция 1

РЕЛИГИЮ НЕ ТРОГАТЬ?

Один... ну, очень известный художник, прочитав мой сборник “Против глупости”, сказал, что написавший этот сборник – очень неглупый человек, но вот религию он критикует напрасно. Религия – это святое, и критиковать её негоже. Тем более, что её уже многие критиковали, но чего они добились?
Да, сегодня религию уже никто не критикует. И уже некому разобраться, что же она такое.
Принято считать, что религия – это вера в Бога. Но на самом деле это не так. На самом деле в Бога никто не верит. Зачем? Он же не врёт. Он вообще не говорит. И это вовсе не мешает “верующим” его любить. И они его любят, они за него болеют, они ему соболезнуют, они ему сочувствуют, они его молят и ему молятся. И вера здесь, в религии, ни при чём. Ближе к истине те, кто считает, что религия – это связь с Богом, поскольку “релегаре” с латыни значит, связывать. Но и они ошибаются, потому что Бог сам по себе есть та связь, которая, согласно любой религии, связывает всё со всем. Всё ведь – по воле Бога. Лишь отношение людей к Богу – по воле людей. То есть связь людей с Богом – это чисто человеческая связь. И суть этой связи в том, что Бог для религиозного человека – это ключ ко всем его вопросам. Откуда взялся мир? Он создан Богом. Почему ты так несчастен? Так угодно Богу. Что нужно делать, чтобы быть счастливым? Надо любить Бога. Религиозному человеку не надо думать, что, как и почему. Ему достаточно следовать Священному Писанию. Облегчает это жизнь? Безусловно. Ну, так почему бы и не быть религиозным? И, наоборот, в некоторых случаях религия – не только не помощник, но и вообще ни к чему. Такие естественные науки, как механика, физика, химия, биология вполне обходятся без Вед, Кабаллы, Библии и Корана. Они, как сказал Лавуазье Наполеону, в гипотезе Бога не нуждаются. Да и другие, искусственные, т.е. гуманитарные или общественные науки тоже лишь допускают существование чего–то, что находится выше их понимания, но в качестве своей основы они не приемлют его. Правда, всё это не мешает ни естествоиспытателям, ни искусствоведам быть религиозными в быту. И здесь уже пора вспомнить о свободе совести. И собственно о совести.
Совесть сегодня понимается как внутренний судья. Или надзиратель. Но и по сути, и буквально совесть – это религия. Именно поэтому свобода совести – это свобода вероисповедания, свобода религии. Религия – латинское слово, поэтому славяне его понимают как угодно, но только не так, как следует. Например, Протоиерей Александр МЕНЬ, чрезвычайно начитанный православный священник, считал религию преломлением Бытия в сознании людей. Но совесть – русское слово, и русским его не так просто читать иначе, чем оно написано. Очевидно ведь, что совесть – это то, что с вестью. В этом, буквальном, смысле совесть – то же самое, что и вестник. Или, на латыни, ангел. Но это и связь, которая без вестей не связь. Следовательно, религия – не преломление или там отражение чего бы то ни было, а всё же связь. Или ещё лучше и ближе к религии – свет. От света – святость. А теперь сравните: святой, светлый, совестливый. Очень похоже, не правда ли? И вполне понятно, почему. Слова–то эти – однокоренные. Но в их ряду отсутствует ещё одно слово от того же корня – связанный. Или – обязанный. Это слово важно тем, что оно показывает суть совести. Ещё одно слово от того же корня уточняет и дополняет её. Слово это – обещанный. Обещание – это тоже связь, как и обязанность. И нам ничто не мешает считать, что общим для перечисленных слов корнем является слово “весть”. Свет – это та же весть, только с переставленными звуками. Но это и веда, поскольку веда – это весть, у которой звук “С” пропал, а глухой звук “Т” стал звонким “Д”. Весть – это и буда, которая будит, и беда, которая не даёт спать, обязывает бдить. Наконец, весть – это и обет, и завет. И всё это – в религии, и всё это – в совести: вести и веды, вестники и будды, обеты и заветы, свет и святые.
А вот теперь вопрос: чего же не хватает религии, чего нет и не может быть у совести? На то, что религия ущербна, указывают не столько атеисты, сколько художники, философы и учёные вместе взятые. Будь религия совершенной, всех этих специалистов, всякий раз перебегающих ей дорогу, не было бы. Но они есть. А то, что при этом ущербная религия не исчезает, указывает на то, что художества, философии и науки страдают тем же недостатком, что и она, родимая.
Чего же им всем не хватает?
Ответ, как ни странно, – в совести. Или – в религии. Как уже было сказано, совесть – с вестью. Или с ведами, бедами, обетами и заветами. Но она – без знаний. Ну, нет в совести знаний и не могут они там быть, потому что там – веды. А веды – это те же виды, но никак не знания. Я видел НЛО, но я его не опознал. Видеть видел, слышать слышал, читать читал, веду телепередачу об этом и разные разговоры на каждом углу, короче говоря, ведать ведаю, но знать не знаю, что это такое. Не опознал. Тем более, что и не знаю, как это делается. Совесть – она ведь не об этом, не о знаниях. Совесть – о святом, о светлом, о заветном. Поэтому её как–то даже боязно трогать. Никто ведь не знает, что будет. Зато совесть спокойна. А чего ей суетиться? Художники ведь тоже совестливые, и философы с учёными тоже не знают, что такое знания и что значит, знать. Для тех, кто с подачи недобросовестных филологов думает, что веды на санскрите – это знания на русском, добавим к уже сказанному, что в санскрите знания звучат как жняна, т.е. по–русски. Для тех же, кто думает, что раз люди живут без знаний, значит, они им и не нужны, заметим, что люди без знаний не живут. Те, кто живёт по совести, не люди, а монахи. Художники, философы и учёные хотя и живут по своим правилам, а не по монашеским, тоже далеко не люди, потому что у них тоже нет знаний. И, конечно же, живут они как нелюди, и некоторым из них так жить даже очень нравится. Червяку нравится жить по–червячьи, а художнику – художественно, поэтому у каждого из них – своя нравственность, как именуют свою совесть художники. Отказаться от того, что нравится, не в состоянии ни червяк, ни художник. Монах может, а художник – нет, потому что нравственность, или как ещё говорят, вкус – это несколько выше, больше, чем совесть. Монашеская совесть – вещь сугубо личная, индивидуальная, и не побоимся этого слова, эгоистичная. Схимнику, отшельнику, монаху глубоко наплевать на мирское, на родных и близких. Ради своей связи с Богом он готов убить даже сына. А вот художник уже не такой. Этот уже поразвитей. Для него любовница – святое. Или – любовник. Следующий уровень совести – философы. Для этих уже важен коллектив, важна коммуна, важно общество. Философы – они общественные животные, они – социалисты, они – коммунисты. И, наконец, совесть учёных – это высший уровень совести. В том числе – и самый богатый, потому что совесть учёных включает и монашескую совесть, и художественную, и философскую, и научную. И эта совесть у них, у учёных, именуется информацией. И с их точки зрения и религия, и художество, и философия, и наука есть не что иное, как информация. Но какой бы богатой ни была информация учёных, у неё – всё те же недостатки, что и у религии. Во–первых, наименование латинское, а потому такое же непонятное, во вторых, знаний в ней тоже нет. Совесть есть совесть хоть в зачаточном, священном, хоть в зрелом, научном состоянии.
Так что правы те, кто считает науку религией. Правда, правы и те, кто считает религией художество, а также философию. Зато неправы все те, кто считает религию, художество, философию и науку сознанием. Всё это – разные религии, но – религии, всё это – разные совести, но – не сознания. В этом–то – и их беда. В отсутствии знаний.

6. ПАРАДОКСЫ РЕЛИГИИ

Лекция 2
РАЙ И АД
Сначала было слово, пишется в Ветхом Завете, и Слово было у Бога и Слово было Бог. Отсюда следует, что Бог – это не человеческое, а божественное слово. Но человеческий язык не согласен с этим. Существительное БоГ – это человеческое существительное. Оно обозначает того, кто бегает (см. Букварь). Причём и греческое существительное “тэос” тоже означает “бегущий”.
Может быть, другие слова из Библии – нечеловеческие?
Вообще–то вряд ли. Библию сочиняли и писали люди, поэтому в ней могут быть только
человеческие слова. Можно, конечно, поставить знак равенства между человеческими и
божественными словами. Но в этом случае придётся поставить этот же знак и между богом
и людьми.
Мы не будем выяснять, кто выше, кто ниже. И вовсе не потому, что это вопрос идеологии.
Мы это знаем из языка. А сейчас выясним, что означают такие важные для религии слова
как рай и ад, пекло и грех.
В современной русской словесности существительное “рай” имеет чисто религиозный
смысл. Но в русском языке у него есть и чисто русское значение. Сейчас оно забито
религиозным толкованием, но оно есть, и его можно открыть с помощью других
словесностей, в которых религиозный рай звучит иначе.
Одной из таких словесностей является венгерская. В ней рай означает рой. Причём не
только пчелиный, но и птичий. И даже эскадрилья у венгров – это рай, т.е. стая
истребителей. В украинской словесности тоже есть рай в значении роя, но в связанном
виде, т.е. в существительном зграя, т.е. стая.
Рай и рой – одно и то же. Разница между ними – это разница в произношении. Тем более, что
венгерский “рай” звучит как раз средне между роем и раем. Есть у них такой странный
для русских звук – ни “о”, ни “а”, а нечто среднее.
Таким образом, рай – это рой. Но рой тех же пчёл – это пчелиный род. Звук “Д” – это
звонкий звук “Т”, и если приглушить звук “Д” в существительном “род”, то получим
сначала рот, который с роем мало вяжется, а затем – рать, которая напрямую связана и с
роем, и с родом, и, наконец, с ротой.
В полученном наборе существительных РоТ является исходным. От рта идут и рать, и
рота, и род, и рой, и, наконец, рай. И рай здесь замыкает ряд, а не начинает его. Рай сам
изо рта. И теперь весь вопрос в том, чей это рот.
Можно, конечно, и догадаться, чей, но в русском языке есть ответное существительное. И
никогда не догадаешься, что это именно тот ответ, который мы ищем. Ворота – вот ответ.
Что такое “ворота”? Ворота – от ворота, ответит “лингвист”. И, конечно, сострит, не
более, потому что ворота – это во рот, а во рот – это рот ву, как называли женщину
английчане.
Итак, рай – от рта женщины. Причём, от того рта, которого нет у мужчины, от того рта,
от которого род.
Рот – от роста. Но не только потому, что у девочки ещё нет рта. Звук “Т” в
существительном “РоТ” появился из звука “Ц”, который был до него. Но появился этот
звук вместе с равнозначным ему звуком “С”. И первое время был не рот, а рост. Рост на
рост – получим нарост. Когда “С” потеряется, а “Т” станет звонким, из нароста получится
народ. А пока нарост хорош и задом наперёд, потому что в этом случае нарост – это
страна. Оказывается, страна – это не левая или правая сторона, это, оказывается, народ!
Когда у роста потерялся звук “С”, мы получили рать. А когда потерялся звук “Т”, мы
получили Рось. А филологи с историками ломают себе головы, откуда взялись эти русы–
росы–великороссы? Выросли.
Народ как нарост – это страна. Но “С” и “Т” – от “Ц”. Следовательно, страна – от царины.
На Украине существительное “царина” встречается до сих пор, но встречается лишь в
одном случае – в выражении “за цариной”. “Лингвисты” думают, что здесь речь идёт о
воротах, потому что выражение “за цариной” применяется в значении “за селом”.
Украинские селяне не говорят “за селом”. Они говорят “за цариной”. Вот “лингвисты” и
подумали, что царина – это ворота. И ведь не сильно ошиблись, хотя село – не город, и у
села ворот не бывает. Ворота бывают у двора, потому что двор – от ворот. И тварь – от
ворот. То есть от женского рта.
Во, оказывается, сколько всего – от женщины. И народ, и страна, и рота, и рать, и род, и
рай. Вот кто все эти творения сотворил! И это ещё далеко не всё!
Царина, если смягчить твёрдое “Р”, – это же целина. Цельная то есть. Иначе говоря,
личная. И здесь надо учесть, что так было очень давно. Так давно, что даже сочинители
Библии это уже не помнили. Так вот тогда бритв ещё не было, поэтому лица были только у
женщин. Именно поэтому женщин называли согласно отличительному признаку – лицо.
Или если наоборот – то цель. Мужчина – это борода. Так и до сих пор зовут тех, кто не
освоил бритву. Но борода – женского рода. Мужского рода брада – это брат. Она – цель,
он – брат. Потом она – царь, он – барин. Или боярин.
Но вернемся к целине. Целина – это собственность цели. Это, например, тело. Оно
получается раздвоением “Ц” в существительном “ЦеЛь” на “С” и “Т” с потерей “С”. Если
же теряется “Т”, то получаем село. При раздвоении “Ц” на “С” и “Т” в существительном
“ЛиЦо” при потере “С” мы получаем ЛеТо, а при потере “Т” – ЛеС.
Лес, выходит, тоже от женщины?
Да, от неё. И село, и тело, и лето, и цель, и лицо, и тварь, и товар, и цена, и двор, и дворец,
и царь, и царство, и род, и рать, и рай, и рой – всё от неё. От творца рода царского,
русского, родного. Но лес лесу – рознь!
Сегодня лес – это прежде всего деревья. Но дерево – та же трава, а трава – та же тварь. Ну,
порядок букв чуть–чуть не тот. Но буквы–то – те же! Стало быть, и значение то же. Кто,
например, в кресте узнаёт костёр? А ведь это – одно и то же существительное!
С травой, как и с деревьями, вопрос решается и просто, и наглядно. И то, и другое
творилось Ртом с большой буквы. Потом этот Рот стал звучать как Руда. Сегодня он уже
звучит как Земля. Так вот Земля до сих пор родит и траву, и деревья. И родит точно так
же, как и творец творит своих тварей. Поэтому и названия у одинаковых существительных
одинаковые.
Речь к Руде перешла не случайно. Очевидно, что Руда – из того же ряда или рода, о
котором мы рассказывали выше. В то же время Руда – это основа Природы, а не Народа.
Отсюда следует, что и Рай, который мы поставили в заглавии, бывает не только родным,
материнским (и отцовским), но и рудным, Земным (не без Солнечного). И теперь уже ясно,
что Библия повествует о материнском рае. В том раю младенец имеет всё, кроме Рая
Земного с его горькими, кислыми, солёными и разными плодами познания. И Ева–ДеВа
даёт ему сладкое яблоко. Даже два сладких колобка сразу. И младенец сразу же по
выходу из рая начинает грешить, т.е. решать–шарить вопросы жертвы, т.е. жратвы.
Жратва, как это ни грубо, она же – трава, а ещё лучше – страва. Так до сих пор на
Украине называют еду – страва. От стравы – глагол “стравливать”, то есть выпускать. Что
стравливалось и по се два дня стравливается младенцу из яблок–колобков? Конечно же,
молоко. Вот оно и есть настоящая страва. Ну, а та, которая стравливает, конечно же,
стерва. Тот же, кому стравливают, – стервец. Или стервятник.
Не нравится стерва? Тогда надо поступить точно так же, как это сделали в своё время
наши предки, которым тоже стерва разонравилась. То есть в этом существительном надо
“С” заменить на “Ж” и чуть–чуть переставить буквы. Именно так из стервы получилась
жертва. И именно так из стравы получилась жратва. И тогда же стервятники стали
жрецами. В раннем младенчестве.
Стоит вспомнить и о таком уважаемом до сих пор существительном, как трапеза. Если мы
“–за” переставим в начало трапезы, то пролучим затрапу, в которой уже угадывается и
затравка, и сатрап. Затравка – это подкормка, а сатрап – тот же жрец. В смысле, обжора.
Но не надо забывать о стряпне и стряпухе. Стряпня – это приготовление трапезы, а
стряпуха – это повариха. И первоначально стряпуха стряпала простым стравливанием. И
кроме неё никто иной на это способен не был. Вот так с тех пор и повелось, что стряпня –
женское дело, хотя подлинно женское дело – это сцеживание. Или сдаивание. И давание,
конечно же.
С учётом даже того, что было сказано о земном рае, в нём далеко не так уютно, как в
материнском рае, который знаком нам ещё и как лоно. Из того, что “Л” предшествует
звуку “Р”, следует, что “лоно” старше “рая”. Лоно наоборот – это тот же ноль. В более
зрелом виде лоно – это руно, а наоборот – нора. Как видим, кругом – человеческие, даже
женские названия. Так вот, в материнском лоне – тишь да гладь, да божья благодать.
Божья потому, что бозя – это пузо, а пузо наоборот – это зопа. Такое неприличное слово...
Но как таковая, она вместе с пузом свойственна прежде всего женщинам. Ну что тут
поделать? Вот отсюда – и благодать. Мягкость то есть. Но не только. Питание в лоне –
постоянное и непрерывное, по мере надобности. И тепло там, и сыро, и мухи не кусают. А
вот в земном раю – одни неприятности. И еду надо требовать, и тепло бывает не всегда, и
те же мухи, и свет, и шум, и прочие раздражители. Земной рай на самом деле враждебен
человеку. И его вполне можно было бы назвать адом. Но ад – это не совсем рай. Прежде
всего, ад – это да. У русских – да, а у украинцев – так. И неспроста, потому что у русских
тоже есть это слово, хотя и более звонкое: дак. От этого “дак” и пошло это “да”. В свою
очередь, “дак” пошло от “так”, а “так” – от “тах”. “Тах” нам нужен для того, чтобы
получить из него “дах”. Кто не знает ни немецкого языка, ни украинского, для того “дах” –
пустой звук. А для немцев и украинцев дах – это крыша. Для украинцев и “тах” – не пустой
звук, если наоборот, если как “хата”. Оказывается, хата – это дах, а дах – это крыша.
Но и русские – не лыком шиты. И для них “дах” – не пустозвучие, если он звучит как
“дак”, да ещё в слове “чердак”. И “тах” – не пустой звук, если звучит как “тог” в слове
“чертог”. Сложнее, когда всё тот же “тог” звучит в слове “итог”. Тут сложнее сообразить,
что итог – это вершина или крыша расчётов или рассуждений или чего–то там ещё. И
совсем уже сложно заметить, что такса – это всё тот же итог, так сказать.
Возвращаясь к аду, мы можем сказать, что это место не такое уж и плохое, как о том
пишут крестьяне. И как раз оно неплохое именно благодаря пеклу. Пекло – не ад. Ад – тот
же уют. И уют, во–первых, потому, что это – крыша, а во вторых, потому, что там – пекло,
т.е. печь.
На современном русском языке ад – это дом. Но у дома есть и другое звучание – адам. Или
эдэм. В своё время русские делали свои дома из глины. Правда, глина у них не всегда
была глиной. Одно время её называли зедом. Или задом. Отсюда лепник назывался
зодчим, его лепня – созиданием, а лепнина – зданием. Глиняный горшок, например – это
здание. Поэтому и горшечник – зодчий. Ковыряется там, в этом заде. Но закончим с
адамом, который действительно ваялся бозями из глины, хотя и не так, как это описано в
Библии.
Глина у венгров звучит как ваёг. Из ваёга ваяют. Что ваяют? Вал, если по–русски, или
вол, т.е. стена, если по–английски. Вот так и соединяются как будто несоединимые языки –
угро–финские и индо–европейские. Материально. Точнее, у матери. А ещё точнее – у Ва или
у Ву, у Ба, или у Бу. Так ведь тоже звали матерей. А глагол “ваять” однозначно указывает
на то, что первыми скульпторами и первыми зодчими были женщины. И то, что они ваяли,
называлось их названиями. И не только потому, что они сами и называли то, что ваяли.
Женщины и ваяли только то, что им самим не хватало. А не хватало им их самих. Пока
ребёнок или дитя у неё в лоне, она для него – дом. А после рождения ребёнку или дитяти
уже нужно расширение жилплощади. И она расширяла саму себя с помощью глины. Вот
почему это расширение называлось так же, как и та, которую оно расширяло. И это
название сохранилось с тех самых пор. Правда, звучит оно сегодня по–разному, поэтому
многие и не догадываются, что дым, дом, дама и адам – одно и то же.
Та – это тоже одно из званий матери. От него и произошёл ад. Но не только. От Та мы
получили ТаМ, а также МаТ. При более мягком звучании из МаТа, на котором спят,
получается МаТь, а из ТаМа – ТьМа. Звонкое ТаМ даёт нам ДоМ, в котором МаТь или
ТьМа, а также ПеКЛо, т.е. ПеЧь. Дом как таковой в самом начале делался по образу и
подобию бозьему, что и описано в Ветхом Завете. Та же ПеЧь есть и у ДаМы. Венгры так
и зовут её – ПиЧа. И это действительно ПеКЛо, потому что это – самая тёплая часть тела
ДаМы. Но в отличие от библейского ПеКЛа, где грешники мучаются в геене огненной, в
ДаМСКоЙ они лелеются и наслаждаются. И поэтому всячески туда стремятся, хотя
должны пускаться только за грехи. В том числе – за гроши.
Как видим, за какие слова из Библии ни возьмись – все они до неприличного человеческие.
А самые священные – и просто женские, чего не скажешь о мужских.


6. ПАРАДОКСЫ РЕЛИГИИ

Лекция 3

ПУТЬ К ХРАМУ

Бог всемилостив и всемогущ. Кто бы с этим спорил? Но в таком случае зачем ему храмы? Зачем Богу человеческие храмы?
Гордыня – величайший грех человеческий. Но строительство человеческих храмов Богу – это разве не гордыня? Неужели Всемогущий может удовлетвориться каким–то жалким творением какого–то червя? Если же может в силу своего могущества, то в таком случае зачем ему храмы как таковые?
Храм – это прежде всего место, где можно схорониться. Но зачем хорониться Господу Богу? И от кого? От самого себя? И почему Бог должен хорониться в человеческом храме?
Храм – это ещё и жертвоприношение. Кто что может, тот то и приносит в качестве жертвы своему богу. Строитель строит храм, купец даёт деньги, бабушка несёт в храм яичко. Но зачем? Ведь Бог всемилостив и всемогущ, и, следовательно, он сам приносит жертвы людям. Что же касается человеческих жертвоприношений, то для всемилостивого и всемогущего Бога это такая мелочь... Кроме того, это ещё и возврат полученного от него же. Всё ведь – от Бога. И Бог вездесущ, поэтому ему нельзя ничего никуда принести. Он – везде, поэтому у него всё есть, и всё, что есть – у него. Но в таком случае кому и куда носят жертвы? И для кого строятся храмы?
Для меня как строителя ответ очевиден. Мой заказчик – не Господь Бог. Это слишком большая честь для меня. Но даже если бы Божественный заказ поступил ко мне, я вряд ли его понял бы. Я ведь всего лишь человек, и мне доступно только человеческое, не выше. И построить я могу только что–то человеческое, не более того. И если кто–то из строителей домов или машин, станков или приборов, кораблей или автомобилей думает, что он способен на большее, то его надо лечить. Как – это уже другой вопрос. Но лечить надо. В том числе – от гордыни. Или как ещё говорят, от зазнайства. По–моему, надо лечить и тех, кто заказывает храмы от имени Господа Бога. И вообще выступает от его имени. Этих надо лечить не только от гордыни, но и от лжесвидетельствования. Проще говоря, от вранья. Вольно или невольно, но они врут, что храмы строятся для Господа Бога. На самом деле храмы строятся для тех, кто в них живёт и работает. На самом деле храмы строятся для слуг Господних. И только легковерные простачки могут думать, что церкви или соборы, храмы и часовни, монастыри и скиты строятся для Господа Бога и по Его заказу. Не менее легковерны и те простачки, которые думают, что всё сакральное или религиозное строительство – прежде всего для людей, а не для Всемолостивого, Всемогущего и Вездесущего Господа Бога. Для священников все эти блага, для попов и пап. Люди вполне могут обходиться без церквей и храмов. И это постоянно доказывается теми же священниками. Тем же христианским священникам глубоко наплевать на кришнаитские храмы. И буддисты как–то не страдают от того, что не посещают мечети. Но вот представьте себе Папу Римского без Ватикана! Или муллу без минарета! Или монаха без монастыря! Или попа без паникадила!
Ну, не может священнослужитель без священного. Чему же, где же и чем же он будет служить? Только зачем дурачить людей? Чтобы они валом валили и даром дарили все эти святости? Но это же не по–христиански, господа священнослужители! Это же против Божественных заповедей.











7. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПАРАДОКСЫ

Лекция 1

КРАСОТА СПАСЁТ МИР?

Красота спасёт мир, а некрасивость убъёт, написал когда–то Достоевский. И художникам это так понравилось, так понравилось, что на каждом шагу и на каждом углу они только и говорят об этом. И вспоминают эти слова при каждом удобном случае. А почему? Да потому, что эти самые слова очень уж хорошо набивают цену художникам. Или как сегодня говорят, очень хорошо работают на их имидж, очень здорово повышают их рейтинг. Красота – это ведь как бы их епархия. Но что они о ней знают? Конечно же, ничего. У каждого художника – своё понятие красоты, если не прекрасного, но знаний того, что есть красота, у художников нет и быть не может. Поэтому их утверждение о том, что красота спасёт мир, опирается лишь на авторитет Достоевского, который как бы должен был знать, что говорил, и как таковое близко утверждению священников о том, что мир спасёт Христос, а Антихрист погубит. И как мы сейчас покажем, эта близость – не случайна.
Слово “красота” – не художественное слово. Не художники его придумали, и доказывается это тем, что они не знают, от чего происходит это слово и что это слово значит.
Красота – от красноты. Здесь просто “н” – беглое. И некоторые художники это ещё знают. Но дальше...
Краснота – от красы, а краса – от креса. Лингвисты думают, что крес – это древнерусский огонь. Но крес – от креста, потому что “с” и “т” – это две половинки звука “ц”, одна из которых, а именно “т”, потерялась. Крест уже выводит нас из области художества и переносит в область религии. Но в религии крест – это два пересекающихся куска дерева. При чём здесь огонь? В религии крест служит для распятия грешников. Но это он сегодня служит для этого. А раньше, да буквально ещё три–четыре столетия назад, для распятия применяли пали. Палки то есть. Или колы. От пали – не только распятие, но и глагол “напялить”. Что же касается креста, то его использовали как костёр. Отсюда – и мнение лингвистов о том, что крес – это огонь. Нет, господа учёные, крес – это крест. То есть костёр. А костёр – он красный. И, конечно же, красивый. И если теперь красоту понимать так, как надо, т.е. буквально, как костристость, то вряд ли можно надеяться на то, что она спасёт мир. Хотя было время, когда она спасала.
Крест на украинском языке звучит как хрест. В свою очередь на греческом хрест звучить как христос. Но христос на греческом значит спаситель. Почему?
Берём украинский “хрест” и читаем справа налево. Получаем страх. И тут же вспоминаем Библию, где пишется, что в своё второе пришествие Иисус Христос учинит Страшный Суд. Но почему страшный, если Он – Спаситель? Теперь мы уже знаем, откуда появилось слово “страшный”. И нам осталось выяснить, почему страшный – спаситель.
Не будем уподобляться теологам, не будем заниматься измышлениями, а обратимся к слову. В данном случае – слову “страх”. И с помощью знакомых нам законов развития звуков сделаем более звонким последний звук в этом страшном слове. В итоге получим существительное “страж”, которое самим собой показывает нам, почему страх – спаситель. Не спаситель страх, а страж. Сторож то есть. Страж, он же – страх и он же – хрест или крест, – это костёр, который отпугивал и отгонял нечистые силы от людей. И теперь уже мы с полной ответственностью можем заявить, что мы точно знаем, кто такие нечистые силы, о которых так много говорят священники и посвященные. Естественно, это те, кто боится огня. А кто боится огня? На Земле все животные, кроме человека, боятся огня. Вот они–то все – и нечистые.
Итак, крест – это костёр. Но тогда что же значит, воскреснуть? Воскресенье – оно ведь от костра!
Хороший вопрос. Хорошо и то, что он наконец возник. Все ведь до сих пор уверены, что восреснуть – значит, ожить. Буквально же воскреснуть – значит, возжечься. Иначе говоря, сгореть. В древности особенно, да и сейчас кое–где, умершие именно так и поступали, т.е. воскресали, сгорали на погребальном костре. По всей видимости, точно так же воскрес и Иисус Христос. Ведь это событие в Библии описано на греческом языке, и там, где в русском тексте стоит воскресенье, в греческом применяется существительное “анастасис”, которое имеет точно такое же значение, т.е. восгорание.
В свете сказанного Христос – это вовсе не тот несчастный назарянин, которого сначала распяли, а потом сожгли на костре. Он был известен и до Иисуса из Назарета. И его прихода давно ждали. И это был не костёр или крест, а всё же человек. Какой человек? Его мы встречаем не только в Библии, но и в индусских Ведах. Там его имя звучит как Кришна, т.е. почти Христос. Индусские Веды утверждают, что Кришна – это юноша пятнадцати лет с кожей цвета грозовой тучи, т.е. иссиня чёрного цвета, но слово “кришна” означает “красный”. Следовательно, Веды тоже повествуют не о том, изначальном человеке. Но поскольку мы хотим докопаться до истины, нам не остаётся ничего другого, как отказаться от литературных поисков и обратиться к самому Кресту.
Если заменить звуки “с” и “т” на тот звук, из которого они возникли, т.е. на звук “ц”, то из креста мы получим крицу. В украинском языке крица – это особая сталь. Но при прочтении крицы справа налево крица становится цуркой. Цурка в украинском языке – то же самое, что и в русском – чурка. Чурка – это маленькая чур. Она же – чара, и она же – речь. Отсюда “Чур меня!” – значит: “Сторожи меня!” Или – очаруй. В смысле, настрой, наставь, предупреди.
От чурки – крест. В смысле, костёр. Но чурка может звучат и как жарка. В смысле, маленький жар. В свою очередь, цурка может звучать как царька. В смысле, маленькая царь. А царь – это уже не просто человек. Царь – это мать. Она для своих детей – и жар, и страж, и красота, которая их спасает. Если уважаемый всем миром писатель Достоевский имел в виду эту Красоту, то он – пророк. Если же художественную, то он – только художник, царство ему небесное.
Как видим, и священники, и художники разрабатывают одну и ту же тему – тему материнства. Но разрабатывают не с разных сторон, как утверждают искусствоведы, навязывающие всем мнение о синкретическом искусстве, а на разных уровнях. При этом и те, и другие даже не понимают, какую тему разрабатывают. Живя в патриархальном, т.е. преимущественно мужском, однобоком, искаженном мире, где почти все занимают чужие места и делают чужие дела, и теологи, и искусствоведы, не говоря уж о философах и учёных, так или иначе защищают этот мир, так или иначе пытаются сохранить если и не всё в нём, то по крайней мере на их взгляд лучшее. И при этом та красота, о которой писал художник Достоевский и о которой на каждом шагу и на каждом углу при каждом удобном случае говорят художники, на самом деле спасает этот мир. В смысле, изувеченный мир духовных калек.
Да, красота спасёт мир. В смысле, мир человека. Но тем самым она убъёт миры священников, художников, философов и учёных. В смысле, недочеловеков.

7. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПАРАДОКСЫ
Лекция 2
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ
О любви не говори, о ней всё сказано, поётся в одной известной песне. И уже в этих художественных словах путаются две вещи. Здесь отождествляются разговор и рассказ. Между тем между ними очень мало общего. И именно поэтому о любви почти ничего до сих пор не сказано, хотя разговоров о ней – хоть отбавляй. И не только разговоров, т.е. вранья, но и правды, и лжи – предостаточно. А вот рассказов и показов – нет. И это уже не парадокс. Это уже однобокость, которая, естественно, выходит боком.
Художники так давно и так много говорят, поют и пишут о любви, что можно невесть что подумать. Например, можно подумать, что любовь – это основа художества. Как говорится, что люблю, то и пою. И пою потому, что люблю. Тем более, что подавляющее большинство песен – о любви. Вот и Фридрих Энгельс решил, что художество уже восемьсот лет вращается вокруг любви. Но на самом деле это совсем не так. На самом деле основа художества – это игра. Не так ли, актёры? Все художники так или иначе играют. И только самые развитые из них понимают, что игра – это детское занятие. И после этого кое–кто из них уходит в режиссёры, в бизнес, в монастырь, куда–то ещё... Но почему? Что плохого в игре?
В игре плохо то, что ей человек не нужен. Игре нужен игрок. И она его делает из человека. Одного делает игроком, другого – болельщиком. Но к художеству игра непосредственного отношения не имеет. Игра – это русское название спорта. Хотя чем не русское название – спор?
Игра и спор – однокоренные слова. И значение у этих слов – одно и то же. Поэтому не случайно игроков другой команды называют соперниками. Это верное название, хотя почти такое же непонятное, как и игрок. Но его можно сделать более понятным. Для этого достаточно заменить приставку “с–” на равнозначный ей суффикс “–т–”. В итоге получим из соперника противника, что, с одной стороны, одно и то же, а с другой – иногда совсем не одно и то же. Скажем, на войне противник – совсем не то, что в игре. Правда, это сегодня не то. А ещё совсем недавно у американских индейцев майя, придумавших баскетбол, разница между игрой и боем была незначительной, поскольку побеждённые убивались. Да что там дикая Америка! Бои гладиаторов в Древнем Риме были игрой. Гладиаторы не были настоящими врагами, но гибли по–настоящему. А это значит, что всё–таки были врагами. До боя не были, а во время боя – были.
Но ведь и в жизни – точно так же! Пока греки, турки или немцы сидят тихо, они для русских не враги. Пока венгры и варяги заняты своими делами, они для нас никакие. Мы их знать не знаем и видеть не видим. Но когда они приходят помириться с нами, померяться силой, посоревноваться да посоперничать, тогда они уже угры, игроки, греки, варяги, враги, противники, соперники. И чем этот мир, этот мор или эта мера с ними кончится, предсказать нетрудно. В конце игры всегда бывает победа. Ведь даже ничья победа – тоже победа. То есть беда. Каждому из греков – по беде. Точнее, каждому герою – по горю. Или каждому из игроков – по уродству, каждому из спортсменов – по травме. То ли физической, то ли психологической.
Ну, и что же хорошего во вражде? Много денег платят гладиаторам? А людьми они становятся?
Сегодня этот вопрос не задаётся, как не задаются и многие другие вопросы, которые уже давно пора задать. Народ болеет за “Спартак”. Или за “Динамо”, “Ротор”, ЦСКА, “Аланию”, Германию, США, Россию. И, к сожалению, больные не понимают, что это действительно болезнь. Те же итальянские тиффози не понимают, что их тиф – это на самом деле помутнение сознания, как и переводится это слово с греческого языка. И те же благородные английчане, превращающиеся во время игры их любимой команды в зверей, не понимают, что они болеют душевно, что они – душевнобольные. И ведь сколько в мире психов гробят своё здоровье ради таких же психически больных вполне мирными, так сказать, средствами!
Художники – иное дело. Хоть они и думают, что играют, но они не играют. Та же актёрская игра называется лицедейством. Актёр делает лицо. И это лицо он делает действием. Он действует как лицо, он представляет лицо зрителю. Отсюда – театральные представления. Но кроме этого актёр, да и артист вообще, т.е. художник, говорит как лицо, поёт как лицо и пишет как лица. И зритель верит актёру и вообще художнику. Верит несмотря на то, что художник, как правило, врёт. И вера – это как раз та ось, вокруг которой вращается художество. Не любовь движет художеством, что бы там ни писали и не пели художники, а вера. И не на красоте, которая спасёт мир, стоит художество, а на вранье. На наглом, откровенном, циничном, но со вкусом обставленном и умело подаваемом вранье. Чтобы лучше проглатывалось.
Кому–то хорошо от художественного вранья? От наркотиков тоже хорошо многим. И если кто–то думает, что художество не убивает, как наркотики, то пусть опомнится. Пока человек в плену у художества, его нет в жизни. Он – в виртуальной, т.е. в навранной реальности. И вернуться оттуда мало кто хочет. И в эту реальность вкладываются средства значительно большие, чем в наркобизнес. И тоже не в человека, а в его слабость. Умственную слабость.
А как же религия? Разве возможна религия без веры в Бога?
А разве кто–то верит в Иисуса Христа? Разве кто–то сомневается в нём? Его умоляют, им
умиляются, перед ним млеют, его хвалят, т.е. славят, и лелеют, строя ему хоромы и
соборы. И вера здесь ни при чём. Здесь есть воля. Иначе говоря, веление души. И здесь
идёт ловля душ. Иначе говоря, охота за душами, а также их охрана. Охрана – это мать
игры. Охрана – от хора, а игра – от гурьбы. И разница между ними – всего лишь в первых
звуках – Х и Г, которые по своей сути родственны. Но охрана старше игры, поскольку Х
старше Г. И воля с ловлей старше веры с враньём, потому что Л появляется раньше Р. А
вот боль с болезнью – ровесники воли с ловлей, поскольку Б и В – это две равнозначные
половинки П, две близняшки. И если теперь опять вспомнить Бога, то нельзя не вспомнить
и о том, что на всё – воля божья. И его боль – это боль всех. Все любят Иисуса Христа
именно за его боль. Ему сострадают. И где здесь вера? Верую, говорит верующий, но на
самом деле он любит. Поэтому священники и не ставят знак равенства между верой и
верованием, между глаголами “верю” и “верую”. Они ощущают, что это не одно и то же,
но знать, что есть что, им до сих пор дано не было.
Теперь дано.
Перейдём к ненависти. Дурное это слово. И не только потому, что отрицательное, но и
потому, что вычурное. От этого оно запутанное и малопонятное. Ненависть – это какое–то
нехорошее ощущение. Но как оно называется на самом деле? Одно мы знаем наверняка:
ненависть противоположна любви. И второе: ненависть там же, где и любовь. В
противном случае это уже будет не противоположность любви.
Любовь, как известно, в сердце. Во всяком случае, многие так думают. И туда же
помещают зло. И оно действительно противоположно любви. Правда, обычно зло
противопоставляют добру. Но, во–первых, нет худа без добра, поэтому худо –
противоположность добру. Во вторых, что значит, добрый к детям как не любящий детей?
И, наконец, в третьих, любовь и злость, как ещё называют зло, – это страсть.
Нет, говорите Вы, злость – это не зло. Злость – это ощущение, а зло – это то, что вызывает
злость. Вот что это такое?
На самом деле всё несколько не так. На самом деле злость – это наше оношение к чему–
либо или к кому–либо. Мягко говоря, злость – это наше неудовлетворение. И здесь надо
заметить, что наше неудовлетворение вызывается кем–то или чем–то, кто или что нас не
удовлетворяет. То есть по сути наше неудовлетворение как итог – одновременно и чужое
неудовлетворение как действие. То же самое – и со злом. Кто–то или что–то нас злит – и мы
злы, чьё–то зло как процесс становится нашим злом как результатом. И так это происходит
потому, что на самом деле зло или злость – это только ощущение. И ощущение чисто
субъективное. Один злится, когда его щекочут, а другой – хохочет, одна млеет, когда её
гладят, а другая – свирепеет. Действия одни и те же, а ощущения, связанные с ними – прямо
противоположные, потому что зло на самом деле, как и любовь – чисто субъективное
ощущение. И превращать его в абсолют, в нечто объективное, безусловное, как это делает
нравственность, – большая глупость, потому что такой подход не ведёт к сути, а уводит от
неё. Именно поэтому, несмотря на две тысячи лет существования христианской морали,
христиане так и не поняли, что зло – это противоположность любви. Или любовь наоборот,
т.е. боль. А ведь знают, что причинять боль – то же самое, что и творить зло.
В заключение следует сказать, что помимо положительности любви и отрицательности зла
они различаются ещё и тем, что любовь – это как бы добровольное увлечение, а зло –
насильственное. Именно поэтому любовь – женского рода, а зло – среднего. То есть скрыто
мужского.

7. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПАРАДОКСЫ

Лекция 3

ЭСТЕТИКА

Ущербность информации является необходимым
условием её существования.

Те, кто лишь поверхностно или с чужих слов, по слухам осведомлён о жизни Карла Маркса, полагают, что чуть ли не всю свою жизнь он с семьей находился на содержании своего друга – Фридриха Энгельса. Более добросовестным известно, что в своих письмах автор “Капитала” часто сетовал на то, что необходимость зарабатывать на хлеб насущный отрывает его от работы над его главным детищем – “Критикой политической экономии”. Им также известно, что Карл Маркс довольно тесно сотрудничал с американскими газетами как эксперт по экономике. Благодаря этому он стал настолько известной личностью в этом молодом заокеанском государстве, что однажды оно даже предложило ему написать статью в готовившуюся к изданию Энциклопедию Соединённых Штатов Америки. Безусловно, для Маркса это были и честь, и признание его как учёного, и немалое вознаграждение, которое никак не помешало бы его бедствующей семье. Тем не менее, он отказался от всего этого. И дело было, конечно же, не в недостатке времени. Карл Маркс отказался писать статью по эстетике. Можно, конечно, подумать, что эстетика – не его конёк, и отказался он от этой статьи потому, что ничего не смыслил в эстетике. Но он был одним из образованнейших людей своего времени и при желании мог бы доходчиво изложить всё, что в то время думал Старый Свет на эту тему. Тем не менее, он не стал этого делать. Почему?
Для ответа на этот вопрос мы должны вспомнить самое общее определение эстетики, которое ей дал в первой половине восемнадцатого века её основоположник – Баумгартен. В его понимании эстетика – это теория чувственного познания. И буквально с греческого эстетика есть чувственность. Не все эстеты понимают и толкуют эстетику точно так же, но от этого греческого “эстезис”, от этого “чувства” они далеко не уходят, поэтому так или иначе близки с Баумгартеном. Но не с Карлом Марксом. Он тоже понимал мир как чувственно представленный и чувственно познаваемый, но слово “эстетика” ни разу не встречается ни в одном из пятидесяти томов его сочинений, изданных на русском языке. И теперь уже можно догадаться, почему. Он был учёным, и его научная эстетика, конечно же, отличалась от эстетики художественной. Но в отличие от современных физиков–лириков, рассматривающих художественную эстетику как одну из точек зрения на мир, как одну из граней познания окружающей действительности наряду с наукой, Маркс признавал только научную эстетику как самую совершенную. Все прочие эстетики, в том числе религиозную, художественную и философскую, он вместе с Энгельсом считал идеологией, т.е. ложным сознанием. И на то у него были веские основания.
Его познание основывалось на конкретных чувствах. В своих исследованиях он имел дело с чувственно представленными предметами и только с ними. Всякие идеальные вещи он отметал напрочь, заменяя их материальными, точнее, реальными. И, естественно, он не мог мириться с теми исследованиями, где реальные вещи подменялись идеальными. А эта подмена как раз и наблюдается в художественной эстетике, хотя и не только в ней. Говоря на каждом углу и шагу о чувствах, художественные эстеты все реальные человеческие чувства, как то: голод, жажда, похоть, зрение, слух, нюх, заменяют идеальным понятием красоты. Или в последнее время – любви. А поскольку о красоте у художников может быть только понятие, да к тому же – только художественное, т.е. ограниченное художественным умом, ущербное, далёкое от истины понятие, то эти подмены сегодня уже приводят к таким уродствам, которые даже и не снились ни Босху, ни Гойе даже в их самых кошмарных снах. И остаётся только восхищаться прозорливостью Маркса и Энгельса, а также их учителя – Гегеля, которые ещё до этих современных уродств и извращений установили место художества в развитии сознания. Гегель в своё время пришёл к выводу, что художество должно уступить своё место философии как наиболее совершенной на то время форме общественного сознания, а Маркс и Энгельс как смогли, так и показали, что философия – тоже не предел совершенства, а потому наука, как самая совершенная форма общественного сознания, как самый высокий уровень его развития, не нуждается ни в какой философии. При таком отношении к художеству вообще, и к художественной эстетике – в частности, Маркс не мог тратить своё драгоценное время на эту чушь даже ради денег. Для него предложение заняться художеством было равносильно предложению впасть в детство. Он был на самой вершине человеческого познания, он созерцал сияние истины, а ему эти наивные американцы, так и не повзрослевшие с тех пор, предложили спуститься чуть ли не к самому подножию и рассказать о мраке и разложении, которые там царят.
Своим отказом Маркс не похоронил эстетику. Этим поступком он зачеркнул все те глупости, которые накопили искусствоведы о ней, и тем самым предложил переписать её заново. Самый информированный марксист всех времён и народов – Энгельс, исходя из всего того, что сделал Маркс, пришёл к выводу, что всю историю надо переписывать заново. К этому можно добавить: включая эстетику, поскольку это уже история.
В заключение – пару слов о красоте. Говорят, она – от красноты. И правильно говорят, в чём легко убедиться, если вспомнить слово “прекрасный”, что буквально означает: очень красный. Но дальше этого первого и правильного шага никто не идёт. Дальше принято уходить в сторону. В данном случае этой стороной выступает красная девица, у которой щёки красные от мороза. Вот она – краснощёкая, т.е. красная, иначе говоря, красивая, и она нам нравится. А дальше всё, что нам нравится, тоже уже красиво, хотя и не красно. Тут бы и перейти от того, что красиво, к тому, что нравится и дальше говорить о нравах и нравственности как о красоте, но перехода здесь не наблюдается, поскольку нравственность уже занята религией. Здесь наблюдается приспособление к обстоятельствам, которое проявляется как подмена нрава красотой. На первый взгяд совершенно невинная подмена понятий (какая разница, как назвать? Назови хоть горшком, только в печь не ставь!) приводит к тому, что субъективизм нрава исчезает в понятии красоты. Тут ведь срабатывае вторая поговорка: назвался груздем – полезай в кузов! Понятие и чувство субъективны, но их субъективизм только оттеняет, подчёркивает объективизм красоты!


8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ
Введение

Рассказ о вечных вопросах вполне естественно начать с вопроса о вечном. Что значит, вечный?
Обычный ответ – бесконечный во времени. И чуть ниже мы увидим, что это за ответ.
Вечный – определение века. Непосредственно только век вечный. Но опосредованно вечно
то, что содержит в себе век. Например, всякий двигатель имеет свой век. Отсюда всякий
двигатель – вечный. Но есть среди вечных двигателей ещё и долговечные. У них,
очевидно, не простой, а долгий век.
Очевидно и другое, а именно то, что различные мудрецы, не зная русского языка, придают
слову “вечный” свой смысл, отличный от его буквального значения. И, может быть, они
правы?
Выясним, что значит, век. У этого слова – два смысла: продолжительность жизни и 100 лет.
Буквально же век – от века. От века среднего рода, которое закрывает око. Ещё говорят,
веко мигает. Также веки можно смежать, т.е. сжимать. Но мы остановимся на том, что
веко делает само.
Очевидно, веко не мигает, потому что у мигания – корень “миг”, а не “век”. В таком
случае, почему говорят, веко мигает? Вероятно, век и миг похожи. Предположение дикое
для здравого рассудка, но здравый или там больной рассудок нам не указ. Мы раскрываем
значения слов, и эти слова – нам указ.
Итак, миг. Что это? Что делает миг? Мигает, не так ли? А на что похоже мигание? На
быстрое движение вниз и вверх. У нас что–нибудь может так двигаться? Да, конечно.
Например, руки, когда мы ими машем. Но ими ли мы машем? Руками мы кроем, укрываем,
кладём, крадём. А машем махами. Где они у нас? Над подмышками. Подмышки – они под
машками, т.е. под махами. Мах – это вся рука от ладони до плеча. И мах – это тот же миг,
только с более звонким “х” на конце.
Если же теперь обратиться к веку, то мы увидим, что веко на самом деле движется подобно
мигу, т.е. вверх–вниз. Стало быть, век и миг подобны. Но век при этом намного короче
мига, поскольку веко намного короче маха. Можно даже точно посчитать, на сколько
короче, но не меньше, чем в сто раз. Отсюда вечность более, чем в сто раз короче
мгновенности.
Ну, не парадокс ли? Но это уже антифилософский парадокс.
Да, но всё же что делает веко, если не мигает?
Оно кивает. И это уже – антифилологический парадокс.
А теперь, наконец, поговорим и о бесконечности. Вечность, как мы видели, это вполне
определённый или конкретный знак, указывающий на век того, о чём идёт речь. Если же
речь ведётся философски, вообще, т.е. ни о чём или о чём–то своём, потаённом, то вечность
теряет своё значение и о ней можно думать всё, что душе угодно. Именно этим и заняты
горемыки–философы, а также бродячие художники и охотящиеся священники. И без этих
фантазий, иллюзий и прочего бреда им не выжить. Но знатоку на всё это глубоко
наплевать, ему нужны лишь знания, поэтому и к бесконечности он подходит по–деловому,
то есть буквально. И в этом случае бесконечность для него звучит почти так же, как и
инвалидность. Точнее, как отсутствие конечностей.
Впрочем, истинный знаток должен быть в курсе всех событий, т.е. он должен знать, что там
думают думцы–мудрецы всех видов, иначе он не сможет помочь им узнать то, о чём они
бесконечно думают. Поэтому надо сказать, что все мудрецы, независимо от исповеданий и
званий, думают, что бесконечность есть то, что не имеет конца, а не конечности. И
поэтому им всем уже пора указать на то, что это нечто должно именоваться не
бесконечностью, а бесконцовостью. И куда только смотрят филологи?! Каждый варится в
своём собственном профессиональном соку, всякий норовит говорить на своём
собственном профессиональном диалекте, и никому нет дела до других. Эдакий
корпоративный эгоизм, такая себе профессиональная мафиозность. Иначе специалистам не
выжить. Но людям ведь нужны люди, а не специалисты. Человек человеку кто? Волк,
друг, товарищ, брат, коллега, сосед? Человек человеку – человек. Как говорится, проще
не ответишь. Но кто в состоянии понять эту гениальнейшую простоту? Где эти человеки?
Во все времена самые мудрые мудрецы считали, что переделать мир никто из нас не в состоянии, и поэтому надо переделывать себя. Это мнение представляется очень мудрым, но в качестве руководства для действия оно годится лишь для слабых. Сильные мира сего подчиняют мир себе, переделывают его под себя и плевать они хотели даже на самых мудрых мудрецов.
С точки зрения тех, кто попадает под горячую и сильную руку, это вряд ли хорошо и правильно. Но с точки зрения тех, кто идёт за сильным, за вождём, за правителем... И так – везде. В любом вопросе всегда есть две точки зрения. И во все времена мудрецы искали и предпочитали правильную. И рано или поздно находили её, хотя полного удовлетворения не получали. В конце концов они выдумали для себя чулан, дали ему имя бесконечности и стали запихивать туда все вопросы, на которые не в состоянии дать ответы. И это – всё, на что действительно способна мудрость. Поэтому если вам надо затянуть решение вопроса до бесконечности, обращайтесь за помощью к философии. Она вам поможет. Но если вы уже сегодня хотите жить и думать по–человечески, плюньте на неё и займитесь решением сами.

8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 1

ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ – КУРИЦА ИЛИ ЯЙЦО?
Этот вопрос уважающие себя мыслители уже не обсуждают. Это вовсе не означает, что они знают ответ на него. Просто эта тема считается уже неактуальной. Но ответа так и нет. И тому – множество причин, сводящихся к одной – к формализму.
Первая – это односторонность. В разговоре о курице и яйце формалисты всякий раз забывают о петухе. А ведь он сам собой указывает на то, что раньше было не одно яйцо, а много. Причём разных. Метафизическое мышление всякий раз норовит всё свести к одному. К одному богу, к одному предку, к одному яйцу, к одной материи или к одной идее, например, идее одного Большого Взрыва. И чтобы связать это одно со всем остальным, метафизики–идеологи–формалисты сочиняют всяческие откровения и благие вести, теории и положения, картины мира и мировоззрения, т.е. всяческие религии, художества, философии и науки. И порой звучат эти потуги вполне солидно. Например: Единая теория поля. У Энштейна она не получилась, но другие физики не теряют надежду, что у них получится.
Она получится не у них. Не у метафизиков, хотя некоторые из них и думают, что они – просто физики. Но вернёмся к птицам и яйцам.
Если говорить о курице, то это – кличка, а не звание. Это важно знать потому, что кличка не содержит в себе знаний. И если мы будем говорить о курице, мы ничего не узнаем, а лишь вдоволь поговорим на эту тему. Впрочем, это зависит от того, как мы будем говорить о курице. Если буквально, то можем кое–что узнать и от курицы.
Курица – это глагол. Парадокс? Безусловно. Как заметил Маркс, научные истины всегда парадоксальны, потому что за внешней видимостью вещей они открывают их суть. Итак, курица – от глагола “курить”. Отсюда курица – это то, что курится, курит ся, т.е. себя. Сегодня себя никто не курит. Сегодня курят лишь табак. Но до того, как Петр I ввёл табакокурение в России, здесь были и другие виды курения. Например, курение пыли. На Руси уже вряд ли кто помнит о таком курении, но на Украине до сих пор клубы пыли называют курявой. Курява – это почти корова. Корова – не пыль, но тоже круглая, тоже клуб. Или клубень. Колобок, наконец, яблоко, если хотите, облако. (От облака – и тучность коров). Всё это – однокоренные слова. И всё это связано с колом, как до сих пор на Украине зовут круг. Поэтому клубиться и куриться – одно и то же. И если посмотрим на курицу, которая любит купаться в пыли, то мы увидим, что она действительно курится, т.е. выпускает из себя клубы пыли. Поэтому её и зовут курицей, хотя точно так же поступают, например, и воробьи, а также другие птицы.
Таким образом, курица – просто кличка, которой достойна не только курица. Но в таком случае что же такое – курица?
Это мы уже сказали. Курица – это имя птицы. И таким образом, прав автор поговорки “Курица – не птица, женщина – не человек”. Тем более, что птица – это певица, и такой певицей является петух, который потому и петух, что поёт. И эта настоящая птица, как известно даже абстрагировавшимся от всего философам, яйца не несёт, но без неё яйца бесплодны. Полноценное яйцо – это всегда плод курицы и петуха, это всегда их детище. Стало быть, яйцо было после курицы.
Это решение показывает нам, во–первых, что односторонность бесплодна. Именно поэтому вопрос о курице и яйце не решался около тысячи лет и именно поэтому вымерли амазонки. От односторонности. Во вторых, оно указывает на то, что нельзя останавливаться на первом шаге, как это обычно и делается в метафизике. Более того, сейчас мы покажем всё на той же курице, что останавливаться нельзя и на втором шаге. Останавливаться вообще нельзя, можно только становиться.
Мыслители всех времён и народов, пытавшиеся решить вопрос о курице и яйце, не сделав первого шага, не смогли заметить, что яйцо – это переход от курицы к курице. Цель курицы – не яйцо. Яйцо – это цель любителей яичницы. Курица же несёт яйца для производства потомства. И цель курицы – воспроизводство поголовья кур. Поэтому и раньше, и потом была и есть курица. С петухом, естественно. И с яичниками, а также с клювом, с перьями, с когтями, с крыльями. Много чего есть у курицы, что можно противопоставить ей как более раннее, чем она сама. Но это многое от курицы неотделимо, поэтому в отношении его и не возникает этот глупый по сути вопрос, что было раньше. Раньше было всё – и курица, и яйцо. И это – не шутка. То яйцо, из которого вылупилась курица, было раньше её, а то, которое она снесла – позже. И наоборот, та курица, которая вылупилась из яйца, была позже его, а та, которая снесла – раньше. Ответы здесь просты и однозначны, потому что конкретны вопросы. Но когда вопрос расплывчатый, абстрактный, то и ответ на него такой же.
В своих “Философских тетрадях” Ленин писал, что абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. И если мы возьмём конкретную курицу и конкретное яйцо, то наш глубокофилософский вопрос превратится в мелкодетсадовский. Правда, в тех же “Философских тетрадях” всё тот же Ленин написал, что абстракции, если они не зряшные, отражают истину глубже, полнее. Видимо, расплывчатость ответа почудилась Ленину глубиной и полнотой, но убедиться в обратном у него времени не было. Надо было делать революцию в России. Зато теперь нам приходится делать революцию в головах.
Хотя философы и утверждают, что они имеют дело с самыми общими и самыми абстрактными понятиями, т.е. с категориями, на настоящие, на самом деле самые отвлеченные и самые что ни на есть общие понятия по се два дня ни один философ мира не вышел. И, естественно, не выйдет, потому что свои категории философы выбирают сами, по своему философскому усмотрению. Именно в силу этого философской категорией может оказаться всё, что философской душе угодно. И оказывается. Единственное, что никак не хочет попадать в арсенал философа, это – истина. Казалось бы, ну что может быть более общим, чем истина? Но её нет среди категорий философии. Парадокс? Да нет, мудрость. Иначе философы уже давно попались бы на своём жульничестве. А так они живут, припеваючи, как райские птицы, и преспокойно поплёвывают на истину. Но время их уже давно вышло, и поэтому щадить мы их не будем. Мы им покажем, что ни одна из их категорий и в подмётки не годится настоящим абстракциям, настоящим обобщениям.
Категорией философы считают наиболее общее понятие, т.е. такое понятие, которое заменяет если и не все, то очень много других понятий. В русском языке понятия называются именами, а категории – местоимениями. Ну, и что может быть более общим, чем местоимение “всё”? А, господа мыслители?
А теперь возьмём местоимение “Я”, о котором так много рассуждал немецкий философ Фихте, и спросим у философов, какого рода это “Я”, мужского или женского? И философ не ответит, потому что он не знает, как определяется род у местоимения. А не знает потому, что при всей мощи своего философского ума он ни разу не делал больше одного шага в своих суждениях. Топание и подпрыгивание на одном месте в сидячем положении, которое философы называют суждениями и рассуждениями, шагами не считаются. Шаг – это когда от одной сути мы шагаем к противоположной. Как таковой, он запрещается формальной логикой. Поэтому первым и единственным шагом в философских суждениях мы вынуждены считать уже сам подход к проблеме, уже саму постановку вопроса, как любят выражаться философы. Именно это они предпочитают видеть в качестве результатов своих рассуждений. Не решение вопроса, а именно его постановку. Отсюда – и частые заглавия философских работ: “К вопросу о...”
Итак, “Я”. Какого оно рода? Сделаем первый шаг и обратимся к противоположной половине. Таковой является “ТЫ”. Какого рода это “ТЫ”? Уж не среднего ли? А, может быть, это и не противоположность “Я”?
“Я” и “ТЫ” – это “МЫ”. Следовательно, противоположность. Но и эти знания нам пока ничего не дают, поэтому идём дальше.
“МЫ” – не “ОНИ”, а вместе “МЫ” и “ОНИ” – это “ВСЕ”. В свою очередь, “ОНИ” – это “ОН” и “ОНА”. Но “ОН” – однозначно мужского рода, а “ОНА” – однозначно женского. Стало быть, если “Я” – мужского рода, то “ТЫ”– женского. Но если “Я” – это я, а я знаю, что я – мужчина, то “ТЫ” для меня – женского рода.
Вот такие, стало быть, рассуждения. То есть никаких. Мы ведь просто перечисляли. Вот это и есть истинное счисление предикатов, о котором так много мнят, но ни бельмеса не знают философы.
8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 2
СЧАСТЬЕ
Если бы Гегель знал русский язык и был жив, он сказал бы, что счастье – дурное слово. Но вовсе не потому, что никто не знает, что это такое, а потому, что оно на самом деле дурное. И как раз поэтому никто не знает, что такое счастье.
Дурное – то же самое, что и чужое. Отсюда дурак – не глупец, а чужак. Украинцы, как правило, не говорят, дурак. Обычно они говорят: турок. А турок – это тот, кто ни бельмеса не понимает по–русски, хотя, возможно, и большой умник у таких же, как он. Но, с другой стороны, и русские не понимают турков. И, как ни парадоксально, как раз потому, что не дураки. То есть не турки. Скажем, говорят турки: “Бардак”, а русские думают: публичный дом, хотя у турков бардак – это всего лишь стакан. И думают русские не то потому, что бардак – “дурное” для них слово.
То же самое – счастье. Любой русский чувствует, что слово “счастье” – от части. Но смысл–то у этого счастья совсем не частичный, а цельный. И чаще всего не частый, а редкий. То есть то, что именуется счастьем, к счастью отношения не имеет. И на это однозначно указывает приставка, которая приставляется потому, что само слово не справляется с возлагаемым на него смыслом.
Что же скрывается за этим “счастьем”?
Не будем пока ломать голову над этим. Вспомним о том, что противоположно счастью.
Может быть, через него узнаем счастье?
Чаще всего противоположность счастья так и именуется: несчастье. Но в особо тяжёлых
случаях всплывает название несчастья – горе. Вот оно–то и является истинной
противоположностью несчастья. И хотя о горе говорят обычно редко, тем не менее, о нём
знают больше, чем о счастье. Возможно, именно потому, что не забалтывают это знание.
Так вот горе обычно связывают с потерей. Чем больше потеря, тем больше горе. Отсюда
счастье должно связываться с обретением. Проверим это на примере денег. Утеря денег –
это горе. В лучшем случае – огорчение. То есть небольшое, но горе. А вот получка – это
счастье. И даже радость. И даже точно радость. Именно радость и есть точное название
счастья, потому что как и горе – это ощущение, причём ощущение, противоположное горю.
И радость напрямую связана с обретением, поскольку она – от дара. Получил дар –
радость, потерял – горе. А иметь те же деньги – уже не радость, а забота. Стало быть,
действительно, не в деньгах счастье. Оно – в получке.


8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 3
СМЫСЛ ЖИЗНИ
Это словосочетание мало кто понимает буквально. Жизнь не мыслит, поэтому какой может быть у неё смысл? А вот люди мыслят, и в том числе они мыслят о жизни. Эти мысли вкладываются в жизнь, т.е. связываются с ней, в итоге чего и получается смысл жизни. Таким образом, смысл жизни не есть смысл жизни. Он есть смысл мыслителя о жизни, приписываемый жизни. Помимо смысла мыслители приписывают жизни ещё судьбу и рок, хотя всё это тоже рождается в черепной коробке.
Первым делом мыслители, начиная рассуждения о смысле жизни, избавляются от него, переходят к другому вопросу. Например, к вопросу о том, зачем человек живёт. Или какая цель человеческого существования. То есть от вопроса вообще переходят к более близким всякому вопросам. Предел этого сближения – сам мыслитель и всё, что ему известно о людях. Даже если этот мыслитель совсем ещё молодой, всего лишь ученик старших классов, и у него сведений о людях уже предостаточно для того, чтобы решить для себя, что смысл жизни у каждого человека – свой, неповторимый, индивидуальный. Мыслители постарше и поопытней тем более тонут в безбрежном человеческом море. Или мире. Поэтому взрослые как правило уже и не берутся за решение вопроса о смысле жизни. А вот юноши и девушки ещё полны решимости разобраться с этой проблемой.
К сожалению, одной решимости мало. Нужны ещё и знания. И прежде всего, знания того, что есть человек. К счастью, мы это уже можем узнать, поэтому мы можем узнать и то, какое значение человека на Земле.
Человек – это звучит гордо, писал Горький. Он не знал значения слова “человек”. На самом же деле человек – то же, что и червяк. Или лучше – червь. Лучше потому, что от червя до чрева нет и полшага.
Как видим, гордо звучать нечему. И отрицать нечего, потому что человек роется в Земле точно так же, как и червь. Разница лишь в масштабах. Лишь количественная разница. А вот сходства на одном рытье не кончаются. Червь в поисках пищи пропускает через своё чрево всяческий мусор, и тем самым превращает этот мусор в плодородную почву, издревле называемую рудой. Человек тоже роется в Земле и пока что превращает её в горы мусора, в отвалы пустых пород, в отходы. Но сегодня он уже находит в этих отходах очень много полезных для себя ископаемых, если не все. И сегодня он уже пробует не засорять Землю–Матушку, а удобрять, как и его брат меньший – червь. Но у Человека – другие масштабы, поэтому его плодородная почва должна давать плоды других масштабов. Что это за плоды, можно узнать, исследовав слово “Земля”.
Земля – от семьи, а семья – не от семи “я”, как шутят лингвисты, а от семени. Стало быть, Земля – это Семя, а семя должно прорасти. И оно прорастёт. Но не без участия людей, потому что уже сегодня деятельность народов по своим размерам сравнима с деятельностью самой Природы. Народы влияют на Природу, решительно меняя её. Но и Природа тоже не остается в долгу, меняет народы. Поэтому прорастание Земли–Семени во Вселенское Древо должно сопровождаться превращением Человека во Вселенского или Космического Человека. Вот в этом – и смысл человеческой жизни, и задачи этой жизни.
Из этого, земного предназначения человека, следует народное. Чтобы помочь Земле стать Древом, одного Человека мало. И людей тоже недостаточно. Нужны народы. А для этого нужны роды. В буквальном смысле роды, т.е. рождения. Рождения девочек и ребят. А это значит, что нужны мамы и папы. Обычно это мужчины и женщины. Следовательно, смысл мужчины – быть отцом, а смысл женщины – быть матерью. К сожалению, этот смысл человека обычно мало учитывается. Обычно люди ищут другие смыслы. А в итоге оставляют и свой народ, и нашу Землю без своего участия, т.е. уходят в ту нирвану, о которой говорил, но которую не знал Будда.

8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 4
БЕССМЕРТИЕ
Бессмертие – не столько вопрос, сколько желание. А для некоторых – и мечта. Никто не хочет умирать и вроде бы все хотят бессмертия. Но если не увлекаться этой благородной целью до безумия и хотя бы слегка покопаться в желаниях желающих бессмертия, то чуть ли не сразу можно обнаружить, что противники смерти на самом деле ничего против неё не имеют. Даже наоборот, они без смерти жить не могут.
Строго говоря, бессмертие – такое же дурное слово, как и счастье. На самом деле люди желают не бессмертия, а вечной жизни. И прежде всего вечной жизни для себя. Телятки, поросятки, цыплятки, куропатки, барашки и козлятки – эти могут и должны умирать ради людей, а вот люди – не должны. Правда, есть среди людей вегетарианцы, которые вроде бы против смерти телят, поросят, цыплят и овчат. Но, во–первых, они с удовольствием умерщвляют растения и их плоды, а во вторых, просто не смотрят на естественную смерть животных и тем самым обеспечивают для себя их бессмертие.
Но возможна ли вечная жизнь?
Не только возможна, но и действительна. И в том числе действительна долговечная жизнь.
Но если кому–то очень хочется, то возможна и бессмертная жизнь. Причём бессмертия
можно достичь двумя путями – и естественным, и искусственным. Но вот захочет ли кто–то
настоящего бессмертия после того, как узнает, что это такое, это ещё вопрос. И сейчас мы
его поставим, тем самым уподобившись философам. Правда, заранее надо сказать, что
вопрос этот будет риторическим.
Бессмертие – это отсутствие смерти. Но чтобы его достичь, надо узнать, что есть смерть.
Это мы узнаем с помощью глагола. Что делает смерть? Смердит. Правда, смердит и смерд,
но смерд – от смерти, как это ни парадоксально. А чтобы сразу снять всё вопросы, заметим,
что смерть – от мора, поэтому где смерть, там не только смрад, но там и мрут, умирают.
Неприятно, да? А что делать? Познание далеко не всегда приятно.
Мор – тот же мир. Или Рим. Мрут, как ни странно, в миру. И мир, как ни странно,
смертелен. А также рымеш, как говорят венгры, т.е. ужасен. Рым у венгров – это ужас. Но
это – мир. Всё остальное – просто рай.
Да, но как избежать смерти, смрада, мора? Очень просто! Впрочем, не всегда. Но в общем
нужно лишь остановить смрад! Для этого надо прекратить разложение, являющееся
источником смрада. И здесь для нас пищевой промышленностью уже давно открыты два
пути. Первый – естественный. Например, путем охлаждения. Заморозили рыбу – и вот,
пожалуйста, она – бессмертна. Второй – искусственный. На этом пути разложение
останавливается уже не за счёт замораживания воды в трупе, а за счёт замены воды на
жидкость, которая сама по себе останавливает разложение. Это может быть, например,
спирт, как в Кунсткамере Петра I в Санкт–Петербурге, или особая жидкость, как в
Мавзолее В.И.Ленина.
И вот теперь уже можно выяснить, кому нужно бессмертие. Такое, как описано выше, не
нужно никому. Но других не бывает. Стало быть, бессмертие никому не нужно. Но жить–то
всем хочется. А некоторые из нас даже хотят, чтобы все жили и жили, жили и жили. И даже
воскресли те, кто уже давно умер. Был такой мыслитель Фёдоров, незаконнорожденный
сын графа Гагарина. Так вот после смерти отца этот сын вздумал воскресить покойного.
Но поскольку сам мог только думать, то додумался до думы, что настанет такое время,
когда наука сможет воскресить не только его отца, но и всех отцов. О матерях сей мудрец
почему–то не думал. Впрочем, он о многом не подумал. Например, о том, в каком возрасте
воскрешать усопших, а также о том, нужно ли это им. Или до какого колена воскрешать.
О том, куда девать воскресших, Фёдоров подумал, но опять же не очень. Вселенная,
думал он, большая, всем месте хватит. Но ведь и Сибирь большая, а мало кто туда рвётся.
А какая–нибудь Альфа Центавра и вообще у чёрта на куличках. Кто из бывших
москвичей, например, добровольно поедет в эту выдуманную умственно больным
радетелем мертвецов ссылку? Для них и Московская область – уже край света. И какая
разница – лежать на кладбище или жить в туманности Андромеды? Люди ведь живут не
только для того, чтобы просто жить. Они живут для своих детей. И в этих детях – и их
бессмертие, и их будущее. Что же касается предков, то они живут в каждом из нас. Все до
единого и двойной они живут. Стало быть, воскрешать некого.
Воскрешать некого в религиозном смысле. А в буквальном значении воскрешение было,
есть и будет. Буквально воскрешение – от креста. А крест по–русски – это костёр. Отсюда
воскрешение – это сжигание на костре. Именно так русские воскрешали своих предков.
Именно так и воскрешают. Что ещё нужно этим верующим? Какое им ещё нужно
воскрешение?

8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 5

МУДРОСТЬ

Как много странностей в философии! Взять хотя бы такую. Философ Гегель самым возвышенным для познания предметом считал истину. И действительно, истина – это та вершина, к которой стремится человеческое познание. Но её нет среди категорий философии, из чего следует, что для философского познания истина безразлична. Не странно ли это? Другой пример. Мудрость – это основа философии как любви к мудрости. И, казалось бы, она должна быть основным вопросом философии. Но в философии нет даже определения мудрости. А ведь мудрость для неё важнее истины.
Безусловно, все странности философии подлежат устранению. С этим не станут спорить даже философы. Спорить они будут с тем, что философия вся странная и поэтому вся подлежит устранению. Но с этим им будет трудно спорить. Особенно после того, как узнают, что такое мудрость, которую они как бы любят.
Согласно определению, данному С.И.Ожеговым в “Словаре русского языка”, мудрость – это глубокий ум, опирающийся на жизненный опыт. Такой ум, естественно, присущ пожилым и уже поэтому уважаемым людям. Отсюда – и уважение к мудрости как к свойству именно пожилых людей. Но как таковая, мудрость далеко не всегда выступает как свойство пожилых людей. Молодые люди тоже порой высказывают мудрые вещи. И, наоборот, пожилые могут такую глупость спороть... Всё это говорит о том, что мудрость представляет собой некоторое искусство, некоторую изощрённость ума, а вовсе не сам ум. И зависит это искусство не от возраста.
От чего же?
Не будем уподобляться философам и не станем искать ответ на наш вопрос в мыслительном материале, выработанном мудрецами всех времён и народов. Там этого ответа нет, потому что мудрость как таковая мудрецов не увлекала никогда. Она лишь подразумевалась и подразумевается как неотъемлемое свойство мудрецов. Поэтому мы будем первыми, кто обратился к самой мудрости, то есть не к опытному и глубокому уму, а именно к мудрости, чтобы, наконец, узнать, что она такое и с чем её едят.
Мудрость не всегда звучала как мудрость. Это сегодня она звучит так странно, а потому и непонятно. А раньше она звучала как мудлость. Или медлость. Раньше ведь гласных звуков почти что не было, а те, что были, произносились неумелыми ртами наших предков так неопределённо, так неясно, что для древних ушей, не отличавшихся тонкостью слуха, и “мудлость”, и “медлость” звучали равнозначно. И вот как раз тогда глагол “мудрить” звучал как глагол “медлить”. С тех пор, и чуть ниже мы скажем, с каких, поговорка“Поспешишь – людей насмешишь” – основное правило мудрости. Оно и понятно. Ведь медленно – значит, мудро. И не только потому, что пожилые уже не умеют быстро. Молодые тоже медлительны, когда мудрены. Мудрено – то же, что и медленно, поскольку это одно и то же, только на разных ступенях развития или на разных степенях звучания.
Но это ещё не все неприятные неожиданности для любителей мудрости, относящиеся непосредственно к предмету их обожания. Если вспомнить о том, что звук “Л” в русском языке как бы беглый, а потому может и появляться в середине слова, и исчезать, как, например, в русском слове “солнце”, которое в украинском звучит как “сонце”, то глагол “мудлить” без каких бы то ни было угрызений совести можно прочитать как глагол “мудить”. Нехорошее такое слово, матерное, но если из песни слов не выкинуть, то из языка звучание – тем более. Правда, это отрицательное для многих даже нефилософов звучание можно улучшить, состарив звонкий звук “Д” до глухого звука “Т”. В итоге получим вполне приличный глагол “мутить”. И в этом случае станет понятно, почему слова “мудрено” и “мутно” такие близкие по значению. Более того, в этом случае станет понятно, почему Карл Маркс и Фридрих Энгельс покончили с философией ещё в 1845 году, сведя счёты со своим философским прошлым, как выразился Маркс, в книге “Немецкая идеология”. Для тех же, кто никак не может согласиться с беглым “Л”, оставим его на месте, но с глухим “Т” вместо звонкого “Д” и в глаголе “медлить”. В итоге этот глагол станет звучать как “метлить”, т.е. метелить. И теперь скажите, чем муть отличается от метели? Муть мутит, а метель метёт? Ничего подобного! Муть и мутит, и метёт, потому что метель не метёт, а мелет. Или ломает, что то же самое.
И ведь все эти глаголы применимы к философии! Где, как не там, муть несусветная? Где, как не там, мелют языком как помелом? Или где, как не там, непосвящённому в святая святых, т.е. не обладающему достаточной изощрённостью ума, так муторно?
Ну, и так далее. Например, читаем глагол “мутить” наоборот. В итоге получаем глагол “томить”, который и по значению, и по звучанию напрямую связан с глаголом “медлить”. Наконец, глагол “томить” со звуком “Л” даёт нам глагол “толмачить”, т.е. переводить, объяснять. Разве не в этом видят философы свою основную задачу перед человечеством? Во все времена, писал в своих знаменитых тезисах о Фейербахе Маркс, философы лишь объясняли мир, хотя суть дела состоит в том, чтобы изменить его. Ну, и что, спросит мудрец, кому–то надо же и объяснять? Но, как заметил Гегель, философы уже всё объяснили. И хотя толку от их объяснений – никакого, если не считать того, что эти объяснения позволяют им всё объяснять и объяснять до бесконечности, поступать так, как учил Гегель, ни один философ не собирается.
Не зная того, чему учил Гегель, можно, конечно, подумать, что иного выхода нет, что мудрость, даже если она и скверная, необходима. Естественно, только так и думают любители мудрости, т.е. философы, и только в этом убеждают всех остальных. И их можно понять. В конце концов не они же выдумали тьму и муть или путь и путаницу, не им принадлежит честь изобретения молота и метлы, а также тормоза и фары. Да и само слово “мудрость” – это славянское, а не философское слово. То есть у мудрости, как и у её названных и не названных составляющих, почвой является сама действительность. Но когда–то же должны понять и философы, что мудрость, чья бы она ни была, по своей сути не является высшей ступенью человеческого ума.
И всё таки, чья она, мудрость?
Гегель писал, что мудрость в устах старца – не то, что мудрость в устах молодого человека. И хотя в проницательности ему не откажешь, тем не менее, в данном случае он не придал значения тому обстоятельству, что мудрость – женского рода. Не придают этому обстоятельству значения и философы. И совершенно напрасно, в чём мы сейчас убедимся.
То, что мудрость – женского рода, однозначно указывает на то, что порождается она и не пожилыми людьми, и не молодыми, а женщинами. Мудрость – это свойство женщин. И как таковая мудрость входит в значение женственности. Философы, а вслед за ними и многие примкнувшие, конечно же, понимают мудрость как свойство мужчины. Они могут спорить до посинения, свойством какого мужчины, старого или учёного, должна быть мудрость, но то, что она свойственна прежде всего мужчинам, тут они едины. И ведь практика – на их стороне. Ну, где вы видели женщину–философа? Но, с другой стороны, а разве мудрец и любитель мудрости – это одно и то же?
Да, налетит на нас с нашим же оружием защитник философии, но мудрец – мужского рода! И женского рода мудреца не бывает!!! И нам ничего не останется, как показать ему его заблуждение. “Мудрец”, скажем мы, – это то существительное, от которого происходит существительное “мудрость”. Причём происходит это существительное простым изменением звучания окончания существительного “мудрец”. Просто существительное “мудрец” стало звучать как “мудрость” благодаря тому, что звук “Ц” в нём раздвоился на звуки “С” и “Т”. Но род существительного от изменения его звучания не меняется. Следовательно, то обстоятельство, что из древнего существительного “мудрец” получилось существительное “мудрость” женского рода, указывает на то, что это древнее существительное тоже женского рода. И в этом легко убедиться даже сегодня, если произнести слово “мудрец” так, как его произносили древние, т.е. как “мудроць”.
А теперь обратимся к практике, которую философы почитают как критерий истины, и посмотрим, что она нам даёт. Если мы возмём практику мудрствования последних пяти – десяти тысяч лет, то в ней мы почти ничего женского не обнаружим. Ведь последние пять – десять тысяч лет властителями умов человеческих были “сильные” мира сего, т.е. мужчины, патриархи. Но стоит нам копнуть дальше, вглубь веков, как вся практика изменится на противоположную, на матриархальную. Именно поэтому практика не годится в качестве критерия истины. Но она хороша в качестве иллюстрации тех слов, о которых идёт речь.
Вряд ли стоит доказывать, что в эпоху матриархата мать была воплощением и источником всего того, в чём нуждались и чем восхищались её чада. И, естественно, всё, что было связано с ней, почиталось и принималось. Можно даже сказать, что перед всем материнским преклонялись, хотя это и не обязательно было именно так. Но то, что всё материнское для всех было родным и близким и в самом худшем случае просто положительным, сомнению не подлежит. И, стоя твёрдо на этой точке зрения, мы не можем не узреть, что таких отрицательных слов, как “мутить”, “мудить”, “молотить”, “молоть”, “ломать”, “медлить”, “томить”, ”туманить”, “мудрить” в те младенческие времена человечества просто не могло быть. То есть сами слова могли быть вполне, но ничего отрицательного они в себе не несли. Да и сейчас не несут применительно к женщине.
Да, мужчине, чтобы зачать ребёнка, достаточно двух–трёх минут. А женщина медлит целых девять месяцев. Ну, и что в этом плохого? Ничего уже хотя бы потому, что плохое – значит, мужское. А молоть языком как помелом – это разве плохо? Да, это не по–мужски, хотя и по–философски, но если мать будет держать рот на замке, как её дети научатся говорить? Опять же, мутить по–женски – это не философствовать. Муть – это матерное, т.е. матриархальное, название материнского молока. Мать мутит, т.е. даёт молоко. Не так ли, господа любители, т.е. дилетанты, мудрости?
Тьма – та же мать, только наоборот. И та же муть. Но не противоположность света, как думают глубокие и опытные умы, а сам этот белый свет. Как и мрак, который – от молока. И здесь опять надо вспомнить последнего из достойных уважения философов – Гегеля, который заметил, что при ярком белом свете так же ничего не видно, как и в темноте. Это замечание подсказывает нам, что тьма на самом деле – это не отсутствие света, как её обычно воспринимают, а отсутствие видимости. Нигде во Вселенной нет такого места, где не было бы света. Даже самый глубокий вакуум в самом пустынном уголке Вселенной освещен, потому что он сам светится. Кто видит этот свет – уже другой вопрос. Но тьмы как отсутствия света нет даже там. Стало быть, тьма – это иное. И азы показывают, что. Не та, мужская мудрость, которая царствует в умах по се два дня, а великие и могучие русские азы. И эти азы показывают, что мужская мудрость – это такой мудрёж, такая размуть, такой разум, в котором уже никому разобраться не светит. И выход из этого положения один – вон из мужской мудрости, истинное звание которой – глупость.
Не будьте глупцами, господа любители своей мудрости! Любите женщин!





8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 6

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
Вопрос, конечно, бестолковый, но оставлять его без ответа нельзя. Вопрос вообще – это как заноза в мозгу. А такой бестолковый вопрос – тем более.
Начнём с бестолковости. Что значит, не быть? Может быть, спать? Или мокнуть? Думать – тоже не быть, а думать. Что значит, не быть?
Умереть, думал Шекспир, поэтому в конце своей трагедии и умертвил своего Гамлета. И он, конечно, прав. Это же его Гамлет. Но правда далека от истины, потому что в ней нет знаний. И в данном случае в ней нет знаний о том, что значит, не быть. Были бы знания у Шекспира, он бы написал другую правду, в которой были бы уже не только его авторские права, но и знания. И тогда была бы написана другая трагедия. И она была бы полезней всем нам благодаря знаниям. Но Шекспир был всего лишь поэтом, т.е. певцом, крикуном, а не знатоком.
Итак, не быть. Очевидно, небытие – это противоположность бытия. Бытие – это как бы то, что есть. Но не совсем то. Как ни странно, но бытие – от бы. Странно, но очевидно. Но что значит, бы?
В самых первых Библиях на русском языке писали: “Сначала бе слово”. Вот это “бе” и есть “бы”. Мы ведь знаем, что гласные мало что значат. И это “бе” сегодня звучит как “было”. Отсюда бытие – это былое. А небытие – будущее. Но попробуйте теперь сказать это гамлетовское “Быть или не быть” по–русски, и у вас ничего не выйдет. А не выйдет потому, что будущее – это опять дурное слово. Не быть потом – значит, стать. В одной советско–казацкой песне поётся: “Каким ты был, таким остался, орёл степной, казак лихой”. И если взять бытие, да свести его со становлением, то получим существование. Если же брать краткие названия, быт вместе со станом дают суть. Быт и стан – это суть. Следовательно, Гамлет должен был сказать: “Быть мне принцем датским, или стать королём?” Сказав это, он узнал бы, кто он есть на самом деле и что ему теперь, исходя из своей сути, делать. Но он не владел ни русским языком, ни способом познания, поэтому катился по течению и мучился в сомнениях. Такая вот трагедия. И она по се два дня задевает многих именно потому, что они видят в Гамлете самих себя. И они там есть, вот в чём истинная трагедия. А ниже – место того вопроса, который мы только что рассматривали.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ


8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ
Лекция 7
СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ
Есть такое словосочетание в философии. И оно есть несмотря на то, что необходимость, как сказал бы Гегель, – дурное слово. Не обходимость, а что?
В лоб этот вопрос не решить. А идти в обход – значит, выяснять, что такое свобода, и уже через неё устанавливать суть необходимости. Казалось бы, это ещё более безнадёжное занятие, поскольку на сегодняшний день уже существует несколько сотен определений свободы. К счастью для нас, всё это – определения, а они, как заметил Энгельс, ценности для науки не имеют. Поэтому мы не будет терять время и место на их критику. У нас нет в этом необходимости. Иначе говоря, мы свободны от этого. Но почему?
Во–первых, потому, что, благодаря замечанию Энгельса, мы имеем на это право. И неважно, прав был Энгельс или нет. Мы считаем, что он прав, и этого вполне достаточно, чтобы считать себя свободными от рассмотрения определений свободы. Право, как ни странно, – это разновидность свободы. Но не вся свобода. Во вторых, мы свободны потому, что такова наша воля. У нас нет желания копаться в этом философском мусоре. Мы сами желаем выяснить, что такое свобода. Иначе говоря, такова наша воля. А воля на украинском – это свобода. Правда, теперь мы уже знаем, что воля – лишь часть свободы. Мало ли что я волею, как говорили раньше вместо “желаю”. Например, я желаю быть академиком. А какое у меня на это право? Ещё проще и наглядней пример: моя воля – водить папину “Мерседес”. Папу я уже уговорил, он не против, он позволяет, но водительских прав у меня нет, и моя свобода ограничена учебной площадкой для автомобилистов. В степи, в пустыне, на солёном озере я свободен как птица, т.е. естественно, а в населённой местности я свободен как гражданин. То есть как горожанин.
И вот здесь мы уже подошли к решению вопроса о необходимости. Во всяком случае, у нас уже есть всё, чтобы заметить, что свобода – это вещь условная. Если я условлюсь с отцом и с ГАИ, то получу полную свободу передвижений на папиной “Мерседес”. Как я условлюсь, это уже другое дело. Я могу сдать на права, показав своё уменье водить. А могу и купить эти самые права. И в этом случае уже будет явно видно, что право – тоже вещь условная. Можно подумать, что воля – вещь безусловная, но это – поверхностное мнение. Я не могу желать то, о чём не имею ни понятия, ни представления. А понятия и представления – всего лишь слова. Правда, здесь опять стоит разделять искусственные желания от естественных потребностей. Например, аппетит от голода. Голод – не тётка, его необходимо утолять. А аппетит может и подождать. От него не умирают.
Итак, это сладкое слово “свобода” на самом деле прежде всего слово, а потому свобода чисто условна. В более широком смысле – искусственна. То есть свобода – это дело рук человека. Хочешь иметь свободу – иди, делай её, развивай свою волю и завоёвывай своё право. А необходимость – нечто естественное. Птица не может не летать. За редким исключением. И рыба не может не плавать. Но воздушный или водный океан – это не свобода, а нечто иное. Рыба может жить только в воде. Это – закон. Она может летать в воздухе, и это – её свобода. А жизнь в воде – не свобода, а закон, который не обойти ни умом, ни деньгами. И не случайно некоторые учёные считают науку системой запретов, потому что для них закон – это запрет, который необходимо учитывать и соблюдать.
И здесь надо обратить внимание вот на что. Закон как таковой похож на ограничение, а оно в свою очередь – на предел. И если пойти по пути аналогий, то можно прийти к выводу, что закон – это определение. И дальше всякое определение можно будет считать законом. Но на самом деле закон существует и без определения как знак, имеющий своё значение. Всемирное тяготение существовало и до того, как было дано его определение. И оно существовало и существует не как предел или запрет, а как признак массы. Есть тяготение – есть масса, нет тяготения – она не чувствуется, но всё равно есть. Именно поэтому закон всемирного тяготения не запрещал и не запрещает преодолевать земное притяжение, а лишь указывает на массу Земли. И в целом законы не ограничивают свободу, а дополняют её. Учёные открывают законы, а инженеры изобретают способы и средства для их применения. Тот же закон всемирного тяготения успешно работает в таких искусственных сооружениях, как водяные мельницы и гидроэлектростанции. Может пригрезиться, что тяготение мешает летать. Но не будь его, не было бы и полётов. И вообще ничего бы не было.
Итак, закон – это необходимость, а необходимость – это закон. С другой стороны, закон – это противоположность свободы. Но не внутренняя, не враждебная (враг – он только внутри враг; снаружи это – друг), как правила, которые юристы именуют законами, а супружеская. Но что же они образуют в единстве?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо лучше выяснить, с чем мы имеем дело. Поэтому ещё раз обратим внимание и на закон, и на свободу.
Закон – это не столько необходимость, сколько действительность. Всемирное тяготение – это действительность. А вот полёт – это возможность. И у этой возможности есть свои пределы, которые постоянно расширяются. Скажем, в начале века перелёт на самолёте через Ла Манш казался несбыточной мечтой, а в конце века самолёт уже облетел земной шар без посадки. Вместе с пределами меняются и определения. В XIX веке полёты именовались воздухоплаванием, поскольку совершались они лишь на воздушных шарах. В ХХ веке появилась авиация, затем – космонавтика. Всё это – расширение возможностей человека справляться с тяготением, иначе говоря – расширение его пределов, увеличение его свобод. Отсюда следует, что в то время, как закон – это наша действительность, свобода – это наша возможность; в то время, как закон – это естество, свобода – это искусство; в то время, как закон – это знак или начало, свобода – это слово или определение. И как таковое, определение уже имеет ценность для науки. Именно поэтому наука включает не только законы, но и определения. Определения свободы. Вот откуда у учёных мнение о том, что наука – это система запретов. Но стоит посмотреть отношение между законом и свободой на примере всё того же тяготения.
Ещё каких–нибудь сто лет назад у нас кроме воздушных змеев да шаров ничто искусственное не летало. Но сегодня может летать всё. Есть даже такие соревнования, на которых летают и топоры, и сковородки, и кровати, и т.д. Но лучше всего летают всё же летательные аппараты: вертолёты, самолёты, ракеты, дельтапланы, парапланы. И так это потому, что они ближе всего к законам воздухоплавания. Отсюда – простенький вывод: чем естественней искусство, тем оно совершенней. Или чем законней свобода, тем она полней. И кто бы с этим стал спорить? Тем не менее, есть любители, которые чуть ли не с пеной у рта доказывают, что существует множество путей к истине, и все они хороши, поскольку каждый хорош по–своему. Ну, что с ними делать?
В заключение изобразим схемку, которую образуют рассмотренные нами составляющие науки с указанием места, которое они занимают в нашей основной системной моделе человека.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ


ЯЗЫК
ЗАКОН

БУКВА СЛОВО
ИСТИНА СВОБОДА
ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЗАКОН
ЗНАК ЗНАЧЕНИЕ ВОЛЯ ПРАВО
СУТЬ ЯВЬ ТВОР ТОРГ

Эта схема показывает, что истинная наука – это естественная наука, это – естествознание, а истинные законы – это естественные законы. В свою очередь, свобода – вещь всецело искусственная, поэтому за неё надо бороться, её надо завоёвывать и зарабатывать.


9. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Знание – сила, утверждал английский мудрец Фрэнсис Бекон. И, как ни странно для мудреца, не ошибался. А не ошибался потому, что был англичанином. Русские мудрецы, говоря то же самое, ошибаются, а вот англичане – нет.
Почему?
Англичане не знают. И венгры не знают. Чего не знают? Да ничего не знают. Именно поэтому
ни у тех, ни у других в языке нет слова “знание”.
Парадокс? Безусловно. Но он подсказывает, что без знаний вполне можно обойтись.
Англичане обходятся. И венгры пока не страдают от своего незнания. Не страдают и русские,
в том числе даже те, которые неправильно переводят слова Фрэнсиса Бекона. Он ведь не
говорил: “Знание – сила”, потому что не мог это сказать. Буквально он сказал следующее:
“Knowledge is power”. Здесь “knowledge” – существительное, образованное от глагола
”know”, которое переводят трояко. Во–первых, как знать, во вторых, как ведать, и в третьих,
как отличать. И пускай себе переводят. Мы же обратим внимание на то, что “know” читается
как “ноу”. То есть “к” в начале слова не читается. Переставим его в конец и прочитаем. Что
получилось? Если по–русски прочитать, то получится “навык”.
Будем считать это бессовестной подтасовкой автора и обратимся к венгерскому языку, где
тоже нет слова “знаю”. Там в тех случаях, когда русский говорит “знаю”, венгр употребляет
слово “tudok”, т.е. умею. А умение – оно от навыка, а не от знаний, не так ли?
Выходит, английский навык – не подтасовка? Но при чём здесь русский навык у англичан?
Да при том, что они – братья наши двоюродные. Отсюда и название их страны – Бретания. От
братания она, Бретания. И “know” – не единственный такой пример. Есть ещё глагол «knit» ,
который читается как “нит”, а если перенести “к” на конец глагола, то получим
существительное “нитка”. Переводится “нит” как соедиНИТь. Ну, а по поводу того, имеем
ли мы право переносить туда–сюда приставки и окончания, надо напомнить, что в русском
языке, как, впрочем, и в венгерском, глагол от существительного часто образуется с
помощью окончания “–т”, которое означает действие. Например, стон – стонать, свист –
свистеть. В английском это “т” приставляется к существительному спереди как артикль “to”.
Поэтому “know” – это навык, а “to know” – уметь. И у нас есть доказательства этого,
поскольку знаменитое на весь мир “know how” переводится именно как умение. Точно так же
должно переводиться и “knowledge”. В этом случае утверждение Фрэнсиса Бекона на русском
языке будет звучать как: “Умение – сила”. И в этом случае великая мудрость английского
философа оказывается просто жалким плагиатом из русской народной присказки, которая гласит: “Не числом, а уменьем”.
Знание – это, конечно же, не умение. Само по себе, без приложения, оно, как говорят
капиталисты, есть мёртвый капитал. Знание испокон веков существует в русском языке, но
русские, не говоря уже о прочих, им не пользуются. И тем не менее, многие преуспевают,
потому что преуспевать можно и без знаний. Более того, без знаний можно и обойтись.
Англичане ведь обходятся. Да и венгры не хуже всех живут. Во всяком случае, не хуже
русских. Но, с другой стороны, даже в Англии преуспевают далеко не все. Да и те, кто
преуспевает, пользуются скорее завистью тех, что еле успевают, чем уважением. И между
преуспевающими далеко не самые человеческие отношения. И это знаменитое “know how”
ничего, кроме упорной работы или службы, кроме борьбы или конкуренции с себе подобными,
предложить не может, потому что умение – не знание.
У меня получилось стать богатым. Делай как я – и ты разбогатеешь. Вот и вся идеология
капитализма. По своей сути это идеология воинов или бойцов, т.е. юношей, которые ещё не
успели обзавестись своей семьёй, точнее, ещё не доросли до осознания необходимости семьи.
Некоторые так и не дорастают до этого, оставаясь вечно, т.е. весь свой век, молодыми.
Правда, некоторые до самой своей смерти сохраняют детскую непосредственность, а
некоторым удаётся умереть с сознанием младенцев. Но это никого не смущает, потому что
каждый занят своим бизнесом, своей борьбой.
Впрочем, не каждый. Во все времена находились мужи, которые занимались не столько
своими делами, сколько делами человечества. И как правило, все они отнюдь не
восторгались этим миром. Как правило, каждый из них хотел так или иначе изменить его,
улучшить, усовершенствовать. И каждый предлагал своё решение, а некоторые даже
пытались его воплотить. Но во всех случаях итог был один и тот же, т.е. во всех случаях
оказывалось, что предлагаемое решение ошибочно. В лучшем случае оно отвергалось сразу,
как, например, предложение Платона поставить во главу государства философов, в худшем –
после попытки воплощения, как, например, попытка Ленина построить коммунизм в отдельно
взятой стране. И причина всех этих ошибок – одна и та же: отсутствие знаний. Вера, надежда,
любовь и их мать мудрость – всё это есть у людей, у кого – больше, у кого – меньше. Но
знаний нет ни у кого. Знания – не сила, как утверждают русские мудрецы. Знание – это зрение, а
зрение – это следствие созревания, а не бдения, как видение. Бедовые, или как сегодня
говорят, крутые видят, но не зрят. Они бъются как рыба об лёд, и в конце концов
разбиваются, так и не созрев, и не прозрев. Самый яркий пример тому – Савва Морозов.
Круче его в 1905 году в России предпринимателя не было, а в 1907 году он покончил жизнь
самоубийством во Франции, отвергнув самого себя.
У нас уже есть знание.

8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 5

МУДРОСТЬ

Как много странностей в философии! Взять хотя бы такую. Философ Гегель самым возвышенным для познания предметом считал истину. И действительно, истина – это та вершина, к которой стремится человеческое познание. Но её нет среди категорий философии, из чего следует, что для философского познания истина безразлична. Не странно ли это? Другой пример. Мудрость – это основа философии как любви к мудрости. И, казалось бы, она должна быть основным вопросом философии. Но в философии нет даже определения мудрости. А ведь мудрость для неё важнее истины.
Безусловно, все странности философии подлежат устранению. С этим не станут спорить даже философы. Спорить они будут с тем, что философия вся странная и поэтому вся подлежит устранению. Но с этим им будет трудно спорить. Особенно после того, как узнают, что такое мудрость, которую они как бы любят.
Согласно определению, данному С.И.Ожеговым в “Словаре русского языка”, мудрость – это глубокий ум, опирающийся на жизненный опыт. Такой ум, естественно, присущ пожилым и уже поэтому уважаемым людям. Отсюда – и уважение к мудрости как к свойству именно пожилых людей. Но как таковая, мудрость далеко не всегда выступает как свойство пожилых людей. Молодые люди тоже порой высказывают мудрые вещи. И, наоборот, пожилые могут такую глупость спороть... Всё это говорит о том, что мудрость представляет собой некоторое искусство, некоторую изощрённость ума, а вовсе не сам ум. И зависит это искусство не от возраста.
От чего же?
Не будем уподобляться философам и не станем искать ответ на наш вопрос в мыслительном материале, выработанном мудрецами всех времён и народов. Там этого ответа нет, потому что мудрость как таковая мудрецов не увлекала никогда. Она лишь подразумевалась и подразумевается как неотъемлемое свойство мудрецов. Поэтому мы будем первыми, кто обратился к самой мудрости, то есть не к опытному и глубокому уму, а именно к мудрости, чтобы, наконец, узнать, что она такое и с чем её едят.
Мудрость не всегда звучала как мудрость. Это сегодня она звучит так странно, а потому и непонятно. А раньше она звучала как мудлость. Или медлость. Раньше ведь гласных звуков почти что не было, а те, что были, произносились неумелыми ртами наших предков так неопределённо, так неясно, что для древних ушей, не отличавшихся тонкостью слуха, и “мудлость”, и “медлость” звучали равнозначно. И вот как раз тогда глагол “мудрить” звучал как глагол “медлить”. С тех пор, и чуть ниже мы скажем, с каких, поговорка“Поспешишь – людей насмешишь” – основное правило мудрости. Оно и понятно. Ведь медленно – значит, мудро. И не только потому, что пожилые уже не умеют быстро. Молодые тоже медлительны, когда мудрены. Мудрено – то же, что и медленно, поскольку это одно и то же, только на разных ступенях развития или на разных степенях звучания.
Но это ещё не все неприятные неожиданности для любителей мудрости, относящиеся непосредственно к предмету их обожания. Если вспомнить о том, что звук “Л” в русском языке как бы беглый, а потому может и появляться в середине слова, и исчезать, как, например, в русском слове “солнце”, которое в украинском звучит как “сонце”, то глагол “мудлить” без каких бы то ни было угрызений совести можно прочитать как глагол “мудить”. Нехорошее такое слово, матерное, но если из песни слов не выкинуть, то из языка звучание – тем более. Правда, это отрицательное для многих даже нефилософов звучание можно улучшить, состарив звонкий звук “Д” до глухого звука “Т”. В итоге получим вполне приличный глагол “мутить”. И в этом случае станет понятно, почему слова “мудрено” и “мутно” такие близкие по значению. Более того, в этом случае станет понятно, почему Карл Маркс и Фридрих Энгельс покончили с философией ещё в 1845 году, сведя счёты со своим философским прошлым, как выразился Маркс, в книге “Немецкая идеология”. Для тех же, кто никак не может согласиться с беглым “Л”, оставим его на месте, но с глухим “Т” вместо звонкого “Д” и в глаголе “медлить”. В итоге этот глагол станет звучать как “метлить”, т.е. метелить. И теперь скажите, чем муть отличается от метели? Муть мутит, а метель метёт? Ничего подобного! Муть и мутит, и метёт, потому что метель не метёт, а мелет. Или ломает, что то же самое.
И ведь все эти глаголы применимы к философии! Где, как не там, муть несусветная? Где, как не там, мелют языком как помелом? Или где, как не там, непосвящённому в святая святых, т.е. не обладающему достаточной изощрённостью ума, так муторно?
Ну, и так далее. Например, читаем глагол “мутить” наоборот. В итоге получаем глагол “томить”, который и по значению, и по звучанию напрямую связан с глаголом “медлить”. Наконец, глагол “томить” со звуком “Л” даёт нам глагол “толмачить”, т.е. переводить, объяснять. Разве не в этом видят философы свою основную задачу перед человечеством? Во все времена, писал в своих знаменитых тезисах о Фейербахе Маркс, философы лишь объясняли мир, хотя суть дела состоит в том, чтобы изменить его. Ну, и что, спросит мудрец, кому–то надо же и объяснять? Но, как заметил Гегель, философы уже всё объяснили. И хотя толку от их объяснений – никакого, если не считать того, что эти объяснения позволяют им всё объяснять и объяснять до бесконечности, поступать так, как учил Гегель, ни один философ не собирается.
Не зная того, чему учил Гегель, можно, конечно, подумать, что иного выхода нет, что мудрость, даже если она и скверная, необходима. Естественно, только так и думают любители мудрости, т.е. философы, и только в этом убеждают всех остальных. И их можно понять. В конце концов не они же выдумали тьму и муть или путь и путаницу, не им принадлежит честь изобретения молота и метлы, а также тормоза и фары. Да и само слово “мудрость” – это славянское, а не философское слово. То есть у мудрости, как и у её названных и не названных составляющих, почвой является сама действительность. Но когда–то же должны понять и философы, что мудрость, чья бы она ни была, по своей сути не является высшей ступенью человеческого ума.
И всё таки, чья она, мудрость?
Гегель писал, что мудрость в устах старца – не то, что мудрость в устах молодого человека. И хотя в проницательности ему не откажешь, тем не менее, в данном случае он не придал значения тому обстоятельству, что мудрость – женского рода. Не придают этому обстоятельству значения и философы. И совершенно напрасно, в чём мы сейчас убедимся.
То, что мудрость – женского рода, однозначно указывает на то, что порождается она и не пожилыми людьми, и не молодыми, а женщинами. Мудрость – это свойство женщин. И как таковая мудрость входит в значение женственности. Философы, а вслед за ними и многие примкнувшие, конечно же, понимают мудрость как свойство мужчины. Они могут спорить до посинения, свойством какого мужчины, старого или учёного, должна быть мудрость, но то, что она свойственна прежде всего мужчинам, тут они едины. И ведь практика – на их стороне. Ну, где вы видели женщину–философа? Но, с другой стороны, а разве мудрец и любитель мудрости – это одно и то же?
Да, налетит на нас с нашим же оружием защитник философии, но мудрец – мужского рода! И женского рода мудреца не бывает!!! И нам ничего не останется, как показать ему его заблуждение. “Мудрец”, скажем мы, – это то существительное, от которого происходит существительное “мудрость”. Причём происходит это существительное простым изменением звучания окончания существительного “мудрец”. Просто существительное “мудрец” стало звучать как “мудрость” благодаря тому, что звук “Ц” в нём раздвоился на звуки “С” и “Т”. Но род существительного от изменения его звучания не меняется. Следовательно, то обстоятельство, что из древнего существительного “мудрец” получилось существительное “мудрость” женского рода, указывает на то, что это древнее существительное тоже женского рода. И в этом легко убедиться даже сегодня, если произнести слово “мудрец” так, как его произносили древние, т.е. как “мудроць”.
А теперь обратимся к практике, которую философы почитают как критерий истины, и посмотрим, что она нам даёт. Если мы возмём практику мудрствования последних пяти – десяти тысяч лет, то в ней мы почти ничего женского не обнаружим. Ведь последние пять – десять тысяч лет властителями умов человеческих были “сильные” мира сего, т.е. мужчины, патриархи. Но стоит нам копнуть дальше, вглубь веков, как вся практика изменится на противоположную, на матриархальную. Именно поэтому практика не годится в качестве критерия истины. Но она хороша в качестве иллюстрации тех слов, о которых идёт речь.
Вряд ли стоит доказывать, что в эпоху матриархата мать была воплощением и источником всего того, в чём нуждались и чем восхищались её чада. И, естественно, всё, что было связано с ней, почиталось и принималось. Можно даже сказать, что перед всем материнским преклонялись, хотя это и не обязательно было именно так. Но то, что всё материнское для всех было родным и близким и в самом худшем случае просто положительным, сомнению не подлежит. И, стоя твёрдо на этой точке зрения, мы не можем не узреть, что таких отрицательных слов, как “мутить”, “мудить”, “молотить”, “молоть”, “ломать”, “медлить”, “томить”, ”туманить”, “мудрить” в те младенческие времена человечества просто не могло быть. То есть сами слова могли быть вполне, но ничего отрицательного они в себе не несли. Да и сейчас не несут применительно к женщине.
Да, мужчине, чтобы зачать ребёнка, достаточно двух–трёх минут. А женщина медлит целых девять месяцев. Ну, и что в этом плохого? Ничего уже хотя бы потому, что плохое – значит, мужское. А молоть языком как помелом – это разве плохо? Да, это не по–мужски, хотя и по–философски, но если мать будет держать рот на замке, как её дети научатся говорить? Опять же, мутить по–женски – это не философствовать. Муть – это матерное, т.е. матриархальное, название материнского молока. Мать мутит, т.е. даёт молоко. Не так ли, господа любители, т.е. дилетанты, мудрости?
Тьма – та же мать, только наоборот. И та же муть. Но не противоположность света, как думают глубокие и опытные умы, а сам этот белый свет. Как и мрак, который – от молока. И здесь опять надо вспомнить последнего из достойных уважения философов – Гегеля, который заметил, что при ярком белом свете так же ничего не видно, как и в темноте. Это замечание подсказывает нам, что тьма на самом деле – это не отсутствие света, как её обычно воспринимают, а отсутствие видимости. Нигде во Вселенной нет такого места, где не было бы света. Даже самый глубокий вакуум в самом пустынном уголке Вселенной освещен, потому что он сам светится. Кто видит этот свет – уже другой вопрос. Но тьмы как отсутствия света нет даже там. Стало быть, тьма – это иное. И азы показывают, что. Не та, мужская мудрость, которая царствует в умах по се два дня, а великие и могучие русские азы. И эти азы показывают, что мужская мудрость – это такой мудрёж, такая размуть, такой разум, в котором уже никому разобраться не светит. И выход из этого положения один – вон из мужской мудрости, истинное звание которой – глупость.
Не будьте глупцами, господа любители своей мудрости! Любите женщин!





8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

Лекция 6

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
Вопрос, конечно, бестолковый, но оставлять его без ответа нельзя. Вопрос вообще – это как заноза в мозгу. А такой бестолковый вопрос – тем более.
Начнём с бестолковости. Что значит, не быть? Может быть, спать? Или мокнуть? Думать – тоже не быть, а думать. Что значит, не быть?
Умереть, думал Шекспир, поэтому в конце своей трагедии и умертвил своего Гамлета. И он, конечно, прав. Это же его Гамлет. Но правда далека от истины, потому что в ней нет знаний. И в данном случае в ней нет знаний о том, что значит, не быть. Были бы знания у Шекспира, он бы написал другую правду, в которой были бы уже не только его авторские права, но и знания. И тогда была бы написана другая трагедия. И она была бы полезней всем нам благодаря знаниям. Но Шекспир был всего лишь поэтом, т.е. певцом, крикуном, а не знатоком.
Итак, не быть. Очевидно, небытие – это противоположность бытия. Бытие – это как бы то, что есть. Но не совсем то. Как ни странно, но бытие – от бы. Странно, но очевидно. Но что значит, бы?
В самых первых Библиях на русском языке писали: “Сначала бе слово”. Вот это “бе” и есть “бы”. Мы ведь знаем, что гласные мало что значат. И это “бе” сегодня звучит как “было”. Отсюда бытие – это былое. А небытие – будущее. Но попробуйте теперь сказать это гамлетовское “Быть или не быть” по–русски, и у вас ничего не выйдет. А не выйдет потому, что будущее – это опять дурное слово. Не быть потом – значит, стать. В одной советско–казацкой песне поётся: “Каким ты был, таким остался, орёл степной, казак лихой”. И если взять бытие, да свести его со становлением, то получим существование. Если же брать краткие названия, быт вместе со станом дают суть. Быт и стан – это суть. Следовательно, Гамлет должен был сказать: “Быть мне принцем датским, или стать королём?” Сказав это, он узнал бы, кто он есть на самом деле и что ему теперь, исходя из своей сути, делать. Но он не владел ни русским языком, ни способом познания, поэтому катился по течению и мучился в сомнениях. Такая вот трагедия. И она по се два дня задевает многих именно потому, что они видят в Гамлете самих себя. И они там есть, вот в чём истинная трагедия. А ниже – место того вопроса, который мы только что рассматривали.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ


8. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ
Лекция 7
СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ
Есть такое словосочетание в философии. И оно есть несмотря на то, что необходимость, как сказал бы Гегель, – дурное слово. Не обходимость, а что?
В лоб этот вопрос не решить. А идти в обход – значит, выяснять, что такое свобода, и уже через неё устанавливать суть необходимости. Казалось бы, это ещё более безнадёжное занятие, поскольку на сегодняшний день уже существует несколько сотен определений свободы. К счастью для нас, всё это – определения, а они, как заметил Энгельс, ценности для науки не имеют. Поэтому мы не будет терять время и место на их критику. У нас нет в этом необходимости. Иначе говоря, мы свободны от этого. Но почему?
Во–первых, потому, что, благодаря замечанию Энгельса, мы имеем на это право. И неважно, прав был Энгельс или нет. Мы считаем, что он прав, и этого вполне достаточно, чтобы считать себя свободными от рассмотрения определений свободы. Право, как ни странно, – это разновидность свободы. Но не вся свобода. Во вторых, мы свободны потому, что такова наша воля. У нас нет желания копаться в этом философском мусоре. Мы сами желаем выяснить, что такое свобода. Иначе говоря, такова наша воля. А воля на украинском – это свобода. Правда, теперь мы уже знаем, что воля – лишь часть свободы. Мало ли что я волею, как говорили раньше вместо “желаю”. Например, я желаю быть академиком. А какое у меня на это право? Ещё проще и наглядней пример: моя воля – водить папину “Мерседес”. Папу я уже уговорил, он не против, он позволяет, но водительских прав у меня нет, и моя свобода ограничена учебной площадкой для автомобилистов. В степи, в пустыне, на солёном озере я свободен как птица, т.е. естественно, а в населённой местности я свободен как гражданин. То есть как горожанин.
И вот здесь мы уже подошли к решению вопроса о необходимости. Во всяком случае, у нас уже есть всё, чтобы заметить, что свобода – это вещь условная. Если я условлюсь с отцом и с ГАИ, то получу полную свободу передвижений на папиной “Мерседес”. Как я условлюсь, это уже другое дело. Я могу сдать на права, показав своё уменье водить. А могу и купить эти самые права. И в этом случае уже будет явно видно, что право – тоже вещь условная. Можно подумать, что воля – вещь безусловная, но это – поверхностное мнение. Я не могу желать то, о чём не имею ни понятия, ни представления. А понятия и представления – всего лишь слова. Правда, здесь опять стоит разделять искусственные желания от естественных потребностей. Например, аппетит от голода. Голод – не тётка, его необходимо утолять. А аппетит может и подождать. От него не умирают.
Итак, это сладкое слово “свобода” на самом деле прежде всего слово, а потому свобода чисто условна. В более широком смысле – искусственна. То есть свобода – это дело рук человека. Хочешь иметь свободу – иди, делай её, развивай свою волю и завоёвывай своё право. А необходимость – нечто естественное. Птица не может не летать. За редким исключением. И рыба не может не плавать. Но воздушный или водный океан – это не свобода, а нечто иное. Рыба может жить только в воде. Это – закон. Она может летать в воздухе, и это – её свобода. А жизнь в воде – не свобода, а закон, который не обойти ни умом, ни деньгами. И не случайно некоторые учёные считают науку системой запретов, потому что для них закон – это запрет, который необходимо учитывать и соблюдать.
И здесь надо обратить внимание вот на что. Закон как таковой похож на ограничение, а оно в свою очередь – на предел. И если пойти по пути аналогий, то можно прийти к выводу, что закон – это определение. И дальше всякое определение можно будет считать законом. Но на самом деле закон существует и без определения как знак, имеющий своё значение. Всемирное тяготение существовало и до того, как было дано его определение. И оно существовало и существует не как предел или запрет, а как признак массы. Есть тяготение – есть масса, нет тяготения – она не чувствуется, но всё равно есть. Именно поэтому закон всемирного тяготения не запрещал и не запрещает преодолевать земное притяжение, а лишь указывает на массу Земли. И в целом законы не ограничивают свободу, а дополняют её. Учёные открывают законы, а инженеры изобретают способы и средства для их применения. Тот же закон всемирного тяготения успешно работает в таких искусственных сооружениях, как водяные мельницы и гидроэлектростанции. Может пригрезиться, что тяготение мешает летать. Но не будь его, не было бы и полётов. И вообще ничего бы не было.
Итак, закон – это необходимость, а необходимость – это закон. С другой стороны, закон – это противоположность свободы. Но не внутренняя, не враждебная (враг – он только внутри враг; снаружи это – друг), как правила, которые юристы именуют законами, а супружеская. Но что же они образуют в единстве?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо лучше выяснить, с чем мы имеем дело. Поэтому ещё раз обратим внимание и на закон, и на свободу.
Закон – это не столько необходимость, сколько действительность. Всемирное тяготение – это действительность. А вот полёт – это возможность. И у этой возможности есть свои пределы, которые постоянно расширяются. Скажем, в начале века перелёт на самолёте через Ла Манш казался несбыточной мечтой, а в конце века самолёт уже облетел земной шар без посадки. Вместе с пределами меняются и определения. В XIX веке полёты именовались воздухоплаванием, поскольку совершались они лишь на воздушных шарах. В ХХ веке появилась авиация, затем – космонавтика. Всё это – расширение возможностей человека справляться с тяготением, иначе говоря – расширение его пределов, увеличение его свобод. Отсюда следует, что в то время, как закон – это наша действительность, свобода – это наша возможность; в то время, как закон – это естество, свобода – это искусство; в то время, как закон – это знак или начало, свобода – это слово или определение. И как таковое, определение уже имеет ценность для науки. Именно поэтому наука включает не только законы, но и определения. Определения свободы. Вот откуда у учёных мнение о том, что наука – это система запретов. Но стоит посмотреть отношение между законом и свободой на примере всё того же тяготения.
Ещё каких–нибудь сто лет назад у нас кроме воздушных змеев да шаров ничто искусственное не летало. Но сегодня может летать всё. Есть даже такие соревнования, на которых летают и топоры, и сковородки, и кровати, и т.д. Но лучше всего летают всё же летательные аппараты: вертолёты, самолёты, ракеты, дельтапланы, парапланы. И так это потому, что они ближе всего к законам воздухоплавания. Отсюда – простенький вывод: чем естественней искусство, тем оно совершенней. Или чем законней свобода, тем она полней. И кто бы с этим стал спорить? Тем не менее, есть любители, которые чуть ли не с пеной у рта доказывают, что существует множество путей к истине, и все они хороши, поскольку каждый хорош по–своему. Ну, что с ними делать?
В заключение изобразим схемку, которую образуют рассмотренные нами составляющие науки с указанием места, которое они занимают в нашей основной системной моделе человека.

БЫТ СТАН РОСТ РАЗВИТИЕ ОХРАНА ОБМЕН ДЕЛО ПРАВО

СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЕ ТОРГОВЛЯ ТВОРЧЕСТВО

ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЯЗЫК


ЧЕЛОВЕК


ТРУД

ПРИРОДА НАРОД

СРЕДА ЖИЗНЬ ОДИН ДВА

ДОМ ЕДА РОД МОР СЛУГА РАБ ПРИЕМ СПОСОБ


ЯЗЫК
ЗАКОН

БУКВА СЛОВО
ИСТИНА СВОБОДА
ЕСТЕСТВО ИСКУССТВО

ЗАКОН
ЗНАК ЗНАЧЕНИЕ ВОЛЯ ПРАВО
СУТЬ ЯВЬ ТВОР ТОРГ

Эта схема показывает, что истинная наука – это естественная наука, это – естествознание, а истинные законы – это естественные законы. В свою очередь, свобода – вещь всецело искусственная, поэтому за неё надо бороться, её надо завоёвывать и зарабатывать.

9. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Знание – сила, утверждал английский мудрец Фрэнсис Бекон. И, как ни странно для мудреца, не ошибался. А не ошибался потому, что был англичанином. Русские мудрецы, говоря то же самое, ошибаются, а вот англичане – нет.
Почему?
Англичане не знают. И венгры не знают. Чего не знают? Да ничего не знают. Именно поэтому
ни у тех, ни у других в языке нет слова “знание”.
Парадокс? Безусловно. Но он подсказывает, что без знаний вполне можно обойтись.
Англичане обходятся. И венгры пока не страдают от своего незнания. Не страдают и русские,
в том числе даже те, которые неправильно переводят слова Фрэнсиса Бекона. Он ведь не
говорил: “Знание – сила”, потому что не мог это сказать. Буквально он сказал следующее:
“Knowledge is power”. Здесь “knowledge” – существительное, образованное от глагола
”know”, которое переводят трояко. Во–первых, как знать, во вторых, как ведать, и в третьих,
как отличать. И пускай себе переводят. Мы же обратим внимание на то, что “know” читается
как “ноу”. То есть “к” в начале слова не читается. Переставим его в конец и прочитаем. Что
получилось? Если по–русски прочитать, то получится “навык”.
Будем считать это бессовестной подтасовкой автора и обратимся к венгерскому языку, где
тоже нет слова “знаю”. Там в тех случаях, когда русский говорит “знаю”, венгр употребляет
слово “tudok”, т.е. умею. А умение – оно от навыка, а не от знаний, не так ли?
Выходит, английский навык – не подтасовка? Но при чём здесь русский навык у англичан?
Да при том, что они – братья наши двоюродные. Отсюда и название их страны – Бретания. От
братания она, Бретания. И “know” – не единственный такой пример. Есть ещё глагол «knit» ,
который читается как “нит”, а если перенести “к” на конец глагола, то получим
существительное “нитка”. Переводится “нит” как соедиНИТь. Ну, а по поводу того, имеем
ли мы право переносить туда–сюда приставки и окончания, надо напомнить, что в русском
языке, как, впрочем, и в венгерском, глагол от существительного часто образуется с
помощью окончания “–т”, которое означает действие. Например, стон – стонать, свист –
свистеть. В английском это “т” приставляется к существительному спереди как артикль “to”.
Поэтому “know” – это навык, а “to know” – уметь. И у нас есть доказательства этого,
поскольку знаменитое на весь мир “know how” переводится именно как умение. Точно так же
должно переводиться и “knowledge”. В этом случае утверждение Фрэнсиса Бекона на русском
языке будет звучать как: “Умение – сила”. И в этом случае великая мудрость английского
философа оказывается просто жалким плагиатом из русской народной присказки, которая гласит: “Не числом, а уменьем”.
Знание – это, конечно же, не умение. Само по себе, без приложения, оно, как говорят
капиталисты, есть мёртвый капитал. Знание испокон веков существует в русском языке, но
русские, не говоря уже о прочих, им не пользуются. И тем не менее, многие преуспевают,
потому что преуспевать можно и без знаний. Более того, без знаний можно и обойтись.
Англичане ведь обходятся. Да и венгры не хуже всех живут. Во всяком случае, не хуже
русских. Но, с другой стороны, даже в Англии преуспевают далеко не все. Да и те, кто
преуспевает, пользуются скорее завистью тех, что еле успевают, чем уважением. И между
преуспевающими далеко не самые человеческие отношения. И это знаменитое “know how”
ничего, кроме упорной работы или службы, кроме борьбы или конкуренции с себе подобными,
предложить не может, потому что умение – не знание.
У меня получилось стать богатым. Делай как я – и ты разбогатеешь. Вот и вся идеология
капитализма. По своей сути это идеология воинов или бойцов, т.е. юношей, которые ещё не
успели обзавестись своей семьёй, точнее, ещё не доросли до осознания необходимости семьи.
Некоторые так и не дорастают до этого, оставаясь вечно, т.е. весь свой век, молодыми.
Правда, некоторые до самой своей смерти сохраняют детскую непосредственность, а
некоторым удаётся умереть с сознанием младенцев. Но это никого не смущает, потому что
каждый занят своим бизнесом, своей борьбой.
Впрочем, не каждый. Во все времена находились мужи, которые занимались не столько
своими делами, сколько делами человечества. И как правило, все они отнюдь не
восторгались этим миром. Как правило, каждый из них хотел так или иначе изменить его,
улучшить, усовершенствовать. И каждый предлагал своё решение, а некоторые даже
пытались его воплотить. Но во всех случаях итог был один и тот же, т.е. во всех случаях
оказывалось, что предлагаемое решение ошибочно. В лучшем случае оно отвергалось сразу,
как, например, предложение Платона поставить во главу государства философов, в худшем –
после попытки воплощения, как, например, попытка Ленина построить коммунизм в отдельно
взятой стране. И причина всех этих ошибок – одна и та же: отсутствие знаний. Вера, надежда,
любовь и их мать мудрость – всё это есть у людей, у кого – больше, у кого – меньше. Но
знаний нет ни у кого. Знания – не сила, как утверждают русские мудрецы. Знание – это зрение, а
зрение – это следствие созревания, а не бдения, как видение. Бедовые, или как сегодня
говорят, крутые видят, но не зрят. Они бъются как рыба об лёд, и в конце концов
разбиваются, так и не созрев, и не прозрев. Самый яркий пример тому – Савва Морозов.
Круче его в 1905 году в России предпринимателя не было, а в 1907 году он покончил жизнь
самоубийством во Франции, отвергнув самого себя.
У нас уже есть знание.