Билалов Мустафа Исаевич Истина между мнением и знанием. От Платона до постмодернизма

Билалов Мустафа Исаевич Истина между мнением и знанием. От Платона до постмодернизма

Секция “Теория знания”

Билалов Мустафа Исаевич д.ф.н., профессор Махачкала, Россия mustafa1@xtreem.ru

Переосмысление философии – это и переосмысление наиболее значимых страниц ее истории. Одной из таких предстает гносеология Платона, в которой особое место отводится соотношению мнения и знания. На пороге постмодернистской философии, этот вопрос актуализируется в контексте превращения мнения в основную единицу интеллектуального творчества. В многочисленных осмыслениях платоновской гносеологии устоялись различные толкования понятия мнения – то, как прообраза представления об эмпирическом знании, то, как результата чувственной деятельности, то, как элемента обыденного знания, противостоящего теоретическому. Смысл платоновской трактовки мнения уточняют, на наш взгляд, его размышления о соотношении истинного мнения и знания. Платон доказывает следующие утверждения: 1) знание не есть истинное (правильное) мнение, 2) знание не есть истинное мнение со смыслом, 3) знание выше истинного мнения. Рассматривая истинное мнение в качестве истины (а Платон это делает очень часто), представляется возможным использовать платоново сопоставление истинного мнения и знания для уяснения соотношения истины и знания. Из утверждений Платона логично заключить: 1.Истину можно рассматривать как важнейшую атрибутивную часть знания, которой нельзя объять все богатое содержание понятия «знание», но которая появляется лишь в связи с знанием и, следовательно, тогда представление, которое содержит истину, всегда оказывается знанием. 2.Истина может функционировать и самостоятельно, независимо от знания, вне знания и в последующем стать знанием, т.е. представление, которое истинно и является истиной, не всегда оказывается знанием, т.е. не всегда (или не всякая) истина есть знание.
Платон придерживается второго варианта. Им подчеркивается такая ситуация в познавательном процессе, когда определенное субъективное отношение к истине еще не позволяет говорить о ней как об истине знания «для нас», а не «самой по себе». Формирование истины может сводиться к установлению адекватного отношения между идеальным образом и объектом познания, но знание предполагает также некое отношение субъекта к этому сформировавшемуся образу. Отношение, которое не ограничивается функциями формулирования истинного образа и обладания им.
Что же способствует становлению знания из истины? Какие усилия с этой целью должен предпринять субъект познания? Иногда объяснения Платона просты: в че-ловеке «…должны жить истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями…» . Платон подчеркивает и роль убеждения в этом процессе: «…ум рождается в нас от наставления, а истинное мнение – от убеждений; первый всегда способен отдать себе во всем правильный отчет, второе – безотчетно; первый не может быть сдвинут с места убеждением, второе подвластно переубеждению…» .
В конкретизации диалектики перехода истины в знание важны и следующие утверждения Платона. «…Если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа владеет истиной, но не знанием этой вещи; ведь, кто не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает» . «…Правильное, но не подкрепленное объяснением мнение нельзя назвать знанием.… Если нет объяснения, какое же это знание?» . Платон усиливает требования к знанию, приближаясь к одному из своих основных ответов на вопрос о превращении истины в знание. «Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано» .В отличие от смутного, текучего чувственного чистое знание устойчиво; в то же время такое разделение Платон «производит только для того, чтобы тут же показать, как эмпирически-чувственное организуется и оформляется при помощи точного знания». «Связывание» чувственности, как показано в «Теэтете», означает синтез истинного мнения с чувственностью, происходящий в знании в процессе его формирования. Этот синтез позволяет знанию быть практически полезным, признать его «утилитарную значимость» (А.Ф. Лосев). Доказываемое Платоном в ряде положений тождество (или единство) знания и прекрасного, знания и мудрости, знания и смелости, знания и мужества, представление знания определенной способностью, умением также сближают его с элементами опытно-практических человеческих действий. Термин «связывание истины с чувственностью» напоминает сопоставление (связывание) истины при помощи ее критерия (опыта, эксперимента, практики) с действительностью (чувственностью), необходимое, как считается в современной диалектической методологии, для получения истинного знания.
Можно согласиться с тем, что по существу уже в «Меноне» формируются стандарты истины, к которым апеллировали все последующие «искатели истины», и все проекты «разрушения иллюзии достижения объективности», непререкаемых требований «на наши системы мысли» «на деле дают лицензию на скатывание в некоторую форму релятивизма» , на которую ныне претендует постмодернистская доктрина истины. Даже Жиль Делёз, метафизик бытия и основания, вольный или невольный платоник, «никогда не чувствовал ни необходимости в таком понятии, ни вкуса к нему» . И дело возможно не в том, что платоновская истина схватывает сущности Идеи, тогда как постмодернизм познание направляет и на Бытие-становление, и на симулякры, основой истины предполагает виртуальное…Коллизии со схемами пла-тонизма возникают и потому, что актуальность истин классической философии вне-временна, а Делёз настаивает на неразрывной и сложной связи истины и времени… Думается, такое расширение функций истины, совмещение ее назначения со смыслом, не проходит даром как для чистоты самой истины, так и для чистоты знания…
Главное достижение теории познания Платона – понятие чистого знания, не только безусловно истинного, исключающего из науки «ложное знание», но и несовпадающего с понятием истины продукта духовной деятельности человека. Истина «появляется на свет», формируется, как правило, как этап на пути становления знания (хотя позже, после этого этапа, она может функционировать и как зрелое знание). Развиваясь, трансформируясь в знание, истина «не только ничего не теряет, - говоря словами Гегеля, - от своего диалектического движения вперед, не только ничего не оставляет позади себя, но несет с собой все приобретенное и обогащается и сгущается внутри себя» . В результате такой диалектики всякое знание оказывается истиной; но не всякая истина, а диалектически развитая, – знанием. Что же касается конкретных результатов познавательного процесса, то все то, что признается Платоном в качестве знания – истина в то же время, тогда как в совокупности всех истин есть представления, мысли, суждения и т.п., которые еще не обладают статусом знания. Использование термина «мнение» у Платона, на наш взгляд, имеет (в том числе) такую же подоплеку, какую впоследствии предположил Декарт в понятии «представление». По Декарту, представление – воспринимаемое в вещах, в том числе не только чувственное, но род мышления, образы воображения и т.п., которые после удостоверенности становятся истиной, сущим, достоверным, несомненным…
Иногда считают, что Платон в отличие от элеатов, считавших мнение незнанием, «был вынужден признать, что мнение нельзя отнести ни к знанию, ни к незнанию. По его представлениям, оно находится между знанием и незнанием. Поскольку же знание отождествлялось с истиной, а незнание с ее противоположностью, то получалось так, что оно занимает срединное положение между ними»(Б.Ерунов). Здесь процитированный автор неявно соглашается с многочисленными заявлениями античного философа о существовании истинных мнений, которые не являются знаниями. Но он, вопреки положениям Платона, отождествляет истину и знание; отождествляет он и незнание с
ложью или заблуждением, как с противоположностью истины. Однако позиция Платона отличается большей гибкостью, рассуждения - тоньше.
В современной терминологии, но придерживаясь духа Платона о различии мнения и знания, можно утверждать следующее. 1)Нельзя данное различие сводить к различиям в когнитивных нагрузках понятий – они оба одновременно могут быть истинными. 2) Невозможно также, по Платону, строгое их разведение по ступеням познания и по уровням научного познания. 3)Мнение, отражая определенный, в том числе и эмпирический, этап в сложной диалектике становления знания, определенно отличается от знания только неустановленностью своей истинности или ложности, или же, недостаточной обоснованностью, недоказанностью своей истинности. Термин же «истинное мнение», столь популярный в философии Платона (и Аристотеля), - собирательный, обозначающий элементы множества всех истинных результатов человеческого познания, истин, не ставших еще знанием именно в силу их недостаточной объективной обоснованности.
Платон и Аристотель исключают из науки понятие «ложное знание»; множество же всех знаний оказывается подмножеством множества всех истин. Только истина может трансформироваться в знание; ее переход в знание требует дополнительных (сверх необходимых для становления истины) усилий со стороны субъекта познания (Платон: воспоминание, разбужение истин вопросами, связывание, подкрепление объяснением и т.п.; Аристотель: уразумение истины, убежденность в ней, ее доказательство и т.п.). Совокупность подобных усилий субъекта сопоставима с функциями и результатами воздействия критерия истины в познавательном процессе. Значимость этих усилий субъекта гарантирует платоно-аристотелевскую теорию познания от подозрений постструктуралистов и постмодернистов в «децентрации, «смерти» субъекта». Платоновский субъект познания не дает оснований обнаружить «иллюзорность, виртуальность, а также историчность феномена субъекта и в целом «мифический» характер субъектно-объектного отношения традиционной теории познания»(Л.Микешина), начало которой заложил Декарт. Думается, Платон и Аристотель стояли у истоков той философии познания, за дальнейшее развитие которой «на основе синтеза когнитивных практик, а также диалога двух традиций – рассудочно-рациональной (картезианской) в ее современном виде и экзистенциально-антропологической» выступает Л.Микешина.
Означают ли все эти рассуждения (от Платона до наших дней) элиминацию денотата понятия «ложного знания» вовсе из сознания и познания? Нам думается, что его эмпирическое поле неоправданно расширено сложившейся в гносеологии традицией, хотя «ложное знание» чаще всего ассоциируется с исторически изжившим себя, своеобразным реликтовым знанием. В этой связи целесообразнее говорить о проблеме мнимого знания, отражающей недееспособность бывших в свое время истинными утверждений, функционировать в качестве истин в новом социокультурном контексте. Эти утверждения, вообще говоря, никогда не теряют свою относительную истинность, но меняются их реципиенты, духовная среда последних вместе с познавательными нормами, идеалами, принципами, и самое главное, меняется соответствующий фрагмент онтологии и практики. Для анализа прошлого знания надо его или инкорпорировать в новую познавательную систему, но тогда изменится искомое знание - его объект, понятийный аппарат и т.д., или - оценить его глазами современника знания, что архисложно, если вообще возможно. Это противоречие, как правило, разрешается (на всех уровнях - и в повседневной познавательной культуре, и в гносеологии, обремененной наукоцентризмом и фундаментализмом, и в методологии) некорректно, предпочтение отдается первому подходу; в результате реликтовое знание, подвергаемое испытаниям в новой «познавательной атмосфере», не выдерживает, естественно, «озонового пресыщения» рациональностью. Оно не трансформируется в ложное, но становится недействительным как конкретно-истинное - неспособным выполнять знаниевые функции в новых условиях, что порождает распространенную иллюзию о ложности множества различных, в том числе и научных знаний. Разрешение и этого противоречия, на наш взгляд, входило в планы релятивистов от Витгенштейна до постмодернистов, отождествляющих (в частности, упоминавшийся выше Делёз) истину и время, «временную власть лжи» - с «вечностью правды».
Обосновываемое в данной статье соотношение истины и знания в той или иной степени отражает метаморфозы истины, которые в постмодернизме обозначены как «игры истины».Произведенное им расширение предмета гносеологии от «истории истин в знаниях» до «игр истин самих по себе», где и «мнение», и даже «ложное» - значимые результаты познания, предполагающего процессуальность движения истины, отнюдь не предстает как нечто чуждое конституирующему себя бытию и не совместимое с классической гносеологической традицией, идущей от Платона и Аристотеля.
Платон. Менон //Соч. в трех томах. Т.1. С. 392.
Платон. Тимей //Соч. в трех томах. Т.3, ч.1. М., 1971. С. 493.
Платон. Теэтет// Соч. в трех томах. Т.2. М., 1970. С. 306.
Платон. Пир //Там же. С. 131.
Платон. Менон // Соч. в трех томах. Т.1. С.408.
Денет Д. Постмодернизм и истина. Почему нам важно понимать это правильно//Вопросы философии, 2001, №8. С.96.
Бадью А. Делёз «Шум бытия». М., 2004. С.76.
Гегель. Наука логики. Т.3. М., 1972. С. 306-307.
Хайдеггер М. Европейский нигилизм//Хайдеггер М.Время и бытие. М.,1993. С.126.